«Многие вещи нам непонятны не потому, что наши понятия слабы; но потому, что сии вещи не входят в круг наших понятий…» К.Прутков.

Иван рассматривал ключик в раскрытой ладони. Теперь он не то чтобы привлекал изощрёнными формами и изыском, куда вложил всю свою душу мастер, сделавший его, а как бы притягивал к себе словно магнит, и готов был втянуть в себя целиком и полностью. Это невероятное воздействие инструмента Чрейды неимоверно повлияло на сознание Ивана и вот… Взгляд держателя необыкновенной вещицы был уже не из его головы, не из его глаз, а из собственного сознания, которое вдруг, чудесным образом, оказалось в том самом ключе.

Из дневника Ивана:
Ключ – удивительная вещица, подобная обыкновенной флэшке, но с таким запасом энергии, которой бы позавидовали все компьютеры земли вместе взятые. Ключ способен сгенерировать в себе сознание его держателя в оцифрованном состоянии, подключаясь непременно к вселенской компьютерной организации Чрейде. Именно он способен определить его держателя в прошлое или в любую точку вселенной в самое короткое время, но с непременной временной перезагрузкой в случае повторного вмешательства в систему Чрейды. Удивительно, но если любое прошлое для любой цивилизации необходимо неизменно, то и прошлое для какого-нибудь отдельного человека в обязательном порядке также будет неизменно. Моё прошлое не изменилось в одной реальности и даже в другой, когда в одном случае наступила болезнь и смерть, а в другом случае несчастный случай, связанный с убийством, приведший опять к неминуемой смерти. В изменённом состоянии прошлое получило новую реальность, в новом Параллельном Мире. Это как раз говорит о том, что невозможна встреча двух двойников, если только при рассмотрении друг друга, не входя в контакт. Но даже в противном случае я буду видеть своих двойников, как из собственного правильного Мира, а двойник будет видеть меня только в эфемерном состоянии нереальным и неосязаемым.

«Откуда зима? Откуда снег?» — Задавался Иван одним и тем же вопросом довольно продолжительное время, пока не увидел двух бегущих людей. Это были два солдата. Было видно, что оба еле-еле передвигали ноги по неглубокому снегу. Один с карабином, к которому был примкнут штык-нож, догонял другого.
— Это же я! — восклицал, повторяясь, Иван. — Это меня!
— Ваня, Ваня! — услышал Иван голос откуда-то сверху. — Ваня, возвращайся немедля.

Ещё секунда и… Зелёный прикладывал мокрый платок на лоб Ивана, приговаривая:
— Какого хрена тебя в своё солдатское прошлое понесло?
— Слушай, дружище, — лепетал сквозь зубы Иван, — это что же такое получается? А? Я что ли сам себя, выходит, от смерти спас?
— Спас, Ваня, спас…
— Как же? Значит, если бы я сейчас вот тут… на этом самом месте, в девятнадцатом веке не оказался, то и не спас бы себя самого в двадцатом веке?
— Нет, Ваня, не спас бы… Твоя смерть осталась в другой параллели.
— Ничегошеньки не понимаю… Уж больно много смертей моих в параллелях тех скапливается.
— Поймёшь, — чесал за ухом Зелёный, — токмо уже не забудешь никогда, как бы ентова не схотелось. Одно радует – ключ тебя слушается. Мы-то здесь совсем по другому случаю находимся. Сможем ли мы изменить не частный случай, пусть даже со смертельным исходом, а историю… Большой её кусок.
— Хоть ты и инопланетянин, но, позвольте… Хто тебе тарелку отремонтировал? Пушкин? Прислушивайся, хоть иногда, и к моим хотелкам.

