В маленькую кнайпу с темными деревянными столами я зашел, желая напиться допьяна. Ну, может, не совсем до скотского состояния, до такого я еще не опустился. Во всяком случае, уйти домой я собирался на собственных ногах. Напустить побольше туману в голову – вот чего мне хотелось. Не думать, не сожалеть, не страдать, не крутить в уме бесконечные строчки неотправленных писем, обрывки стихов, жалобы и слезы.
«Дорогая Лиза, вчера умерла Милли. Ты еще помнишь, кто это? Ну, конечно, помнишь, ты же когда-то называла ее своей любимицей. А она обожала мурчать у тебя на коленях. Помнишь, да? Так вот, ее больше нет... Она долго болела. Я потратил на лечение почти все свои деньги. Но ничего не помогло. Под конец она так исхудала, что превратилась в скелетик, обтянутый шкуркой – все такой же черной и блестящей, как в лучшие дни. Странно было видеть... Ее прекрасный мех – роскошная чернобурочка, и потухший взгляд, и ребра, которые можно пересчитать, лишь слегка касаясь пальцами. Впрочем, тебе, наверное, все равно. Я похоронил Милли в нашем саду. А знаешь где? Под старой яблоней у крыльца, где она любила лежать в тенечке и следить за воробьями. Уверен, ей там будет хорошо. А я остался совсем один... Неприкаянный, в огромном пустом доме. У меня даже затопить камин нет сил, хотя на дворе осень. Мерзну, дрожу, не сплю ночами. Если бы ты только могла...»
На этих словах я мысленно запнулся и сглотнул плотный комок в горле. Бесполезно. Она не простит, если не простила до сих пор. И не посочувствует. За все время разлуки – и то лишь в самом начале – я получил от нее одно единственное короткое послание: «Не пиши мне больше». И это в ответ на все мои мольбы.
Я сел за свободный столик и взял для начала пива. Ненавижу его вкус и, вообще, терпеть не могу алкоголь. Но в тот вечер я не знал другого лекарства от моей печали.
Ничего иного, кроме как сидеть, напиваться и жалеть себя. Я одинокий неудачник, по собственной вине потерявший самое дорогое в жизни. Моя любовь упорхнула, как птица. Я, как мог, пытался объяснить Лизе, что не измена то была, а минутная слабость, дурость, затмение разума – что угодно. Она не поверила. Под конец, когда она уже стояла с чемоданом в дверях, заплаканная, но непреклонная, я еще и оскорбил ее – от отчаяния. И тут же прикусил язык, сообразив, что натворил – да было поздно. Сказанное слово назад не вернешь. Лиза ушла, хлопнув дверью.
А я месяцами бился в закрытую дверь. Писал и писал своей бывшей жене покаянные письма, в тысячный раз объяснял, просил прощения – все впустую. Ее молчание казалось красноречивее любых слов. Я представлял себе Лизин электронный почтовый ящик, забитый нераскрытыми конвертами. Если только она их сразу не стирала, не читая. Иногда я спрашивал себя, жива ли моя любимая? И если да, то в каких обитает краях? Может, где-то совсем рядом, а может, сбежала на край света. Телефон ее родителей не отвечал. Переехали они или умерли, а может, просто заблокировали мой номер – кто знает?
Мое одиночество скрашивала только кошка Милли. Словно чуя мою беду, она следовала за мной по пятам, почти как собака, но в осторожном отдалении. А стоило мне протянуть руку – тут же оказывалась у меня на коленях, ласкаясь и захлебываясь восторженным мурчанием. Спала рядом со мной на подушке, всю ночь обнимая меня за шею мягкими лапками и прижимаясь меховым бочком к моей щеке. Иногда в полусне я шептал ей слова, которые так и не успел сказать Лизе... И, готов поклясться, она понимала. В общем, я в жизни еще не встречал такого тактичного и преданного существа, как Милли. А потом она заболела.
В тот вечер мне так и не удалось напиться. В другом конце полутемного зала, за длинным столом веселилась компания мало знакомых мне односельчан. Вернее, вприглядку я знал их всех – наш поселок не то чтобы совсем крошечный, но и не очень большой. По улицам ходят одни и те же люди. В магазинах, аптеке, на автостоянке мы постоянно сталкиваемся и даже здороваемся. Но по-настоящему я ни с кем из них никогда не имел дела, кроме Марка, считавшегося моим приятелем. Он-то и помахал мне рукой:
- Алекс, иди к нам!
Я взял свое пиво и пересел к их столу. Зачем? Я и сам не знал. Мне не хотелось никого видеть, а тем более смеяться вместе с чужими людьми, празднуя не весть что. Отказаться я, разумеется, мог, никто бы не обиделся, я им всем был совершенно не нужен. Но не отказался. Окончательно смущенный собственным поступком, досадуя на самого себя, я сидел, отхлебывал пиво и понемногу начал прислушиваться к общему разговору.
