Глава 10

И мы с Энни поехали в неизвестность. Как ни странно, поначалу, реальность оказалась не такой страшной, как я того ожидал. У порога дома радости нас встретила Архoпина - пожилая администраторша, лицо которой было покрыто сетью морщин, как морская гладь рябью. Увидев Энни, она разахалась и тут же пообещала нам самые лучшие условия. Дети, мол, в этом доме давно выросли из своих детских комнат, для малышки я могу выбрать самую лучшую из них. Ночевать мне в ней запрещено правилами, но никто не станет препятствовать папочке видеть дочку в течение всего дня, тем более, что девочка осиротела, и подружек её возраста для неё пока нет. Днём, кстати, можно одеть ребёнка потеплее и выйти в сад. Сад, конечно, уже не тот, как прежде, но какие-то морозоустойчивые яблоки всё ещё висят на ветках, а, вдобавок, есть крохотная пустующая детская площадка.

Меня Архoпина собралась поселить рядышком с каким-то стариком, Ицхаком, которому была известна моя фамилия. Похоже, он знал моего отца, и нам, возможно, будет не скучно друг с другом. Старушка как в воду глядела: я неожиданно приобрёл самого лучшего друга в этом доме призрения. По сути, дом радости и был своеобразным домом призрения, где люди не столько жили, сколько доживали отпущенный им жизненный срок. Все музыкальные произведения которые писали жильцы дома, все стихи, звучавшие в их залах, никогда не покидали этих стен, как и их обитатели. Жильцы дома радости были отрезаны от внешнего мира почти полностью, больше, чем когда-то мы с отцом в своём лесном домишке. Собственно, почти вся страна нынче была разбита и рассыпана по таким домам. Когда дети в подобных заведениях подрастали, их переводили в какие-то другие дома счастья, откуда они отправлялись временами с тем или иным заданием от Оба или Кемэлхарста. Обучающая программа, встроенная в экраны подростковых комнат успевала к тому времени превратить их в ярых кемэлхарсистов, в лучшем случае жалеющих, а в худшем и презирающих родителей.

Но моя Энни пока не доросла до подростковой комнаты и мы большую часть дня проводили в парке. Она была живой активной девчушкой. Как ей ни нравились экраны с мультфильмами в её комнатке, а детский организм требовал непрерывного движения, кувыркания, попыток взобраться на что-нибудь высокое, будь-то шведская стенка, или дерево в парке. Ицхак всегда увязывался в парк вместе с нами, и девочка привязалась к нему, как своему родному деду. Меня старик неизменно звал "сынок" и рассказывал, каким неординарным человеком и композитором был мой отец. Я думаю, Ицхак отчаянно скучал по своему сыну, которого перевели в другой дом счастья для кемэлхарсистов, и Энни напоминала ему своею неугомонностью его собственного неблагодарного ребёнка. Выпасая Энни, мы с ним проводили очень много времени в парке, и я с ним поделился своей историей о встрече с Обом.

Услыхав о "будешь моими ушами и глазами", старик на минуту отшатнулся от меня, и, похоже, хотел поспешно уйти. Но взглянув на моё обескураженное лицо, он всё же себя превозмог и дослушал всю историю до конца.

- Тот кемэлхарсовец, который рушил ваш дом, был прав и не прав. - произнёс он помолчав и обдумав услышанное, - До меня уже доходили слухи о подобных вещах. Об довольно могуществен, и может проникнуть в голову человека, если тот не возражает против подобного вмешательства. А ты не то, что не возражал, ты, похоже, не понимал, что происходит. Но отцу ты, сынок, зря не рассказал о том событии. Ведь Об с того момента видел всё, что видел ты, и слышал всё, что слышал ты, хоть ты в этом ничуть не виноват. Об и меня, наверное, сейчас слышит, если, конечно слушает. Но мне-то чего его бояться? Я - старик. Ничего-то, кроме жалкого обрывка жизни, у меня не осталось, да и сама эта жизнь - наподобие наказания...
А тебе стоило бы поберечься. У тебя есть такое чудо, - старик кивнул на Энни и, горько вздохнув, добавил, - Хотя как тут, в этом доме радости, её сбережёшь!

