Эту историю как-то ночью мне рассказал большой фикус, который раньше жил у моего соседа Петровича. Теперь этот фикус живёт у меня. Он был свидетелем всего происходившего в соседской квартире, и ему можно верить. А вот, собственно, и то, что я от него услышала.

Андрей Петрович, заслуженный пенсионер, ветеран труда, жил одиноко. Дети, внуки поразъехались кто куда, навещали его редко, и, чтобы не разучиться совсем говорить, Петрович разговаривал сам с собой. Бывало, за рюмочкой всплакнёт даже, вспомнит кого, рассматривая фотографии, или запоёт чего-то тихонько…

Он и готовил, убирал в квартире, стирал себе – всё сам. Хоть возраст был уже немалый, держался. Старой закалки был старик, не ныл. Но, видно, на погоду болели суставы – спал неспокойно, вставал ночью и в трусах ходил курить на балкон. А что руки-ноги болят – так это понятно и так: ноги в узлах – вены вылезли; на суставах – шишки-утолщения. Пальцы скрючены артритом. И весь какой-то, как сучок, корявый, кривой, горбатый. Старый, одним словом.

И вот как-то однажды зимой он подхватился с утра пораньше, будто его кто позвал, и ушёл из дома. «На ярмарку, – говорит, – не опоздать бы на автобус». А приехал назад на такси. Привёз столик, сделанный то ли из корня, то ли из коряги. Столик-то покрыт лаком, да так ладно придуман, что загляденье! Красивая вещица получилась. Вот, видимо, дед и не устоял, купил. Поставил в комнате на видное место, смотрит, любуется, и разговаривает со столиком: «Ну вот, теперь будем жить вместе. Как тебе, нравится у меня?» Столик будто ему чего-то отвечает, а Петрович не слышит. Но полюбил он его очень, может за то, что коряга под столешницей очень была похожа на него самого – тоже вся гнутая-ломаная, в узлах-переплетениях, сучковатая.

«Что, и тебя, видать, жизнь поломала? И ты, видно, испытал немало, пока ко мне добрался», – говорил дед. Сидит, бывало, подолгу рядом на стуле, прошивает валенки, поглядывает на корягу – и вспоминается ему его молодость, как ходил на свидание с женой своей будущей Катюшей, как сидели на берегу реки под раскидистым ясенем, как целовались-обнимались. Катюши-то давно уже нет. И где эта речка, где это дерево?

Невдомёк Петровичу, что коряга эта – корень того самого ясеня, под которым они с Катюшей встречались! Того самого дерева! Как же их обоих потрепала, погоняла судьба, какими путями-дорогами их вела, чтобы под конец жизни свести вместе?
А столик хоть неслышно, но рассказывал ему о себе. Как буря сломала ствол, а вода размыла берег, вымыла корень и понесла его вниз по течению, по камням-перекатам, обтачивая и разбивая о валуны. Столик – молча, а Петрович – вслух рассказывали друг другу о своей нелёгкой судьбе, обо всём, что пришлось им пережить в своей жизни.

Так и общались два старика. Пока не случилась беда. Петрович упал – закружилась голова – и сломал ногу. А падая, опёрся на столик и его уронил. У столика сломался один сучок – опора. И оба теперь оказались инвалидами. Петрович обездвижел, а столик пришлось поставить в угол, чтобы он опирался на стены и не падал… Приехала внучка смотреть за дедом и решила всё по-своему в квартире переделать. А коряга не вписалась в интерьер и была выброшена на мусорку. Её подобрал сторож из дома культуры. Сломанный столик некоторое время постоял в фойе, но и там оказался ненужным. И его сожгли.

А Петрович всё лежал, будто его на земле что-то держало. Но когда сожгли столик, и он ушёл. В тот же день. И где-то высоко-высоко в небе – фикусу это настучал в окно весенний дождик – дымок от коряги и душа Петровича соединились. И оттуда, сверху увидели они ту же речку, то самое место, где когда-то встретились впервые. Но там, словно принимая эстафету, уже росло другое дерево, и другие парень и девушка сидели под ним и целовались. Жизнь продолжалась…

Петровича похоронили. И у его могилы теперь растёт ясень. Откуда взялся, никто не знает.