Счастье всегда в полёте.
Оно не имеет гнезда, только крылья.
Поль Елюар.

– Мама, какой таки снег! Весь город, как торт под взбитой сахарной пудрой! Новый год, чудеса…

– Таки да! А мы что будем встречать Новый год со всем этим хламом? – громогласно заявила Бронислава Романовна и решительно направилась к старому пианино, шумно дыша высокой грудью.

– Ай, мама, я вас умоляю, мы уже двадцать лет живём среди этого, как вы изволили выразиться, хлама! Вы мне портите нервы из-за того, что вам таки так повезло, что все не понимают как. Будто забыли, что ваша дочь ещё не замужем, и на старости лет решили обручиться с итальянцем!

– Что ж ты всё никак не выходишь замуж?

– Разве кто-то меня берёт?

– А что, ты уже у всех спрашивала?

– Это вы, своим агрессивным материнством лишили меня перспективы!

Две женщины стояли напротив друг друга – старшая шестидесяти лет крупная, с остатками былой красоты – ярко выраженными формами, пышными каштановыми волосами, уложенными в модную причёску и хорошо сохранившейся шеей. Ярко накрашенные, увеличенные при помощи алой помады губы, густые ресницы и подведенные глаза создавали образ женщины-вамп. Младшая пониже ростом, с более скромными объёмами, но черты лица были помельче, волосы не уложены и лицо без макияжа.

Роза вызывающе посмотрела на мать, потом на швейную машинку, которая не работала, на старое пианино – на нём никогда никто не играл, но это была семейная реликвия, с него надо было каждую неделю вытирать пыль и следы лап. На чёрной крышке любили сидеть четыре кошки и можно было подумать, что они что-то понимали у Бетховена или Брамса.

– И из-за этого ловеласа вы, мама, хотите сделать мне больную голову, а себе семейную радость? – продолжала Роза.

– Таки да! Семейное счастье! – многозначительно заявила Бронислава Романовна. – Многие невесты портили себе нервы по поводу этого видного мужчины! Чезаре только в моём образе нашёл свою любовь!

И глянув в большое зеркало, она продолжила:

– Конечно, разве можно где-то увидеть столько женской красоты сразу!

– И вы вступили в отношения, не узнав даже паспортные данные? Мама, поставьте себя на ручной тормоз!

Бронислава Романовна сложила руки и посмотрела вверх:

– Я должна небесам за этот подарок к новому году!

– Но вы же не Сусанин, заблуждаться так же глубоко и так же далеко! И почему ради вашей прихоти я должна лишаться дорогих моему сердцу вещей? Мы что меняем наше немецкое фортепиано на старого поношенного итальянца?

Роза решительно согнала кошек с вдруг ставшего ей таким дорогим пианино, не обращая внимание на их явные протесты, и продолжала возмущаться:

– Мама! Возьмите глаза в руки! Кто такие итальянцы? Они сами не знают, кто они: римляне, миланцы, сицилийцы, может флорентийцы. Итальянцы переменчивы, как ветер! Вы таки не поняли, что он хочет получить бесплатно жилплощадь?

– Чезаре сказал, что у него имеется недвижимость! И когда речь идёт о романтике, разговоры о материальном уходят с авансцены! Не вставляй палки своих угроз в колёса моей новой жизни!

– Вы вот это мне рассказываете на полном серьёзе? Ничем не рискуя? Нет, это мне просто начинает нравиться! Мама, вы правильно поняли, про какую недвижимость он говорил? Думаете речь шла о доме или о нём самом? Он вас просто запоиспользует!

Бронислава Романовна пожала плечами, но мимолётное сомнение быстро улетучилось. Воображение настойчиво рисовало образ жизнерадостного, шумного Чезаре. И хотя она подумала, что в его присутствии её бросало то в жар, то в холод, сдаваться не хотела ни в коем случае.

– В Италии такой обычай – избавляться от старых вещей под Новый год! Если таки всё ж не можешь расстаться с памятью – так забирай их в свою комнату! В Италии такой хлам выкидывают в окна!

Роза решительно взяла за ручку чемоданчик с швейной машинкой, отнесла в свою комнату и сразу вернулась.