Я думал, что после нашей беседы старик станет меня побаиваться, но он вёл себя, как ни в чём ни бывало: гулял с нами, приносил после завтрака для Энни свои десерты, завёрнутые в салфетки, обсуждал со мной прокручиваемые на общих экранах фильмы. Иногда они были интересны: ведь обитателям дома позволяли смотреть старые произведения их соседей, главное - чтобы они не выходили за пределы дома и не заражали другие дома. Впрочем список дозволенного зависел от Архoпины, а нам с ней, по словам Ицхака, очень повезло.

Глава 11

Везение кончилось лет через семь. Архoпину перевели в какой-то другой дом радости, а к нам прислали ретивого служаку, тут же переведшего мою Энни в комнату для подростков. Мои возражения о том, что девочка ещё мала даже по их напечатанным правилам, ни к чему не привели. Я очень настороженно отнёсся к этому переводу и внимательно вслушивался в сумбурные рассказы дочери о фильмах, сменивших на её экране добродушные сказки о пушистых кроликах и храбрых лягушках-путешественницах.

Но пока что на экранах её комнаты прокручивался безобидный, как мне казалось, сериал о Планете Розового Солнца - прелестная воображаемая сага о никогда не виденном рае. Девчушку эта сказочная история увлекла; она уже стала манкировать нашими прогулками, чтобы посмотреть очередную серию. Меня это огорчало, но старый Ицхак лишь сочувственно пожал плечами.

- Они все так. Твоя - чуть пораньше, другие - попозже. Готовь себя к мысли, что твой птенчик вот-вот выпорхнет из гнездышка, и ты его уже никогда не увидишь. Может, это и правильно: не укрывать же вольную птаху стёганным розовым одеяльцем: её жизнь - небо.

Но и я, и он насторожились, когда Энни примчалась в сад на прогулку с горящими от восторга глазами и не переводя дыхания затараторила:

- Папа, дядя Ицхак, я выиграла этот конкурс. Я скоро лечу на Планету Розового Солнца! У меня будет свой дом и веранда на берегу большого озера. И солнце будет в этом озере всегда отражаться! А я буду пить чай на своей веранде в окружении розовых цветущих деревьев, и заведу маленького пушистого кролика, такого, как мультике из детской комнаты!

Мы с Ицхаком растерянно переглянулись.

- Энни, а ты ещё не слишком мала лететь так далеко одной? - осторожно спросил я, - Тебе ведь ещё и десяти лет не исполнилось!

- Папа, ты этот - ретро... э-э-э...град! Я же говорю тебе, я выиграла конкурс! А его почти никто не выиграл! Значит, я не маленькая, я могу!

Оскорблённо сверкнув чёрными глазищами, малышка умчалась к себе в комнату, досматривать свою сказку, а мы с Ицхаком растерянно переглянулись.

- Может она просто фантазирует? - недоумённо спросил Ицхак,- Обычно детей не забирают из дома радости родителей лет эдак до семнадцати лет. Может, осторожненько поинтересоваться у властей предержащих?

И я поплёлся к нашему администратору уточнять происходящее, вернее грядущее. Администратор встретил меня надутым торжественным лицом, и тут же рассыпался в официальных поздравлениях. Да, моя дочка - одна из немногих - избрана для великой миссии на чужой и прекрасной планете. Нет, я не смогу, как отец, туда полететь вместе с нею: ведь я не прошёл конкурса, да и юный возраст - один из основных критериев, по которому отбирали посланцев в космос. Да, она вполне подготовлена, мне незачем волноваться. Праздник Дня Прощания назначен через месяц, и я должен быть к этому готов. А сейчас я должен покинуть его кабинет: рабочий день уже окончен, и он мне уже всё сообщил.