Говорили о чем-то мистическом. То ли о снах, то ли о многомерных пространствах, то ли о порталах в другие миры. Долговязый парень, кажется, его звали Франц, описывал какой-то эпизод из своего детства. Остальные слушали его вполуха и постоянно перебивали. Из-за их бестолковых реплик рассказчик сбивался, да и я, если честно, не вполне понимал, что к чему. И слов, которыми он говорил, не запомнил. Разве что приблизительно, о чем шла речь.
- Да нет, - говорил Франц, кому-то, очевидно, возражая. – В буку под кроватью я не верил. Ничего такого. И кошмары мне не снились. Но в ту ночь проснулся мокрый, словно меня искупали. Нет, не то, что вы подумали. Вспотел, как мышь...
- Мыши не потеют, - вставил кто-то.
- Или потеют? – усомнился другой.
- Неважно, - отмахнулся Франц. – Я как будто заболел, но не по-настоящему. Или не до конца проснулся. Думал, что проснулся, а на самом деле спал.
- Правда, - подхватил мой приятель Марк. – Бывают такие сны. Иногда они как матрешки – вложены друг в друга. Просыпаешься из одного в другой, и при этом спишь.
Многие – да и я сам – задумчиво кивнули. Кому они не знакомы, эти бесконечные анфилады снов – очень неприятные, чтобы не сказать пугающие? Такие реалистичные и одновременно безумные, что кажется, будто ты застрял в сновидениях навечно и никогда уже не выберешься из их сумрачного царства в настоящий мир.
А неопрятная девица из-за другой половины стола спросила:
- Как кто?
-Матрешки. Полые деревянные куколки. Вставляются одна в другую. Да ты что, никогда не видела? На блошиных рынках их полно.
Они еще немного пообсуждали матрешки, игрушки, сны, и Франц продолжил.
- Так вот, я вскочил и босиком подбежал к окну. Не знаю зачем. Как будто притянуло. А там – через весь сад – серебряная дорожка. Как будто лунная, и в то же время как будто нарисована на земле. И устлана блестящим песком. Каждый камешек четко виден. И так захотелось по ней пойти – как будто позвала.
- Можно простудиться, - заметил кто-то. – Ты же вспотел.
- Ну да, но я об этом не думал. И холода как будто не чувствовал. Открыл окно и вылез на подоконник.
- Тебе лет-то сколько было? – поинтересовался Марк.
- Пять, кажется. Или шесть. Не помню. Но в школу еще не ходил.
Он рассказывал и рассказывал, жестикулируя длинными руками, чем-то похожий на дерево на сильном ветру – и, как ни странно, говорил гладко, почти не сбиваясь. А может, и сбивался, но я этого уже не замечал. Я как будто очутился в кромешной темноте на лунной дорожке, смутно сиявшей под ногами. Я шел по ней, босой и полуодетый, недоверчиво ступая по острым камешкам – и не чувствовал боли. Маленький испуганный мальчик, начитавшийся на свою беду волшебных сказок. Потому что, думал я, какой взрослый и разумный человек потащится среди ночи непонятно куда? Правильно, никакой. А наши дети беззащитны перед чудесами и почему-то не ждут от них плохого. Но злые чудеса встречаются ничуть не реже добрых, а может, и чаще.
Вместе с маленьким Францем я попал в серебряный сад и блуждал там среди блестящих, словно осыпанных лунной крошкой деревьев, совсем не похожих на обычные цветущие яблони. И не мог найти пути назад. Вместе с ним, в конец озябший и отчаявшийся, плакал и звал маму.
- А потом, - его голос опустился до трагического шепота, - я все-таки вернулся. Но это был не мой мир, а какой-то странный, чужой, в котором все по-другому. Планировка дома. Разные мелочи. Вроде бы неважные, но без них в моей голове все перевернулось вверх дном. Исчезли мои каракули на обоях в гостиной. Потолки стали выше. На одном даже образовалась лепнина. В детской откуда-то взялись незнакомые игрушки, а мой любимый плюшевый заяц с разноцветными ушами исчез. И родители. Они тоже изменились. И это... – он поежился, в глазах появился страх, - было самым ужасным.
- А что с ними случилось? – не выдержал я. – У них стали пуговицы вместо глаз, как в «Коралине»?
Что ж, я, кажется, признанный в нашем поселке чемпион по изречению всяких глупостей в неподходящий момент, и равных мне в этом дурацком деле нет. И рассказчик, и все его друзья посмотрели на меня как на полного идиота, так что мне ничего другого не оставалось, как извиниться, поскорее допить свое пиво и, расплатившись с барменом, покинуть кнайпу. Так что продолжения истории я так и не узнал. Ужасна она или печальна, или выдумана с начала и до конца – оставалось только гадать.
