Михаил сразу и не понял, то ли он сам вырвался из тёмного замкнутого пространства, то ли кто-то выкинул его оттуда, приправив действие ускорительным пинком. Выскочив таким странным образом из находящегося в коме тела, душа Михаила чуть не пришибла спускающегося сквозь потолок палаты реанимации ангела-проводника.

– Ого! А ведь так, налегке, путешествовать гораздо удобнее, – мысленно присвистнул кандидат на звание новопреставившегося. От переполняющего чувства полёта мужчина хотел запустить трель, чтобы встретившиеся на пути звёзды расступились, но не нашёл ни пальцев, ни, элементарно, губ.-- Да ладно, руки, ноги, губы, а особенно, уши, не слишком-то и нужны. Главное – теперь я могу летать! – и Михаил с удовольствием сделал петлю Нестерова в ночном небе.

Вскоре бестелесный образ известного телевизионного журналиста Михаила Абрамова был аккуратно препровождён к самому входу в лабиринт небесной канцелярии. Только в этот момент Михаил стал понемногу понимать, что летел он не совсем по собственному желанию и дорогу выбирал совершенно точно не он сам. А это стало, как для всякого истинного русского человека, сигналом для начала противодействия. Нырнув в первый коридор, Михаил долетел до поворота, потом – до второго, третьего, затем открыл незаметную узкую дверь с криво установленной табличкой “Гардеробная”… Там душа просочилась в плотно набитый шкаф, где и замерла в неудобной позе. Отдышавшись, Михаил решил оглядеться.

Батюшки! Справа от него лежало тело грузной женщины неопределенного возраста, а прямо перед носом Михаил обнаружил подбородок молодого, спортивного вида мужчины, который безучастно смотрел в вечность прямиком сквозь Михаила.

– Извините, – пролепетал новоприбывший, скорее, чтобы вообще что-то сказать, а не потому, что чувствовал себя в чём-то виноватым.

Не дождавшись ответа, Михаил выскользнул из шкафа. Странная смесь земных страха, беспокойства, трепета и брезгливости заполонила все бестелесные границы Михаила. Чувства эти были неприятны, от них хотелось пойти и помыть руки. Рук, как на грех, не было.

– А перед кем это ты там извиняешься? – донеслось из-за большого стола в углу. От неожиданности Михаил присел. Мысленно, конечно, потому что и ног у него не было. В общем, выглядело это до смешного нелепо. Он постарался слиться с напольной вазой, стоящей между ним и хозяином, по форме и цвету. – Ежели винишься перед энтими, что в шкапу навалены, так энто бесполезно, потому как, хто ж извиняется перед одёжой. А ежели передо мной, так чего ж тогда тихаришься? Да и не успел ещё ничего сотворить, чтоб виноватиться. Проходь сюды, устраивайся поудобнее да поведай свою эпопею. Кака-така нужда загнала тебя в эту богом забытую гардеробную? Веришь, сюда в последний раз года три назад забредала грешная душа. Помню, тогда взяла энта душенька у меня под честное слово тело молоденькой блондинки напрокат всего на несколько деньков, да так и с концами. По сей день где-то куролесит. Вот такая эпопея. А у меня отчёты. Спросят, Кузьмич, где одёжа для души, то бишь, тело под номером таким-то и таким-то? И чё я отвечу? Кстати, меня Кузьмичём кличут.

– Очень… очень приятно! – Михаил мысленно пожал руку хозяина гардеробной. – Абрамов, журналист.

– Журналист ты али трубочист, мне одинаково. То бишь, без интересу. Чаво тута околачиваешься? Небось, тебя в канцелярии обыскались. Энто ж целая эпопея получается, когда незарегистрированная душа пропадает.

– Так меня, вроде, ещё рано регистрировать, – неуверенно начал Михаил, но тут же осёкся, а ну как, пока он наслаждался полётом налегке да прятками по шкафам, там, внизу, журналист Абрамов отдал богу душу.

Смешная ситуация: душа думает о том, не отдало ли тело, которое, оказывается, всего лишь одежда, её назад богу после нескольких лет пользования. Это всё бы сейчас в статью под рубрикой “Нарочно не придумаешь” да срочно в номер. Только вряд ли кто поверит, скажут, мол, Абрамов в запой ушёл.

