Если вы турист по преисподней, то озадачитесь прежде всего тем, что это удивительное место оказывается вещь парадоксальная, ведь подумать только – сколько там всяческих комбинаций пребывает! По более, наверняка, чем в шахматах будет. И думается мне, что без чертей-чистильщиков чрезвычайно нудной была бы наша прошедшая и настоящая жизнь – скучной и неинтересной. Представьте только… Нет убийств никаких, а с ними и самоубийств тоже, нет революций и войн, нет даже обычной измены жены мужу или наоборот. Жизнь серая, однообразная, от которой никуда не хочется бежать и незачем развиваться. Таковая уже имеется в природе, подобна жизни свиней на приусадебном участке. Много можно показать известных художников, например, удивительного Босха, в представлениях которых есть тот самый пустой рай. И писателям-проходимцам, бедным бумагомарателям типа меня, нечего было бы даже написать.

Иван открыл глаза в потолок, увешанный милыми купидонами… Башка раскалывалась, ни сколько от принятого на грудь алкоголя, сколько от шишки, сияющей великим Араратом с левой пустоголовой стороны. Он потрогал её аккуратно с одной только мыслью, мол, где её такую нежеланную отхватил?
— Вань, ну ты даёшь! — посмеивалась Эйда, сидя за столиком перед огромным зеркалом, выщипывая в аккуратную дугу чудные бровки. — СамБездныч тебя тростью в последний момент огрел по башке дурной. Охранники тебя вместе с креслом ко мне перетащили. Раздевать не стали, чтобы мысли опять дурные не пришли.

Турист по подземелью кое-как высвободился из пут неудобной позы, и побрёл к стене, где тут же вход образовался. Войдя, он уже не стал удивляться богатому убранству, просто выбрал себе наиболее выгодную помывочную кабину, коей и оказался циркулярный душ. Мол, в джакузи отмокать и мочалкой намываться никакой охоты нет, а вот туточки как раз будет дело: сильные струйки воды смоют любую надсаду сами, заодно и в превосходное чувство приведут. Ваня разделся и полез в довольно просторную кабинку. На потолке открылся экран, с которого во всю его ширину улыбалась секретарша — чертиха Эйда:
— Всё в порядке, Ваня?
— Эва! – закричал тот. – Ты это… того, — прикрываясь, засмущался Иван. – За мной подсматривать будешь, что ли?
– А как же, это тоже входит в мои обязанности. Одежду твою забираю, новую в шкафчике найдёшь.

Экран исчез вместе со смеющейся чертихой, а Ваня, охая, окунулся с головой в чудный душ со струями иголками, получая неистовые наслаждения!

С чудным чистым чувством Ваня вышел из ванной в одних трусах, чтобы телу дать немного отдохнуть. Мол, может и одеваться уже больше не придётся, что там у этих чертей на уме?

Увидев, мелькнувшую фигуру Эйды, Ваня бухнулся в кресло и начал пережёвывать всё то, что с ним уже произошло до этого момента. Нестерпимо захотелось свежего холодного пива, но, чтобы оттуда, из той далёкой страны – из СССР. Бах! Стены разошлись в стороны, а одна, которая напротив, аж ушла далеко-далеко… Целая улица городская образовалась. Какая там улица? Проспект! Дома, магазины, машины советского образца – ни одной иномарки. Люди идут взад-вперёд по своим делам великим: кто социализм строить, кто воровать, кто водку пить с отпетым наслаждением. Совсем рядом появился во всей красе угол многоэтажки, а около него… Никогда не поверите – жёлтая бочка на девятьсот литров, и здоровенными буквами написано волшебное слово ПИВО!
— Ну, Эйда! — воскликнул Иван, вскочив с кресла. — А что, если рвануть мне в это удивительное прошлое? — пронеслось в голове ошеломляющей дикостью страстное предложение, затмевающее всё вдруг на белом свете — все мысли и помыслы, что были на данный момент. — А-а-а… Была не была!»

Понёсся Ванька очарованный быстрее ветра! Бах – врезался Иван в стеклянную прозрачную стену той стороной головы, где шишки на данный момент ещё не было.
— А-а-а! — только и прокричал турист, сползая по толстому пуленепробиваемому стеклу, словно шлепок дерьма какого!

Повернув голову, он горестным взглядом случайно нащупал Эйду, которая к тому времени уже сидела в кресле и рассматривала в очаровательных красках непревзойдённое представление в маленький театральный бинокль. — Какой типаж, какой типаж! — восклицала она.
— Да в уме ли ты? – ужаснулся Иван и следом хмыкнул, чуть не плача от небывалого расстройства: — Ну что? Насладилась? — подтянул трусы и направился к пиву.
— Ты что? Нет ещё… Только третий звонок прозвенел, лишь уселась я поудобней в ложе театра на колёсах. На вот, деньги на пиво, чудо!