Зелёный вжал в плечи в голову и с удивительной легкостью взобрался по приставленной к стене лестнице на крышу громадного дома. За собой он тянул, неизвестно откуда взявшийся кирпич.
— Ваня, поторапливайся, — зазывал нетерпеливо он своего друга, — ты мне всю комбинацию нарушишь.
— Какого чёрта ты меня на крышу потянул? — оглядывался Иван по сторонам, но слушался с почтением и… лез.
— Такого, Ваня… Такого…

Надо же такому случиться, а может и не случиться… Но именно за несколько дней до этого момента — один, ничем не примечательный мальчуган, сдал вступительные экзамены на высшие баллы и тут же был зачислен в первый класс «А» городской гимназии славного города Симбирска. И вот теперь, шестнадцатого августа, в день начала учебного года, Володя Ульянов надел тёмно-серые шаровары поверх хромовых полусапожек. В процессе снаряжения, он тщательно поправил тёмно-синий однобортный мундир с девятью посеребрёнными пуговицами и жёстким стоячим воротником. Затем, с небывалой лёгкостью, с разворота закинул за спину ранец установленного временем образца и вместе с братом Сашей и сестрой Анной пошёл на свой первый школьный урок. Саша был уже в пятом классе и у него уроки заканчивались намного позже, а Аня вообще училась в выпускном классе Мариинской женской гимназии. Вот по такому случаю и некоторому совпадению пришлось будущему Ленину идти после школы одному. Мальчик он был самостоятельный и ничего не могло помешать ему на пути следования. Он уже обдумал свои первые впечатления о гимназии и сразу же пришёл к неутешительному выводу, что учиться будет не очень интересно в уже нелюбимом заведении. Спустя много лет Ленин будет говорить о нём: «Старая школа была школой… муштры, школой зубрёжки… Она заставляла людей усваивать массу ненужных, лишних, мертвых знаний, которые забивали голову…».

Светило летнее солнышко, заколдовывая на благоприятное состояние глаза прохожих, обращающих то и дело внимание на опрятно одетого гимназиста, идущего с невероятно радостным лицом и волнением от пережитых первых впечатлений. Володе вдруг приспичило по небольшой человеческой нужде и он, оглядевшись по сторонам, по причине ужасного нетерпения, свернул в сторону — за угол близстоящего дома. С крыши свалился кирпич, не причинив мальчугану никакого вреда, но если бы он не свернул, то случилось бы непоправимое.
— Ах! — закричал Иван.
— Чё орёшь? Ключ крути в обратку ишо будем пробовать!
— Ещё попытку?
— Давай–давай, — с неистовым рвением шептал Зелёный Ивану, сидя на коньке.

До того, как свершить приговор, прошли удивительные споры между нашими друзьями: Иван ни за что и ни за какие коврижки не хотел видеть затею Зелёного, а тот настойчиво настаивал на проведении данного эксперимента.
— Слушай сюда, чудо человечье! — с невероятным упорством агитировал на злонамеренный поступок Зелёный. — Вить так надобно! Того время наше с тобой требувает, раз очутились туточки в самый аккурат.
— Мальчишку кирпичом? Кирпичом по голове? — возмущался Иван! — Ты чё, дурак?
— Ой, ти… Какие мы все тут добренькие! Сам-то, а сам-то… орал намедни, будто надобно ишо определиться кто тут кто? Кто засланец, а кто сам по себе? Мол, без Ленина совсем бы история другим путём пошла.

У Ивана закружилась с непривычки голова.
— Дай-ка я сам, — хмыкнул Зелёный, — эх ты, нервотик. — Тут главное расчёт… угол падения и всё такое, — щурился тот на один глаз, — вот чичас-чичас, самое оно… самое подходящее время… Для него, для нас, для кирпича и для всех любителей истории.

Зелёный с натугой охнул, крякнул и… Отпустил в недолгий путь снаряд красного цвета…

Гимназист Володя Ульянов, будущий вождь всех народов, быстрым шагом приближался, а кирпич набирал скорость по наклонной крыше… Друзья затаили дыхание. Вдруг чёрный кот неожиданно выпрыгнул из близстоящих кустов, внаглую перебежав дорогу будущему вождю. Тот от неожиданности рванул вперёд — чисто по инерции, чисто интуитивно и наперекор судьбе! Кирпич надсадно пролетел мимо и, едва не зацепив затылок мальчишки, шмякнулся о землю.
— Крути ключ, — заорал Зелёный, — в обратку время давай!
— Видно что-то мешает нам, не даёт сил на злой поступок, — запричитал взволнованно Иван, надеясь на конец душераздирающего эксперимента.
— Токмо без капризов мне туточки девичьих! Крути время, сказал!

