Всё началось сорок семь лет тому назад. После восьмилетних поисков в глубинах Галактики моему деду наконец улыбнулась удача: он нашёл планету, которая стала нашим домом. Кружащаяся вокруг безымянного жёлтого карлика, похожего на оставшееся далеко позади Солнце, планета во многом напоминала нашу родину Землю, но оказалась куда лучше. Три огромных её континента расположены в тропической и субтропической зонах, покрыты буйными лесами и разделены тёплыми океанами. Опасных животных почти нет, не считая четырёхногих скорпионов и собакообразных стайных хищников, по своим повадкам сравнимых с земными гиенами. Они охотятся на травоядных, представленных на планете всего тремя видами копытных, но при случае могут напасть и на человека.
Не долго думая, мои предки застолбили планету за собой, назвали её Новой Полонией (они были родом из Кракова) и решили стать прародителями новой цивилизации.
Тысячи смельчаков покидают перенаселённую Землю, но немногим выпадает счастье отыскать в космосе пригодную для жизни планету. И если бы правительство Земли не приняло закон о праве первооткрывателя объявить найденный небесный объект своей собственностью, в Галактике не прекращались бы войны претендентов на вожделенные миры. В самом начале властям приходилось отправлять на оспариваемые планеты военные экспедиции и силой принуждать колонистов к порядку. Вот почему приняли тот закон.
Для подтверждения права собственности на планету, астероид или иной объект (звёзды же в этот перечень не входят) первооткрывателю достаточно отправить в Центр Космической Регистрации радиосообщение и файл, содержащий основные параметры найденного небесного тела. После ответа из Центра, обычно положительного, так как Земля заитересована в разрежении своей плотной популяции, счастливчик вступает в права владельца и может сдавать объект в аренду либо по частям, либо целиком, или же самостоятельно эксплуатировать его.
Дед же мой (а звали его Яном Пшебыльским) пошёл иным путём. Ему не нужно было ни денег, ни власти, ни почестей. Он мечтал стать родоночальником счастливого народа, способного обойтись без научно-технического прогресса и выжить в условиях примитивного хозяйства и родо-племенных отношений.
Получив хорошее образование, Ян Пшебыльский сколотил немалый капитал на биржевых махинациях. Но, несмотря на предпринимательский успех и счастливую семейную жизнь, он тяготился необходимостью прозябать в условиях механизированной цивилизации, ощущая полное своё бессилие, полную зависимость от электричества, роботов, автоматов и прочих приборов. А камеры наблюдения, установленные полицией на каждом углу, у подъезда каждого небоскрёба, в каждом магазине и даже лифте раздражали его до нервной дрожи.
- Мы люди? - часто повторял он, потрясая кулаками. - Нет, мы превращаемся в слабых, безвольных элоев, которые шагу ступить не могут без помощи машин. Кто знает, возможно где-то в туннелях метро или канализации уже зародилась новая форма жизни, злобные трудяги-морлоки, которые захватят власть и будут пожирать нас, а мы будем безропотно отдавать себя им на пропитание, не в состоянии сопротивляться злу. Уж будьте уверены, именно это ждёт человечество. Природа восстановит баланс. Коль мы отказались от упражнения тела своего и духа, то роль сильного будет передана другим. Например, крысам. Или разумным тараканам.
Если же собеседник возражал моему деду: «Но что толку думать об этом? Мы-то что можем сделать? Таков путь человечества...» - мой дед возмущался ещё сильнее:
- Но мы должны найти выход из жалкого своего положения! Мы должны бороться!
- Вы призываете к луддизму? - отвечали ему.
- Нет, конечно! - горячился он. - Я же не дурак, понимаю, что ничего на Земле не исправить. Она обречена. Только космос принесёт нам спасение.
- Каким образом?
- Нужно найти необитаемую планету и всё начать сначала, без машин, без этого хищного искусственного интеллекта. Нужно трудиться физически, закалять тело и дух и снова стать царями природы, хозяевами своей судьбы. И воспитывать будущие поколения в страхе перед механизмами сложнее телеги.
В голове Яна Пшебыльского постепенно склеился чёткий план начала новой жизни вдали от тлетворного влияния науки и техники. Попутно он пытался найти себе союзников, товарищей, которые согласились бы улететь туда, где нет ни электрических ламп, ни авиатакси, ни киберресторанов, ни прочих бездушных помощников человека, отдавшего машине свою волю в обмен на сомнительные удобства.