– Я вызову мастера! И пойду на курсы кройки и шитья! Я так понимаю, что я вас содержать буду? Выбрасывать… Тут не Италия! Мама, включите голову, у нас тут ни разу не Италия! И на окнах решётки. У нас нет ненужных вещей и окна заклеены! Где вы видели, чтобы такие фортепианы выбрасывали на улицу – это же наш капитал!

– Так почему же ты на нём не играешь?

– Я в этом доме одна работаю! А вас раздражает музыка!

Роза устало присела на стул и тяжело выдохнула, понимая, что мать не переубедить, но продолжала возражать:

– Вы знаете, мама, сколько стоит одна надпись золотом на нашей фортепьяне? Я уже не говорю о клавишах слоновой кости. Это же портал в искусство! А вы хотите его променять на итальянский храп и нисколько не свежий запах?

– У него туалетная вода с ароматом мускуса…

– Мускуса… а вы знаете, из чего его получают? Запах кожи и дегтя… Не пойму, что я с этого буду иметь? Он для меня зять? Или это будет мой отчим? По любому это инородное тело в доме. Пускай этот фармазон с трупным загаром отправляется на родину!

– Роза, не накручивай мне нервы на колки своей пианины! Лучше посмотри, на свою маму в подвенечном платье из итальянских кружев. Как тебе нравится мой наряд?

– Мама, вы бы иногда очки надевали с диоптриями, что доктор прописал. Может эти кружева и с итальянской свалки – не была, не знаю, но на одесских таких ещё поискать надо! Убиться мокрым веником от такой невесты! Зачем вам эти вырванные годы?

Роза резко поднялась, схватила сумочку и направилась к выходу:

– Я уже категорически опаздываю на работу!

Открыв дверь, увидела на лестнице соседа Палыча.

– Бронислава Романовна! Ну что, выносим пианину? Помощники пришли. Пятый этаж все-таки!

– Давайте! Проходите в комнату! Берите его за ручки, оно поедет!

Четверо мужчин взялись за инструмент и потащили вниз по лестнице, останавливаясь на каждом этаже передохнуть. Роза с тоской смотрела в окно, пока пианино не выставили на улицу. К инструменту сразу подбежали ребятишки, открыли крышку и все одновременно стали пробовать играть.

Внезапно зазвонил телефон. Роза нервно взяла трубку:

– Мама, это вам!

– А, дорогая Фирочка, добрый день! Какой у меня гембель? Ты видела Чезаре? И что, что он ехал в машине с какой-то брюнеткой? Выходил из ЗАГСа? Я не пойму, хоть стреляй мне в голову с фатой! Да… ты совсем уверена? Чтоб у него выпали все зубы, остался один и всё время болел!

Бронислава Романовна опустилась на стул, наступая ногами на кружевную оборку платья.

– Картина маслом, как говорил мой любимый артист.

Роза растерянно посмотрела на неё, а потом улыбнулась и присела на пол перед матерью.

– Мама, зато теперь вы со спокойной душой можете сделать себе мнение. Разве нам плохо вдвоём?

– Он мне так долго говорил за Италию и за чувства к моей персоне! И называл меня «мадам», – чуть не рыдая, произнесла несостоявшаяся новобрачная. – И говорил, что моя речь похожа на джаз!

– Лучше ты ему скажи за Одессу: он и в Италии не герой, а у нас – тем более! Женился! Ну и слава Богу, что отвёл от нас этого Казанову! Не делай на меня такое лимонное лицо. Новый год встретим по-одесски дома, потом пойдём смотреть фейерверк на площади.

– Да, только и осталось, что фейерверк на площади, в жизни это был последний! Таки всё по-твоему вышло! Мой последний роман… ладно… до Нового года успею выбросить из головы этого Чезаре! Соблюсти итальянский обычай!

Бронислава Романовна стащила с себя подвенечное платье и направилась к окну. Она взгромоздилась на заскрипевший под её тяжестью стул, открыла форточку и, протолкнув между прутьями решётки, торжественно вышвырнула платье:

– По итальянским традициям, говоришь, Чезаре? А у нас свои традиции! Роза! Спустись вниз. Пускай фортепиану назад заносят! Я играть буду!
И она, высунувшись в форточку, громко запела: – Хава нагила! Хава нагила! Хава неранэна!*

*Давайте будем радоваться! Давайте будем петь!