Черёмуховые руки

Странная у меня была блажь, конечно: мечта завести потомка. Понятно, что потомки есть у всех – здоровые совершеннолетние граждане обязаны ежегодно сдавать генетический материал...

Нет, я хотела  не потомка, а ребёнка – мне всегда нравилось это устаревшее слово. Я мечтала жить с малышом в одной секции – растить его, носить на руках. Водить гулять…

Специалисту вроде меня – оператору соевых теплиц – положена жилая секция 10 метров: откидная кровать, держатель для саморазогревающихся готовых обедов, подставка под планшет.  Безусловно, это удобное жильё, не на что жаловаться. Но разрешат ли мне выращивать в таких скромных условиях потомка? Малышу нужен отдельный робот-няня, а роботу придётся выделить отдельный угол…

Удивительно: где-то обитают маленькие человечки, выращенные искусственно из моих клеток! Первым из них уже должно быть по семь лет. Ещё семь – и они станут совершеннолетними, отправятся в армию – отдавать долг родной стране...   Интересно: какие они? Похожи ли на меня? Кто их отец-донор?  Думать об этом было немного тревожно.

А мне так хотелось своего, отдельного ребёнка!  Я выросла в семье и знала, что такое возможно.  Да, в детстве у меня были и мама, и папа... Хотя сейчас мне, конечно, мало кто верит – родители бесследно сгинули в одной из засекреченных командировок.

Выносить и родить ребёнка самостоятельно – дело очень дорогое, для избранных. Нужно иметь полную семью, а где же её возьмёшь? Я не знала случаев, когда мои сверстники желали бы с кем-то делить жилую секцию: совместный быт – это так неудобно!

В общем, родить самостоятельно я даже не рассчитывала: гораздо проще получить готового малыша из инкубатора.

Спросите, откуда у меня взялись такие глупые фантазии? Наверное, от предков.

Мои собственные родители за заслуги перед Отечеством были награждены правом на собственного ребёнка… А я? Какую услугу я могу оказать своей стране? Увы, у меня совершенно не было идей. Можно было бы, конечно, стать волонтёром в космических исследованиях  или участвовать – как мои родители – в опытах по проникновению в соседний параллельный мир... Но я боялась.

Да, увы, не унаследовав храбрости мамы и папы, я опасалась даже безобидного паука Геннадия, жившего на потолке моей жилой секции. Я радовалась, что паучок поселился у меня – всё-таки живая душа! – но никогда бы не заставила себя до него дотронуться... А в иных мирах, как известно,  полно неведомых монстров.

Вечером ко мне иногда забегала подруга Стеша – тоже из редких в наше время "домашних" детей. Она отличалась невероятной пронырливостью и умением всюду видеть возможности.

– Глашка! – сказала она мне как-то, – а не хочешь поучаствовать в специальной экспериментальной программе "Семейное воспитание"?

– Не знаю…  А что нужно делать?

– У тебя же есть маленькие потомки? До года?

– Кажется, трое, а что?

– Представляешь, сейчас в плане эксперимента можно взять одного потомка до года на воспитание. Жить он будет по-прежнему в своей секции, но ты сможешь его навещать по расписанию... Гулять с ним. Наши психологи предполагают, что даже инкубаторскому ребёнку необходимо регулярное общение с другими людьми. Теперь хотят проверить свою догадку, эксперимент провести.

– Ой, это интересно, наверное... Я бы попробовала.  Но я-то хотела, конечно, чтобы потомок жил вместе со мной…

– Странные у тебя фантазии! – Стеша нахмурилась, – зачем тебе это? Ты же знаешь, что инкубаторские дети чаще всего используются  в военных целях. Вот будешь ты жить с потомком, привыкнешь, а в четырнадцать его заберут в военный лагерь!

– Я знаю... Но до четырнадцати у нас с ним будет много времени. И потом, я смогу его навещать в лагере  наверное…

– Дело твоё, конечно, –  подруга пожала плечами.

…Разрешение я получила неожиданно легко и уже через неделю готова была отправиться в гости к своему потомку.

Ночью накануне первой встречи я ворочалась на узкой койке, пытаясь поудобнее свернуться клубочком. Неужели завтра я увижу маленького человечка, выросшего из моей клетки? Генетически – моего ребёнка? Так ведь получается? Сын, дочь... Понятия устаревшие, странные, но чем-то невероятно притягательные.

И ещё один нелепый вопрос волновал меня: зачем я нужна своему потомку? Существует ли какое-то качество, которое мне необходимо передать по наследству? Ведь не только же из желания поиграть с живой куклой я отправлюсь на первую встречу с мальчиком по имени Елисей Ремезов 3451?

Паучок Геннадий, почувствовав моё волнение, спустился на паутинке почти мне на щёку.

— Уйди, дурень, я тебя могу раздавить нечаянно! – пробормотала я. Сейчас я почему-то не испугалась своего многолапого жильца…

Дом, в котором жили дети, располагался не так уж далеко – всего лишь полчаса на флайкси. И вот я его увидела – моего генетического потомка. Сына.

Дверь открыл робот-няня – верхними конечностями он аккуратно держал пухленького сероглазого малыша. Тот что-то лопотал и сосредоточенно ковырял пальчиком сиреневые камеры робота, сделанные в форме человеческих глаз.

–  Добрый день, Глафира  проходите. Это ваш потомок Елисей, а меня зовут Ро. – робот разговаривал вежливо, чопорно, словно слуга из романа викторианской эпохи.