Иван сразу почувствовал в кулаке тяжесть круглых металлических кругляшек. Раскрыв ладонь, он увидел три рубля. На двух из монет красовалась физиономия Ленина, а третий рубль был олимпийским. Подойдя к бочке, наш герой разглядел у столика, стоящего неподалёку, очень уж знакомые лица и с некоторой уверенностью присоединился к ним, для начала взяв две кружки с тем самым «нектаром» – незабываемым ароматом из прошлой жизни. И поверьте, не преминул Ванюша удостовериться у продавщицы прежде, мол, сколько на этот раз вёдер воды в бочку плеснула мошенница, одно или два с половиной?
— Ох, как вы злы сегодня… — отвечала, улыбаясь во всю ширину пивного подноса дородная женщина, покрутив пальцем у виска. — Ни в коем случае, дядя. Нехорошие слухи распускаете… Не по-человечьи эдак-то, по-свински.

Удивлению не было совершенного предела, ведь он оказался в обществе известных всему миру лиц и именно ему предстояло вместе с ними, прямо вот так запросто – в трусах и майке, отведать «Жигулёвского» пива из Советского Союза. Отхлёбывая из толстостенных пузатых стеклянных кружек прямо пред ним во весь рост мировой известности предстали: Ференц Лист, Винсент Ван Гог и Данте Агильери.
Ваня в очередной раз раскрыл рот, но сдунув пену, пива всё же отхлебнул большим глотком полкружки. Уши навострив, чтобы в любой момент вступить в дискуссию и задать несколько интересных для себя вопросов, Иван занял выжидательную позицию. А что? Так было во все времена. Именно в пивной всегда можно было запросто подойти и, не думая ни о чём, заговорить с неизвестным тебе человеком и раскрыться полностью – до самого дна свою душу нагишом показать. Правда не в нижнем белье, но этот огрех можно списать на непредвиденные обстоятельства.

Сливки общества давно прошедших веков вели промеж собой незатейливую беседу, словно знали друг друга не одну сотню лет. Так вот запросто, со всеми видами на панибратство:
— Дааа… Слабеет сила стихов любви во мне, забывать я стал их звуки, — сказал Данте, сложив на груди ладони вместе и подняв голову вверх. — Чего уж там, — вторил Ван Гог. — Жизнь без любви я считаю греховным и безнравственным состоянием.
— Ох уж, эти писаки и мазильщики, — отбивал по крышке столика пальцами свою мелодию Лист. — Фантазия всегда необходима прежде чем любовь. Без неё не может быть искусства! Эх, знали бы вы, недотёпы, насколько подвижна моя музыка, не ведающая границ. Вы, по моему уразумению, всегда несчастны, как поэт, писатель и художник. Ведь вы просто обязаны творить по конкретному поводу. Тут вон хорошо, а тут плохо — краски корявые, рифмы глагольные… Вот музыкальная живопись – это вам не хухры-мухры. Происходит совсем другое в музыке, отличное от вас, мазильщиков бумаги и холста. Вы же знаете, я всегда влюблённый, поимевший немало любовных связей со своими поклонницами и ученицами. А потому, в честь красоты новой пассии сочиняю прелестное музыкальное чудо, и ночью ей же и пою. Никто про это знать не будет. А чуть позже, буквально на другой же день, без зазрения совести продаю исполненную музыку вне всякого на то стыда, и золото — в мои карманы.
— Кто что продал и как? К чему все эти разговоры, милый Ференц? А? Да скажите вы ему хоть что-нибудь, Агильери! — Всё больше донимает батогами вас бог любви? За непокорность месть! Ещё послушней будьте, чем вы есть, — вот мой совет, а там решайте сами. Короче говоря, мой любвеобильный друг, зря вы супротив поэтов бочку пива катите! — бурчал недовольно Данте, усиленно разминая кусок воблы, чтобы снять с неё неподдающуюся шкурку. — Вы бы это… Помалкивали бы, Лист, чуток. А то я расскажу такое… И что тянуть? Надо мною вы подробно изгалялись и при всех… Нашли чем хвастаться… Мол, девки из-за него когда-то подрались. А то, что афродизиаки для силы постоянно принимал — молчок? Куда там! Хотя, конечно, до сих пор на лбу безумством надпись светится: «Я недостаточно вкусил запретного плода.»
— Кто вас породил, поэтишки? — взорвался композитор. — Да будет вам известно, что ещё Аристотель ораторствовал, утверждая, что «чертовская гениальность и неизлечимое помешательство одновременно наиболее ярко встречается у поэтов». Что «человек в здравом уме и памяти никогда не может стать настоящим поэтом» — вещал Демокрит. А философ Платон вообще ставил категорично вопрос: «вышвырнуть всех поэтов вон при построении равноправного общества».
— Угомонитесь, господа! — рявкнул художник и достал из-под полы четвёрку водки. — До коли слушать незнакомцу ваши дрянные бредни от кобылы сивой? — сказав, он огляделся по сторонам и, стараясь незаметно произвести крамольные действия, разлил водку по кружкам своих собеседников, не минуя при этом и нового собутыльника.
— Коварство давит мир в своём капкане! — провозгласил Данте Агильери и опрокинул из кружки разбавленного с водкой пива вовнутрь своих потребностей.
— Гений редко торжествует без борьбы! — с особой гордостью отвёл глаза в сторону Ивана Ференц Лист и стал цедить сквозь зубы чудодейственный напиток.
— Нормальность — это асфальтированная дорога: по ней удобно идти, но цветы на ней не растут! — ткнул себя пальцем в грудь Винсент Ван Гог и глотнул горючей смеси, хрюкнув, крякнув и икнув…
— Щёб дуб стоял и желудёв вокруг него было немерено! — подытожил наш Ванюша.

