Каде никогда не имел своего кара — так называют в Америке автомобиль — да и в общем-то никогда и не хотел его иметь. И вообще, Каде был не совсем обыкновенным американцем.
Он, например, никогда не включал телевизор, чтобы не слышать и не видеть той бесконечной рекламы, что там передают, и не брал ни разу соблазнительных кредитов, чтобы не влезать в долги к бессовестным банкам, а жил он на третьем этаже общего дома, потому что не хотел стричь по утрам газон возле своего собственного, если бы он у него был. Но, к несчастью Каде, под его окнами вместо газона росла дикая яблоня.
И вот на эту-то яблоню с некоторых пор по утрам понравилось садиться одной упёртой и надоедливой вороне. Теперь с самого утра, как только Каде просыпался и чем бы ни занимался у себя дома, он только и слышал, что: кар, кар, кар...
И чтобы Каде ни предпринимал и как бы ни старался он отогнать ворону с насиженной ветки, каждый раз она возвращалась туда и заводила всё ту же песню. Этот «кар» скоро начал повсюду преследовать бедного Каде. И даже во сне он являлся ему в виде длинного чёрного, вороньего цвета кадиллака и гонялся за ним, грозя всякий раз догнать под утро и раздавить. И скоро так этот «кар» довёл его, что через месяц небритый, опустившийся, с больной головой и невыспавшийся Каде, пересилив себя, явился в одну из пятниц в офис ненавистного ему банка,и взял там на невыгодных для себя по процентам условиях кредит. А потом, в тот же самый день, не заходя к себе домой, купил он иссиня-чёрный кар, чтобы только поскорее явить его той самой вороне, и чтобы она наконец от него отстала.
Как оказалось впоследствии, он всё правильно сделал. Ни на следующее утро, ни потом, после покупки кара, ворона больше не прилетала к нему и не садилась под его окнами. И Каде первый раз за все предыдущие дни хорошенько выспался и пришёл в себя. Он уже готов был вздохнуть с облегчением и размотать полотенце, накрученное вокруг больной головы, как вдруг со стороны открытой на радостях форточки до него донёсся новый, непривычный ему звук: чик-чирик, чирик-чик! Выглянув наружу на злосчастную яблоню, привечающую в своих ветвях невесть кого, Каде сразу же обнаружил стайку весело перекликающихся воробьёв и, немного подумав, решил, что они всё-таки не такие отвратительные, как ворона, и что чириканье их кажется ему безобидным и даже нежным. Но вскоре он, однако, изменил своё мнение и понял, как ошибался, недооценив возможностей своих новых пернатых соседей.
Теперь вместо настойчивого требования купить кар Каде каждый день слышалось другое искушавшее его пожелание: сделать себе «чик-чирик». Боясь поддаться ему и не выдержать, он попрятал подальше с глаз долой все кухонные ножи и режущие инструменты, чтобы не сделать над собой этого самого «чик-чирика». Но, как бы он ни крепился, и как бы ни зажимал себе уши, под напором этого бесконечного и оголтелого чириканья силы сопротивления, ещё теплившиеся в нём, быстро таяли. Тогда, осознав, что долго он так не протянет, одним ранним утром, когда просыпавшиеся раньше его воробьи уже орали во всё горло, сверля мозг бедному Каде своим требованием, он, не помня себя, выбежал на улицу с прихваченной из дома пилой и как одержимый, в два счёта, спилил этот рассадник всех зол. Однако и тут ему не повезло. Уже погибая и сдаваясь под напором пилы, дерево всё-таки нашло способ отомстить своему губителю: оно упало так расчётливо, что попало как раз на голову проходившему в это время полисмену и так того напугало, что тот успел даже два раза выстрелить в воздух, прежде чем упал сам!
Окружной судья, выслушав всё это дело, присудил беднягу Каде к отсидке в течение целого месяца в здешней тюрьме и, уже снимая мантию, беззлобно пошутил при этом, что там под окнами камеры, к счастью для осуждённого, нет никаких условий для роста деревьев.
Каде и сам в скором времени мог в этом убедиться. Но при этом судья совершенно позабыл, а может, и не знал, что прямо за решёткой камеры существует очень широкий и удобный для птиц подоконник, который давал им возможность присаживаться не хуже, чем на дереве.
Теперь целый месяц каждый любопытный надзиратель, заглянув в глазок камеры, мог видеть одну и ту же картину. На подоконнике сидит сизый голубь и, поворачивая в разные стороны голову, воркует себе под клюв: гули-гули-гули. А арестант в полосатой робе, который, по всей видимости, понимает язык птиц и знает, чего хочет от него голубь, гуляет себе из угла в угол, заложив руки за спину, в темпе этого воркования, и только немного нервно подёргивает при этом плечом, посматривая недоброжелательно на толстый, основательно сделанный подоконник.