Собрав последние остаточки волюшки, Кузя привстал с мягкого стульчика и попытался сделать малюсенький шажочек. Но тело предательски задрожало, словно натянутая струна, и снова потянуло назад.

— Куды, Кузенька, отдохни ещё чуток, — по-отечески произнёс кто-то рядом. — Отдохни ещё...

Кузя вздохнул и, растекаясь в мягком душевном голосе, заморгал, потирая выцветшие, цвета льна, бусинки-глазёнки.

— Неужто буду как тюлень лежать здесь... Божечки мои кошечки! — воскликнул он в сердцах. — Лентяюшка, отпусти по добру-по здорову... Измаялся весь, битый час потратил на общение с тобой, сударыня...

— Рановато и маловато будет, — урезонивая Кузьку, проворковала Лентяюшка и ещё крепче впилась в тело Кузьки.

— Не дамся! — стряхивая с себя наваждение, кричал Кузя. — Чур меня, иди к Лешему на постой, а мне управиться с делами надобно до обеда сегодня. Отправляйся, драгоценная, уже в другие хоромы, — схватив за шиворот невидимую гостью.

— Никакого воспитания, — с возмущением лепетала Лентяюшка. — Ноги моей больше не будет в твоём доме. Грубиян вы, батенька Кузьма Прыткеевич!

— Может, и грубиян, но не позволю руководить собой и тем более садиться мне на шею, — смягчившись, добродушно ответил Кузя. — Пора и честь знать, коли не хочешь сама уходить, так я подсоблю, — рассмеявшись, добавил Прыткеевич. — Делу время, а усладам — часа одного хватит.

Тело Кузи стало привычно лёгким, и он без труда поднялся с мягкого кресла, качаясь, как кораблик на волнах позитивного настроя.