Солнышко осматриваясь по сторонам, весело наблюдало за идущим гимназистом в новеньком обмундировании с ранцем за спиной. Мальчишка, ни с того ни с сего, вдруг помчался в сторону близстоящего дома.
— Таперича на одну секунду раньше требувается кирпичину пустить, — расчётливо шептал Зелёный. — Давай, пшёл… — отпустил он кирпич, — Попадёт куда следовает, наверняка! Уж точно!

Кирпич уверенно набирал скорость, скользя вниз к намеченной жертве. Володя спешил к стене дома, когда, как и следовало ожидать — выпрыгнул из кустов чёрный кот. Гимназист ошалело глянул на него и словно остолбенел… Кирпич с невероятным свистом пролетел мимо лица молодого Ульянова и с размаха шлёпнулся о землю. Удивлению киллеров не было никакого предела! А юный Ленин с превеликой грустью на лице рассматривал разрастающееся мокрое пятно на новых форменных шароварах. Совсем немного прошло времени и, пока наши друзья с тревогой обдумывали план дальнейших действий, наш будущий вождь развернулся на сто восемьдесят градусов и уныло поплёлся восвояси.
— Гляди к, ты… Ничего его не берёт, проклятого, — ворчал Зелёный.
— Значит, что? — Нетерпеливо спрашивал Иван.
— Значится – на лицо то самое явление, когда при любых обстоятельствах всё остаётся в неизменном виде и ты тут, как не крути, но историю уже не поправишь, даже используя параллели вместе взятые. Енти вожди, видимо, требуваются кому-то непреложно и являются некими отправными пунктами для дальнейшего хода исторического.
— Ко всему происходящему вроде бы уже всегда готов я, но и тут вдруг прям дрянь какая-то, — всё больше и больше удивлялся вслух Иван.
— Вот мы с тобой и проверили. Начну с того, что один психолог из Германии, — разговорился Зелёный, поглядывая на ключ, который также, с ещё большим интересом, разглядывал наш Иван, — Гюнтер Крузе его звали, составляя родословную нашего великого вождя, обнаружил — будто одну из прабабушек Ленина сожгли на костре в качестве ведьмы в тринадцатом веке. Во… как!
— Ничё себе! Не говорит ли это о том, что не иначе, как некие тёмные силы изначально вели к тому, чтобы Ленин в будущем развалил Российскую империю?
— Всё связано звеньями одной цепи. Вот мы с тобой сделали доброе дело, удалив с исторического пьедестала Нечаева. Но того спонтанно хотели воздвигнуть и его проще обнаружить было нам. А ентого гуся, как бы исподволь, со всеми историческими коллизиями привязали к определённому месту и вели его путанными путями, кои ни к какому разуму не подвержены, чтобы их вот так с кондачка распутать. Мы сейчас с тобой пришли и увидели факт того, что уже ничего не исправить, потому что историческое течение само за него отвечает и будет ровно так, как будет.
— Опять озадачил… Значит и Чрейда, получается, в заступниках у него.
— Дык, получается… В ентом скользком вопросе кроется ещё один удивительный парадокс, Ванюша. Не будем же мы с тобой лукавить, что вскорости от ентого времени, в котором мы с тобой чичас пребываем, зачнётся Великая Октябрьская революция! А кто её делал?
— А как же пролетариат с крестьянством? А как же бытие с сознанием, которые мы ночами конспектировали в бытность свою в прославленных временем научных библиотеках?
— Токмо не надобно давить на меня, сокел недорезанный, вить бытие не определяет сознание и енто факт неоспоримый. Какое, к примеру, было бытие самого Ленина?

