Я ничего не сказал папе об этом событии: он как всегда был занят изучением какого-то манускрипта, и ему было не до меня. Мы с отцом жили в небольшом уютном домике, в двух-трёх дневных переходах от города. Отец переехал туда со мною после того, как поклонники Oба одержали верх, и главарь сменил собою высшего правителя страны; но жители планеты не очень-то обеспокоились переменой власти. Все проблемы и вопросы, возникавшие между нами обычно решались исходя из традиций и общего для всех свода законов; к выборам правителя относились как к шахматной партии, когда болеешь либо за белых, либо за чёрных, не обращая внимания на цвет.

Саму идею папы забраться в такую глушь, да ещё тащить туда малолетнего сына, и наши бывшие друзья, и соседи восприняли как редкостную дурость, но папа не интересовался ни их, ни моим мнением. Он переехал в новое, им запланированное жильё, загромождённое старыми ветхими учебниками, в которые уже несколько столетий назад не заглядывал ни один из цивилизованных людей планеты, и зачем-то погрузился в их изучение. Мало того, - он и меня грузил этой никому не нужной хренью и тягомотиной, давая в начале дня задание, и строго спрашивая результатов в конце того же дня. Никто из моих ровесников не ломал себе голову над подобной чепухой, и я отчаянно бунтовал против этого всего поначалу.

Но у папы был железный характер, а я был слишком мал, чтобы бороться по-настоящему, и постепенно я втянулся и привык к новому необычному режиму. Отца почти не волновали мои успехи в декламации, рисовании, танцах и пении. Моим прежним приятелям я, несомненно, показался бы дикарём. А вот всё, что связано с цифрами, с естественными науками или программированием ночегов почему-то отца интересовало. В конце-концов и я начал находить какую-то гармонию в потоке формул, да и образ огромного космоса, с миллиардами мерцающих, несущихся Бог весть куда галактикам казался мне величественным и ошеломляющим.

И всё же, больше всего я любил историю планеты: других сказок мне папа не рассказывал, а сам предмет был похож на миф. Когда-то, давным-давно, какой-то планете, затерянной во вселенной, грозила катастрофа. Цивилизация на этой планете достигла довольно высокого уровня: не такого, чтоб эвакуировать всех жителей, но достаточной, чтоб в нескольких направлениях отправить космические станции с молодыми колонистами самых разнообразных профессий. Отбирали, разумеется, самых лучших и отправляли туда, где условия хоть чем-то напоминали привычные старому месту проживания. Подобных планет мало: в нашей галактике всего-то две: наша, и Планета Розового Солнца.

Поначалу наша сплошь была покрыта льдами и снегом, и первое, что переселенцы сделали, - это окружили будущее место приземления целой гирляндой термоядерных лун, вернее солнышек, из-за чего климат быстро изменился. Повсюду потекли ручьи и реки, от вековечных льдов не осталось и сосулeк, а сама зима появлялась разве что в преданиях. На территории планеты с того времени воцарилось вечное лето, причём, лето не особо жаркое, более чем удобное для выращиваемых растений.

Говорили, что Планета Розового Солнца изначально была куда приветливее к приезжим. До неё от нас вполне можно было добраться и на космическом корабле-станции, чтобы он не ржавел без толку. Но дел у переселенцев всегда было невпроворот, и о цивилизации соседей разве что сочиняли песни и легенды . Скорее всего жители Планеты Розового Солнца заняты были тем же самым, что и мои предки: засевали доставшиеся им новые пространства привычными по полузабытой родине растениями, синтезировали по захваченным с собой на корабль ДНК фауну, строили первые города и посёлки. Женщины тогда охотно рожали и вынашивали детей; семьи были многодетными, и города рассыпались по планете в разные стороны. Но так как религия, обычаи, язык и законы были у всех одни и те же, никаких разногласий почти никогда не было.

Города выбирали своих правителей; они, в свою очередь выбирали правителя планеты; решение этого правителя было обычно последним словом в разруливании любых споров и разногласий; оно должно было соответствовать конкретному закону. Собственно, и разногласия были редки: наука и технология достигла таких высот, что любые нужды людей удовлетворялись мгновенно, а физическую работу взяли на себя разнообразные изобретённые механизмы, не требующие человеческого контроля. К тому времени поселенцы уже пришли к выводу, что с работой по дому и городу лучше всего справляются био-роботы, внешне во всём дублировавшиe человека. Их называли ночегами, и чтоб не путать с настоящими реальными гражданами, на головы роботов водрузили небольшие круглые бочонки. Ночеги были способны к автоматическому воспроизводству; они сами оценивали порученный им фронт работ и автоматически находили программу, необходимую для выполнения задания, причём делали это замечательно.
Ночегов, кстати, и папа захватил в лес когда переезжал. Их было всего два: мальчик и девочка. Но они превосходно справлялись со всем, что нам было нужно.

Реальных проблем, инициирующих развитие техники и науки становилось всё меньше и меньше, и население нашей планеты, не тревожась более о хлебе насущем, постепенно переквалифицировалось в гуманитариев: картины, симфонии и сказочные истории всегда найдут зрителя или слушателя. Отец мой тоже был музыкантом; в конце дня, когда все его занятия подходили к концу, он играл для меня, или скорее для себя наиболее красивые, запомнившиеся ему по прежней жизни, мелодии.

Постепенно, наша планета стала настоящим эдемом для своих обитателей; каждый мог найти занятие по душе и отдаватьcя вдохновению столько, сколько ему захочется. К сожалению, не бывает счастья без привкуса лёгкой горечи; недостаток технических представлений отучил многих от привычки любоe утверждение проверять экспериментом. Из-за этого, наряду с искусством, распространилась масса лжеучений и верований.