Весь месяц перед предстоящим праздником прошёл для меня, как во сне. Глядя на сияющее восторгом возбуждённое личико моей Энни, на её быструю фигурку, кувыркающуюся на брусе детской площадки, я мучительно пытался понять, зачем Обу или Кемэлхарсу было отсылать малолетнего ребёнка на Планету Розовых солнц. И, главное, как они это сделают? Когда-то, ещё до появления Энни, мы с Фридой доплыли на нашей лодке до острова со старым космическим кораблём, о котором грезил отец. Я даже забрался во внутрь штурманской рубки: ведь корабль был открыт. Он был совсем не готов к полёту. Одной пыли и грязи за множество прошедших веков в нём накопилось чуть ли не по горло; некоторые экраны и пульты были разбиты, рычаги покорёжены. Может Об отправил на остров ночегов и восстановил старый корабль? Или он построил новый? Ведь он нашёл способ без пропавшего пульта останавливать термоядерные солнца? Недавно погасло ещё одно, и стало ещё холоднее; на завтраки и обеды выдавали лишь долгохранящиеся продукты из старых запасников. Ни овощи, ни фрукты уже не вырастали, как их не поливай. Я строго наказал дочке одеваться потеплее, и без курточки она уже из дома радости не выходила.

- Но почему они собирают на корабль именно малышей? - горько спросил я съёжившегося на скамейке Ицхака. Он тоже переживал из-за разлуки с Энни: за несколько последних лет он привык к ней, как к внучке.

- Не знаю, - горестно прошамкал он, - может они готовят из них шпионов. Ведь о маленьких трогательных малышах никто ничего плохого не подумает. А может, они решили вложить в их юные головы побольше знаний и умений. Поэтому их собирают в какой-то отдельный специализированный дом радости и будут интенсивно натаскивать на исполнение их миссии. А может... - тут он на минуту замолк, проворачивая в старческой голове какие-то тяжёлые невеселые мысли и взволнованно заговорил, или, вернее, зашептал бессвязно, - Ведь она, твоя дочка, не вписывается. Когда была Архoпина, - то ничего страшного. Но Архопину за её доброту и сняли. Ходят слухи, что она просто жительница другого дома счастья. Не администраторша уже, а жительница, и режим там строже. Я любил её, когда-то... А Энни просто не вписывается. Я и струнил её, и стращал, а она по-прежнему: то по коридорам бегает, то песни в них распевает.

Я побледнел.

- Энни распевала песенки, бегая в коридорах?

- Ну да. Живая она, вот и не вписывается. Наверно, кто-то жалобу накатал. Ведь люди, они - такие... Её, видно, в специальный дом радости увезут, как Архопину.

- А может всё обойдётся. - добавил старик, помолчав, - Ведь Об, - он может! Он всемогущий. И тебя любит. Ведь отец твой погиб, а ты - нет. А потом - когда ты ослушался его, не пошёл в дом радости... И ничего с тобой не случилось. Не умер, даже почти счастлив. Ты ему, Обу, молись! Может и помилует малышку тебя ради!

Сгорбившись больше обычного, Ицхак поплёлся в дом радости, а я с нарастающим страхом смотрел на свое, распевающее песенки на детской площадке, чадо. Энни была искоркой, освещающих мою жизнь, моим солнышком. Мне хотелось заграбастать девочку и унести куда-нибудь подальше, но куда? Было уже очень холодно, особенно поутру и по вечерам, да и где найдёшь нынче пропитание на нас двоих? Оставалось лишь дожидаться жуткого вездехода, который нас разлучит, возможном, навсегда, и молиться Обу, чтоб дальнейшая судьба крошки была посчастливее...