— Эй, мазурики! А ну-ка… сюды слезай, покудова городового не покликал, — шумел внизу дворник, дюже крепкого вида мужик! — Вона, — показывал он внушительного вида свисток, — пошуметь-то завсегда!

Зелёный, завидя грозного дворника, пытающего засунуть кончик свистка в пышную бороду, не преминул откликнуться, как только можно, с вежливой показной покорностью:
--Храни бог от ентова момента, дядя. Печники мы, печники…
--Какого ляда?
-- Дык, соседи ваши, звиняюсь, жалуваются на задымлённость повышенную, — продавал Прошка дворнику любую околесицу, какая только в голову ему приходила в таком критическом моменте, когда их застукали врасплох. — Я вот чё думаю-то, какая тяга? Тута зависть ошалелая к чертям твоим собачьим!
— Ах, вона чаво! — Добрел на глазах дворовых дел мастер, нисколько не думая, что конец лета, но видя, что и его смекалка в разговоре сгодится, да и время представилось с интересом провести, обмолвился: — Это вам не в ту пору, господа хорошие…
— Каку пору, почтейнейший?
— А таку, когда всем было худо и всем, почитай, было ровно. А нониче представилось, так сказать, таким манером, что ты, допустим, хочешь, чтобы было непременно хорошо, а вот соседи разлюбезные так и норовят тебе во зло сделать худо. К примеру, трубу чем-ни-то прикрыть…
— Вот беда, — не унимался Зелёный. — Для чего же это надобно?
— Зачем-нибудь и надо, стало быть. Тебе хорошо, — ткнул свисток дворник в грудь Прошки, — ему хорошо, — показал он указательным пальцем на Ивана, — а мне, скажем так, худо. Дык пускай же и ты будешь такой же дурак, как я. И пущай же вам обоим будет худо, даже по более от моевоннаго.
— Да уж… Человечишко изо всех сил старается удовлетворить своё эгоистическое начало. Завидуя и падая до самого рабства, он становится в итоге тягостным сам себе, — вдруг перешёл Зелёный на совсем незнакомый для Ивана стиль общения, с видимым удовольствием играя с собеседником в одну, только ему известную разговорную игру с интересными для него же самого правилами.
— Жисть-то ноныче – кобыла сумасшедшая, — не слушая собеседника и не вникая в его порядок неизвестных слов, продолжал излагать свои мысли дворник, — пасть-то разинула, да всё слопать норовит.
— У каждого своя собственная реальность и, вне всякого сомнения, карта жизни своя же. Помилуйте, вижу наглядно ваше умение и вам подобным ссылаться на обстоятельства, обстоятельства неотвратимые с проискам врагов, а также с непониманием окружающих…
— Чаво?
— Осень, грю, скоро! Всё, что есть в твоей жизни, ты выбрал, невероятно, но факт – себе сам. Примерил её в лучшем кажущемся виде по себе, по своим собственным мыслям и убеждениям.
— Дык и я о чём… Природа у нас, сударь, таковая… Мужицкая природа-то. Совсем непривычно стало жить опосля раскрепощения. Совсем стало быть свободно, отсюда и ума свалилось на всех сверх меры не в пример.
— О-о-о… Ум, поверьте, дядя с метлой, самообучающая система, но вскоре явно превращается в бесконечно болтающегося бездельника, который выходит из-под контроля и, нет бы мести дорожку, мусор убирая, начинает напрягать прохожих всякой фигнёй.

Иван ошалело смотрел то на одного, то на другого, пока дворник не дошёл в скорости до белого каления и не выкрикнул, забыв совершенно для чего он тут, с кем он тут и о чём:
— Орало дурацкое! Катись от селя! Отродясь печников не терплю! Умишша с гору, а как до дела – поди сышшы…

Путешественники поспешили ретироваться.
— Больше кирпичом Ленина убивать не пойду! — причитал Иван. — Хоть тресни!
— Та я же не про то… Не собираемся больше трогать твоего Ленина, уймись. Нам дел до других субъектов чё ли нет? Може Карлу потревожим?
— Какую ещё Карлу?
— Маркса, кого ж ишо…