Чтобы там не случилось и как бы не произошло, но простому человеку очень тяжело на трезвую голову всё это воспринять. Я думаю, прибывая на месте нашего героя, любому из нас было бы тяжело даже разговаривать, не то что двигаться, если не употребить достаточного количества горячительных напитков. Вот и Ваня разошёлся, что там говорить, решил поиметь хоть какую-то пользу для себя: — Раз уж я с вами встретился, друзья, — посмотрел с надеждой в глаза каждому из присутствующих Иван и, увидев, поднятые вверх большие пальцы, продолжил: — Хоть есть где-то уже в мозгах моих просветления по данному поводу, но разъясните мне, дураку, про гениев, вроде вас… Неужто черти таковыми делают? Иль может сами вы есть из чертей? Не представлю, например, чтоб обычным чёртом оказался вдруг Сергей Есенин или Пушкин даже!
— Ого, дорогуша! Как бы жизнь не била, нет — ни черти! — отрезал Данте.
— Фу-у-у… На душе аж легче стало.
— Не очень просто в этом мире, — начал философствовать Лист, —помилуйте, такой гений, вроде Пушкина, проживает несколько жизней, уж поверьте, набирая оборотов в собственных мозгах. Жизнь есть ряд прелюдий к тому, что будет после смерти. Нормальный человек совсем не знает об этом, ничегошеньки не подозревает. Но для чертей это сложная проблема, которую они решают, подбирая к каждому определённый ключик, дабы выявить по более гадости, отравляющей окружающее пространство и в то же время определяя личности, созревшие для более успешного развития. Имея способности, такой человек возрождается не раз. Над ним даже проводятся интересные для чертей эксперименты, которые зачастую заканчиваются неудачей, чему свидетельствует ранний срок кончины, если отталкиваться от земного измерения. Сам же знаешь, когда и во сколько лет покинули поверхность земли Лермонтов, Есенин, да тот же Пушкин, наконец, многие и многие другие…
— Я вот по Есенину немного заикнусь… — вступил в разговор Ван Гог. — Случаются побочные эффекты в ходе опытов, но все они направлены на благо космоса. Один из таких побочных явлений и явился поэту – обыкновенный эдипов комплекс, но матёрый однозначно. Именно от него и происходит русская матерная брань. В чём это выражается? Когда мальчика тянет к женщине старше себя, то возникает подсознательное тяготение к мамке. Являясь корнем, данный комплекс выступает производителем ряда психических заболеваний. Здесь по всей видимости и скрывается комплекс того же Есенина – бегство от себя бунтаря в никуда под бурным влиянием алкоголизма. Увы, к сожалению опыт не удался в дальнейшем продвижении гениальности, но Есенин никуда не делся и не испарился, а просто оцифрован, как и мы все в связи со своими потребностями и надобностями в дальнейшем обновлении вселенском, что требует огромных образовательных затрат.
— Вон ведь как всё запущено в глазах общественности нашей, — таращился Иван, выпучив хмельные глазёнки. — Не знаю до чего просветление дальнейшее в моих мозгах дойдёт, но точно знаю, что по-другому жить теперь не можно. Теперь уж непременно бросить пить придётся мне, дабы знаний в достатке добыть успеть в данной бренной жизни – совсем другой и незнакомой. Но как же так-то? Неужто нельзя всем сразу втолковать, наколдовать иль убедить… Вколотить в мозги людей! Да и всё, да и точка!
— Ваня, сколько раз можно тебе говорить одно и тоже? — раздался голос Эйды. — Не будет должного эффекта, дуралей. Про свиней же помнишь? Без переживаний, без революций и войны нет и развития. Как раз при этом деле – бесы на все времена! Впрочем, пора уже картинке удалиться, да и друзьям твоим всем по домам разойтись надлежит, к чертям собачьим!
— Ого! Как ты запела! Словно первая жена…
— Ты, Ваня, сам рассуди, опять напился… Не стращаю, не кричу, мол, тащите олуха сего и рвите! — Иду, иду… чего уж там.