– Сядь, не мельтеши! Только пыль гоняешь, – Кузьмич закончил штопать небрежно зашитое патологоанатомом тело тощего старика, закрыв рваный шов на груди аккуратной заплаткой. – Ну вот, ещё послужит. Энто не то, что нонешнее, раз-два и выбрасывай. Энто старое качество, ему сносу нет. Такая вот эпопея…

– Скажите, Кузьмич, а откуда все эти тела взялись? Покойных, вроде, принято хоронить или, на крайний случай, кремировать… Да и зачем они тут, в небесной канцелярии, нужны?

– Откудова взялись, спрашиваешь? Да много народу-то без вести пропадает, – напустил на себя важность Кузьмич, – и никто их никогда не находит. – А какая в энтих одёжках надобность, то большой корпоративный секрет. Но одно скажу, коли любопытствуешь. Иногда человек как бы не туда идёт по судьбе, не те ценности во главу угла ставит. Вот тогда на пути энтого человека и попадается, совершенно случайно, абсолютно незнакомый человек, после встречи с которым как бы меняется жизнь. Появился, сделал коррекцию и исчез, будто и не было. В общем, одёжку энту нашим коммандировочным выдают. Вот такая вот эпопея выходит… Так чаво тута, спрашиваю, ошиваешься, али в чём нужду имеешь?

– Так вот и я за этим же к вам, за одеждой. Моё тело осталось там, внизу, в реанимации. А в голом виде даже душе как-то неприлично по земле ходить.

– Энто точно! Людям тело-то для чаво выдают? Не знаешь? Да штоб человек человека увидеть мог, узнать, руку пожать, ну там, поговорить. А детей как без тела делать? То-то и оно, душа хоть и голая, да детей ни делать, ни рожать не приспособлена. Душа-то для чаво? Для высокого полёту мысли! Вот такая эпопея получается. А все бытовые дела берёт на себя тело, – щупленькая фигурка Кузьмича после научной тирады стала как-будто выше, значительнее. – Ну так и што там дальше? – гардеробщик небесной канцелярии вернулся к своим баранам, вернее, к одному, Михаилу.

– Нужно слетать, посмотреть, скоро ли я из комы выйду? Я только гляну и обратно. А временное облачение я верну в целости и сохранности. Михаилу трудно было произнести словосочетание “временное тело”, поэтому он заменил его на нейтральное.

– В коме, говоришь? Энто целая эпопея! Значит, сейчас твои деяния за всю жизнь на точных весах проверяют. Видно, одинаково ты и добрых, и дурных дел наворотил. Будут искать, пока не найдут, что перетянет. Ладно, энта работа не на один день. Время есть, успеешь смотаться туда и обратно. Надо, так бери вон то тело, которое возле окна на табуретке положено. Гляжу, оно тебе будет впору. Размерчик твой, 3ХL. Правда, поизношено уже, ну так тебе же не вековать в нём. Иди, болезный, не ровён час, начальство заявится. А у меня ещё отчёты за вчера не закончены. Одёжку-то верни, не забудь.

* * *

По больничному коридору в сторону реанимации неуверенно шёл крупный мужчина лет шестидесяти с копейками. Ноги странным образом выделывали кренделя, а руки болтались сами по себе, не считаясь с ритмом ходьбы. Их обладатель больным не выглядел, пьяным не был. Глядя со стороны казалось, что мужчина не чувствует своё тело. А может, оно было вовсе и не его…

Мужчина приоткрыл дверь палаты реанимации и заглянул внутрь. Там, возле лежащего в коме журналиста собралось аж два консилиума. Один состоял из медицинских светил, а второй – из сотрудников небесной канцелярии. Оба коллектива не подозревали о существовании друг друга именно в этом месте и в это время, хотя совещались по одному и тому же вопросу: жить или не жить телу, распростертому на кровати. Медики голосовали за жизнь, посланники небес – за смерть. На данном этапе времени силы были равны.

И тут Михаил принял решение. Он быстро скинул с себя временную одёжку и нырнул в собственное тело. Больной на кровати шумно вздохнул и пошевелил рукой. Врачебное сообщество радостно переглянулось. Небесное – разочарованно воздело очи к небу.

Медсестричка, направлявшаяся по коридору в сторону реанимационной палаты, обнаружила на полу мужчину без признаков жизни. Откуда он тут взялся, установить не удалось. Раньше его здесь никто не видел. Документов при себе умерший не имел. Вызванный работник полиции составил протокол, тело увезли в морг, откуда по прошествии определенного законом времени оно было отправлено на кладбище, где и похоронено под номером, как неизвестное. Изредка на этой могиле появлялись свежие цветы. Говорят даже, что возле неё замечали журналиста Михаила Абрамова, но мало ли чего наговорят досужие языки про известного человека.