Глава 12

День прощания с Энни был обставлен с почти немыслимой для нашего дома радости помпой. За неделю до этого наши ночеги расчистили большую поляну у входа от опавших листьев и другого мусора. Её обнесли маленьким забором, и расставили стулья для публики. Напротив воздвигли небольшую трибуну. Весь день накануне дня прощания я шпиговал свою дочку нотациями на всю будущую жизнь вперёд: будь послушной, прилежной, не возражай старшим, постарайся не петь и не прыгать без разрешения и старательно учись, когда тебя станут готовить к твоей миссией. В холод непременно одевайся потеплее. В общем, будь умницей! Энни невнимательно слушала меня, кивала, но мыслями бы в завтрашнем, таком необычном и счастливом для неё дне, вернее вечере, - ведь прощание должно было состояться почему-то после захода солнца.

И этот вечер таки настал. Меня под музыку вывели на трибуну. Рядом стоял администратор, а за нами застыло полдесятка ночегов - наша почётная стража. Напротив на стульях сидели все жители нашего дома: даже наиболее немощных приодели и вывезли на их каталках. В самом центре поляны колебалась привязанная к огромному чугунному грузу огромная связка детских воздушных шаров, окрашенных в яркие праздничные цвета и сверкающих в свете прожекторов, как маленькие звёзды. Их, как я предположил, должны были раздать жителям дома после церемонии, на память о торжественном событии. Заиграла торжественная бравурная музыка и из открытых дверей дома выпорхнула моя Энни.

Бессовестная девчонка и не подумала одеть курточку, не смотря на все мои наставления и на морозный вечерний воздух. На ней было лёгкое праздничное платьице, которое так шло к её разгорячённому сияющему личику и непослушным кудряшкам. Под общие аплодисменты она подбежала к трибуне, вскочила на неё и крепко обняла меня.

- Не бойся папочка, - прошептала она мне на ухо, - всё будет хорошо, вот увидишь!

Поцеловав меня на прощанье, Энни легко спрыгнула с трибуны, сделала книксен аплодирующей публике и степенно пошла к центру поляны. Наверное, этот штрих с поцелуем не был запланирован заранее: слишком уж сердито зыркнул на меня администратор, доставая бумажку с написанной речью. Я не очень внимательно слушал его стандартные славословия в адрес Оба, который нашёл, выделил и милостиво оказал нам честь... Я всё это время вертел головой, пытаясь расслышать рокот мотора и разглядеть фары вездехода, который должен был увезти мою девочку. Но вездехода всё не было, а речь всё лилась и лилась. Наконец-то этот надутый придурок замолчал и под жидкие хлопки публики сошёл с трибуны. Он медленно приблизился к Энни и что-то тихо сказал ей, по-отечески положив руку на её плечо. Она весело ему кивнула и изо-всех сил вцепилась в натянутый пучок нитей, привязывавший воздушные шарики к земле. А этот дебил наклонился и, щёлкнув ножницами, торжественно провозгласил:

- Энни летит к Планете Розового Солнца!

Воздушные шары нетерпеливо вздрогнули и под ликующие вопли толпы взмыли в чёрное звёздное небо, унося туда и мою такую любимую, такую ещё живую дочку. Красочное разноцветное облако воздушных шариков поднималось всё выше, становясь всё меньше, пока не превратилось в яркую точку, да и та скоро исчезла...

ЭННИ... ЛЕТИТ... НА ПЛАНЕТУ... РОЗОВОГО... СОЛНЦА...

Энни летит на Планету Розового Солнца, вцепившись в нитки жалких воздушных шаров... Летит на планету, до которой и на космическом корабле световой месяц лёту... Летит по безвоздушному пространству, пронизанному смертоносными радиоактивными лучами... Энни летит на детских воздушных шариках, которые и до стратосферы не долетят и полопаются по одному... Энни летит, если ещё летит, если не разжались её окоченевшие пальчики, не дождавшись когда эти шары начнут лопаться: уж если тут, на земле, настолько холодно, то что сказать о холоде небесных сфер... А внизу - острые горы или ледяное море, в котором пропала Фрида...

Кажется, я в отчаянии хотел взвыть диким зверем, и соскочив с трибуны, задушить этого подонка. Но лицо моё за секунду окаменело, ноги подломились и я потерял сознание.