– Лё! – чирикнул мальчик и звонко рассмеялся. Затем он удивлённо посмотрел на меня и, внезапно чего-то испугавшись, приготовился заплакать, – я  почувствовала это интуитивно, на каком-то животном уровне.

– Ро, можно мне его взять на руки? – спросила я хрипловато. Слова застревали в гортани.

– Осторожнее, – робот передал мне ребёнка и мягко откатился в сторону.

Места в этой жилой секции было не так и много – всего лишь на метр-два больше, чем у меня.

Я прижала к себе мальчика – а он испугался и всё-таки заревел…

– Лё, Лё! – кричал он и тянул ручки к роботу.

– Тише, тише, сейчас пойдёшь к своему Лё, – шепнула я ему на ушко, – а  давай, ты у меня будешь не Елисей, а Лёся? Малыш удивлённо прислушался к моим словам, затих, немного поразмышлял, а затем попробовал ткнуть пальчиком мне в глаз.

– Ай! Больно! – вскрикнула я – и вдруг осознала, зачем я здесь.

Я должна передать Лёсе по наследству нечто неуловимое, приобретённое от предков.

Я вспомнила отца. Он любил живых тварей и никогда не позволял причинять им боль. Его жалость распространялась даже на грызунов, попавших в безнадёжные клеевые ловушки: он старался бережно вызволить отчаянно пищащих зверюшек из смертельного плена и отпустить на волю подальше от нашей дачной секции…

Отец верил, что растения что-то чувствуют и могут испытывать страдания. Мама всегда говорила ему:

– Елизар, ну что ты за чудак у меня? – и без сомнений рвала черёмуху в парке Первопроходцев  Венеры.

Отец мрачнел и просил:

– Пожалуйста, Дуся, не при мне! Ты же знаешь – я не могу на это смотреть.

Мой дедушка Серафим был лесным управляющим – в те времена на планете ещё существовали леса.  В детстве он запрещал Елизару ломать ветки деревьев:

– Ветки – это древесные руки и пальцы, – внушал он сыну, – ты же не хочешь, чтобы  злой великан пришёл и оторвал твой пальчик?

Я навсегда запомнила эти слова.

…На прогулках я рассказывала малышу про жизнь растений и насекомых – всё, что когда-то услышала от отца. Мы гуляли вдалеке от детской площадки, под старыми тополями, окаймлявшими какой-то секретный полигон. На наши плечи летел лёгкий ласковый пух – Лёся пытался поймать его на язык и заливисто хохотал.  Иногда – после дождя – мы разглядывали извивающихся на газоне дождевых червей, а в сухую погоду наблюдали за комариной пляской в лучах заходящего солнца.

Как жаль, что на планете  совсем не осталось бабочек! В моем детстве они ещё были, но и тогда увидеть их было непросто.

– Смотри-ка, шмель упал на спинку и не может улететь, – говорила я, – давай ему поможем! Осторожнее, не раздави!

Лёся задумчиво брал щепку и пытался перевернуть шмеля.

...Конечно, мне очень хотелось показать ему живую собаку – но лицензия на содержание животных в городе стоила очень дорого, пришлось бы организовывать специальную экскурсию в загородные секции, а для этого – брать специальное разрешение у дежурного психолога, долго и муторно объяснять, зачем мне понадобилось куда-то увозить потомка.

Незадолго до пятого дня рождения Лёси я пришла на приём к опекунше по делам потомков – хотела получить направление на совместное проживание с сыном.

Думаю, каждый знает такую даму:  вечно  осуждающие глаза и поджатые губы – ты начинаешь лепетать и оправдываться, ещё толком не зайдя в кабинет. Как только я озвучила свою просьбу о переводе Лёси ко мне в секцию,  чиновница выпятила нижнюю губу и спросила деловым тоном:

–  Площадь секции?

– Десять метров, – ответила я, уже понимая, что получу отказ.

– По новому закону вы не имеете право на проживание вдвоём с потомком на территории менее четырнадцати метров, – ответила опекунша механическим голосом.

"Честное слово, Лё – и  тот больше похож на человека, чем ты,"  – подумала я с неожиданной злостью.

– А если я перееду в другую секцию? Я собираюсь в экспедицию, после которой буду иметь право на более просторное помещение.

– Возможно, после экспедиции мы пересмотрим решение. Сейчас мы не вправе выдать вам потомка для совместного проживания, – сухо проговорила дама, – вы по-прежнему можете навещать Елисея Ремезова  по субботам с 15 до 19.00. Приём окончен.

Следующая ночь вновь стала для меня бессонной: я думала, и думала, и думала.

Что-то, наверное, идёт не так в этом идеально правильном мире? Почему кто-то решает за меня, могу ли я жить с ребёнком?

Впрочем, изменить в одиночку систему мне было в любом случае не под силу.

В межпланетную экспедицию меня не взяли – я не сумела пройти тест на психическую устойчивость…

…Временами, рассматривая мальчика,  я пыталась понять: есть ли в нём что-то от меня? Или, например, от моих родителей?

И, увы, не могла уловить никакого сходства. Но однажды, когда Лёсе было уже лет шесть, я взяла его в старый парк Первопроходцев Венеры – побродить по дорожкам, подышать ароматом распускающейся черёмухи.

Гуляя вокруг пруда, мы увидели, как девушка лет пятнадцати срывает душистую белую гроздь. Лёся сморщился, схватился руками за голову и отчаянно выкрикнул:

– Что ты делаешь? Не ломай дереву лапки!

И в  этот этот момент я вдруг увидела, как он похож на моего отца.

– Руки, Лёся, – прошептала я потрясённо, – ветви – это черёмуховые руки...