Я размышлял над ней весь остаток вечера, не столько потому, что она показалась мне чем-то важным, сколько из-за неосознанного желания занять мысли хоть чем-то посторонним. Ложиться в холодную, пустую постель, в тишине, не согретой мягким мурчанием кошки, было страшно. Но я лег и, как ни удивительно, тут же провалился в мутный, тревожный сон.
Не знаю, что мне снилось. Но очнулся, как от толчка, и сразу же – еще в полудреме, сел на кровати, пытаясь сообразить, что же меня испугало. Комната, усеянный длинными тенями потолок, прикроватная тумбочка и темная громада шкафа медленно кружились. А по полу, падая отвесным лучом из окна, протянулась светлая полоса. Я растерянно моргал, пытаясь отогнать странное видение, и головокружение, действительно, прекратилось. Но тропинка на полу не исчезла. На ней отчетливо выделялись катышки пыли и клочки кошачьей шерсти, и пара дохлых мух, и еще какой-то непонятный мусор.
Я встал и, пошатывась, подошел к окну. Даже не знаю, что хотел сделать – задернуть шторы или взять стоящую в углу щетку и вымести прочь из комнаты все это безобразие. Но мой взгляд упал на садовую дорожку. Не то чтобы она напоминала серебряную тропинку из недавно услышанного рассказа, просто была ярко освещена. Пожалуй, слишком ярко для едва тлевшего в небесах лунного огрызка, который и месяцем назвать – много чести. И камешки на ней блестели, как слюда, хотя я точно знал, что кроме обычной гальки там ничего нет и быть не может. А палая листва казалась схваченной тонким хрустальным ледком.
А не поверить ли на пару минут в сказку, пришла мне в голову шальная мысль. Я не маленький Франц, мне нечего терять. Родителей у меня нет. Да и никого из близких. Пусть изменится мой дом, я сам, целый мир – хуже уже не будет. И – нет, не босиком – но в мягких домашних тапочках и пижаме я спустился в сад, прошел немного вперед по дорожке под старыми яблонями. Их тяжелые, почти облетевшие ветви низко клонились, свисая чуть ли не мне на голову, а яблоки блестели в серебряном полумраке, как елочные шары. Под ногами хрустели листья, возможно, и в самом деле покрытые инеем, и холод пробирал до костей. А небо сверкало сквозь голые кроны холодно, льдисто, такое стылое и тяжелое от звезд, что, казалось, вот-вот прольется на землю. Совсем зимнее небо. И сад – не столько позднеосенний, сколько зимний, промерзший до корней.
Дурацкая затея... Я поежился и собирался уже повернуть обратно, как вдруг из-под куста смородины прямо мне под ноги выскочила угольно-черная клякса, я даже не сразу понял, кто это. А потом, приглядевшись, увидел кошку – такую же дрожащую от холода, как и я сам, тощую и лохматую.
- Милли! – позвал, забывшись, но тут же одернул себя: «Милли больше нет».
Отличить одну черную кошку от другой – непросто. Но ночная гостья жалась к ногам, норовила процарапать когтями тапочки (как когда-то обожала делать моя пушистая любимица) и громко мурчала.
- Ты чья? – спросил я, наклонившись к ней, и проворный зверек легко запрыгнул мне на руки. – Нет, не говори, что моя. У тебя должен быть хозяин. Или хозяйка. Нет? Ну что с тобой делать? Ладно... пойдем со мной.
Я принес бродяжку домой, а вместе с ней - немного морозных листьев, налипших на мои подошвы и запутавшихся в кошачьей шерсти. Они быстро оттаяли, стали тусклыми и мокрыми. Утром я покормил кошку и несколько дней ждал, что за ней кто-нибудь придет. Высматривал объявления о пропаже на столбах. Но Милли Вторую, очевидно, никто не искал. И она осталась жить у меня.
Вот так историю ты нам рассказал, горе-сказочник, наверное, возмутитесь вы. Проснулся посреди ночи, вышел в сад, нашел ничейную кошку... Ничего интересного в этом нет.
Но знаете что? Мой дом, конечно, не изменился. Ни потолки не стали выше, ни мебель новее, ни стол, ни кровать не переставились на другие места... нет, ничего такого. Но со стены у камина исчез наш с Лизой совместный портрет. Я целую неделю крепился, а потом все-таки не выдержал и пролистал семейный альбом. И оттуда тоже пропали ее фотографии – все до единой. Не помню, чтобы я их выбрасывал. Разве что в каком-то минутном помутнении рассудка. И все же...
Может быть, думаю я иногда, в этом новом мире моя любимая никогда не существовала. А может, она живёт где-то рядом, в соседнем поселке. Или в другой стране, на краю земли. Но если это так, то как бы далеко она ни была, ее можно найти, снова познакомиться. И между нами расцветёт любовь - краше прежней. А я не повторю своей ошибки. Ни за что не повторю.