Это, пожалуй, всё, что я мог почерпнуть из обучающих фильмов и манускриптов; остальное крайне отрывочно расскaзывал мне отец.

Одну из подобных сект возглавил некий Кемэлхарс - человек, до того мало кому известный. Он утверждал, что ему были откровения от его бога Oба - бога тьмы. Отец Кемэлхарса искренне ненавидел, и я не уверен, что папина характеристика этого типа была очень уж объективной. Он, к примеру, полагал, что Кемэлхарс глуп. Оба, в божественную природу отец тогда не верил, он ,наоборот, считал умным, крайне опасным человеком. Именно Об посоветовал Кемэлхарсу собирать в ряды своих сторонников самых обиженных и недопонятых: ведь всегда найдутся люди, полагающие, что им недодают того внимания, которого они заслуживают, - не так громко аплодируют их песням, редко посещают выставки их картин, недостаточно полно понимают и принимают то новое слово, которое они несут в искусство. Кемэлхарс обещал всем поклонникам Оба успех; но как заставишь человека слушать какофонию? В каждом искусстве существуют какие-то критерии хорошего и плохого...

Главным девизом этой своеобразной партии стало слово "Радость". По их словам, будущее под их руководством должно было стать путём к неизменной неиссякаемой радости. Вообще-то, и до Кемэлхарса жизнь жителей нашей планеты трудно было назвать печальной - у всех вдоволь еды, питья, возможности для творчества, и удовольствий, связанных с творчеством других. Но счастье, которое у тебя в руках постепенно приедается; его уже не замечаешь, как не замечаешь тепла солнечных лучей или радуги цветов у стены твоего собственного дома. Всегда ищешь чего-то нового, ещё более праздничного и яркого.

Кроме того, кемэлхарсовцы объявили отчаянную борьбу за справедливость, а что может больше импонировать порядочному человеку, чем попытка достичь справедливости? Но в реальной жизни борьба за справедливость и защиту обиженных порою доходила до абсурда: в искусстве, к примеру, "обиженные" невниманием публики имели право на такую же радость, как и более успешные коллеги. А так как они были несчастливы довольно долго, воздавать радостью им должны в первую очередь, потому что они пострадали.

Поначалу отцу и многим другим творчески одарённым людям эта идея казалась бредовой, не стоящей даже насмешки. Но, как ни странно, она завоёвывала всё больше признания: ведь люди большею частью добры; они искренне хотят всех вокруг осчастливить. Особенно много приверженцев Oба оказалось среди молодёжи: в юности всегда хочется найти дорогу, отличную от дороги родителeй. Последователи Кемэлхарса, начинавшие с отмены гармонии в искусстве, каким-то таинственным путём пришли к лозунгу, что добро равно злу, а свет - мгле. Последнее, кстати, понятно: Oб был чёрен, как небо ночью, ему свет мешал.

Пошли шириться слухи о вреде искусственных солнышек, согревавших планету. Якобы, их излучение вредит здоровью и сокращает жизнь. А слой воздуха, который испокон веков считался надёжным щитом от этого излучения, отныне был провозглашён ненадёжным и тающим день ото дня. Поэтому солнышки нужно было как-то выключить, разумеется, не все сразу, и природа сама найдёт правильный путь, как ей развиваться. Обычному жителю планеты, большею частью гуманитарию разобраться во всём этом было почти невозможно.

Отца это течение общественной мысли обеспокоило: всё же поколение за поколением жило под излучением и, казалось, от него не страдало. Но специалистов, способных всё объяснить на основе каких-то конкретных знаний, на планете почти не осталось, а сторонники Кемэлхарса пропагандировали свои взгляды всё более настойчиво. И отец, который никому и ничему не верил, решил в этом разобраться самостоятельно.

С помощью своих ночегов он насобирал в хранилищах массу книг и фильмов, но быстро убедился, что абсолютно не понимает, что в этих книжках написано. Язык, казалось, был тот же, но чтобы понять разные формулы и доказательства, начинать нужно было с азов; пришлось разработать алгоритм интенсивного обучения с помощью тех же ночегов. Сперва папа понемногу занимался дома, но бурление новых идей, захватившее окружающих, тревожило его всё больше и больше. Новые веяния не просто становились всё популярнее: носителей старых представлений всё громче осуждали и осмеивали. Сторонники Кемэлхарса всё чаще собирались толпами, скандировали любимый лозунг "Радуемся", а потом дружно грозили ретроградам самыми страшными карами за то, что они не разделяют новаторских взглядов. Вдобавок, я то и дело потчевал отца новыми образцами модернового искусства и пылкими речами о мудром Кемэлхарсе, которых нахватался в школе.

- Гляди, как моему шкету мозги в школе прочищают, - жаловался отец приятелю, заскочившему поболтать на полчасика, - Если этот лжепророк станет-таки правителем, нас ждут весёлые перемены!

- Да ладно тебе паниковать, - отмахивался приятель, - законы-то останутся прежними; не всё ли равно, кто их оглашает при случае! А молодёжь перебесится. Помнишь, пару столетий назад, откололись от нас аши. Им любая техника была не по душе: ночеги почему-то не нравились. Так они на побережье моря ушли, без ночегов живут, рыбу ловят. Никакой беды ни у нас, ни у них...

- Эти аши хоть на термо-солнца не покушались!, - пробурчал отец, - Ладно, подумаю. Делать-то всё равно нечего.

Вот он и надумал: переехал в лесную глушь, к изумлению всех своих друзей и к моему величайшему огорчению: я то успел стать убеждённым кемэлахарсистом, как и все мои друзья по школе. И вот, когда начиналось самое интересное, и наш кумир прорвался к власти, меня берут и увозят...