Однако единомышленников он так и не приобрёл, если не считать свою жену и юных детей, а также брата Павла, его жену и детей, и то только потому что все они зависели от его богатства и, по сути, жили у него на иждивении.
Возможно, и Павел с семьёй не согласился бы лететь неизвестно куда - его пугала эта авантюра старшего брата, - но мой дед так долго и убедительно проповедовал семье своё доморощенное учение, что и Павел, и все остальные в конце концов уверовали в возможность построить цивилизацию телесно и духовно здоровых людей, свободных и счастливых.
Все свои средства мой дед потратил на покупку звездолёта и подготовку к экспедиции. А когда жена спрашивала его, что будет, если им не удастся найти искомое, дед только отмахивался:
- Не пытайся заразить меня своей трусостью.
Тогда жена говорила:
- Но я надеюсь, ты предусмотрел возможность вернуться на Землю, если...
- Никаких если! - взрывался мой дед. - Я знаю, что мы обречены на удачу. Мне было откровение. Понимаешь, женщина? Мне, а не тебе! Так что верь Богу и доверяй мужу, которого Господь дал тебе для вразумления.
И вот свершилось чудо: Ян Пшебыльский, этот мечтательный упрямец, оказался прав.
Пока корабль делал дюжину разведывательных оборотов вокруг новооткрытой планеты, мой дед просканировал её поверхность и вздохнул с облегчением, не обнаружив на ней ни городов, ни дорог, ни каналов, ни иных признаков присутствия разумных существ, и приказал всем приготовиться к посадке.
Взволнованные и полные светлых надежд, мои предки покинули звездолёт, севший на границе бескрайней степи и не менее бескрайнего леса. Сразу же принялись они искать место для строительства деревни, которой предстояло стать столицей счастливого государства. И нашли такое место на высоком берегу большой реки.
И закипела работа.
Ян Пшебыльский, его брат Павел, мой отец Анджей (меня тогда ещё не зачали), мои двое дядьёв с женами, две тетки с мужьями и тремя малыми детьми - вот и все колонисты - заготавливали лес и строили хижины. А пока привезённые ими эмбрионы коров, коз, овец, свиней, кур, гусей и уток тихо-мирно дозревали в инкубаторах, нужно было успеть построить им хлева и загоны.
Но кое-чего они не учли. Оказалось, что не только гиены и козообразные животные (их назвали косулями) живут на планете.
Однажды, после тяжелого трудового дня, когда вся семья собралась вокруг костра, мой старший брат Янек - ему было тогда всего четыре года - вдруг подбежал к матери и, заикаясь от сильного испуга, стал лепетать что-то невразумительное, указывая рукой на ближайший взгорок в ста пятидесяти метрах от костра, где со временем мы хотели построить костёл.
Все посмотрели в ту сторону и обомлели от страха: на вершине взгорка стояли гуманоиды! Их было около двадцати человек. С виду они ничем не отличались от землян. Рослые, сильные, смуглые мужчины и несколько необычайно красивых женщин.
Сначала дед подумал, что кто-то собирается оспорить у него планету, но сразу же отверг это предположение: незнакомцы были совершенно голые, длинноволосые, бородатые и явно выглядели как дикари, примерно такие же, какие жили когда-то на Земле в незапамятные времена. В лучах заходящего солнца бронзой отливала их кожа. В руках они не не держали никакого оружия, а в их глазах и в чертах лиц не было испуга, злости или недоверия. Они просто стояли и доброжелательно смотрели на группу землян, которые, повскакивав на ноги, пепеглядывались и перешептывались, не зная, что делать дальше.
- Этого ещё не хватало, - сказал мой дед, оценивая возможные затруднения в колонизации планеты.
- Это ведь долгожданный контакт! - воскликнул более романтически настроенный Павел. - Столько веков земляне искали братьев по разуму - и вот контакт состоялся...
- Ну да, контакт людей с зубами людоедов, - съязвил мой дед.
- А по-моему, они вовсе не похожи на людоедов, - сказал мой будущий отец и осторожно помахал рукой, делая аборигенам приветственный знак.
Один из дикарей ответил тем же. Тогда осмелевший Павел жестами пригласил нежданных гостей к костру, а дед Ян велел сыну и племянникам сбегать в звездолёт за пистолетами и ружьями. На всякий случай.
Незнакомцы удивительно быстро поняли, что от них хотят, и спокойно, уверенно направились к землянам.
Когда они приблизились к костру, Павел предложил им сесть. И они все как по команде опустились на землю.
- Кто вы такие? - спросил их Павел.
Старший из них, седой, похожий на билейского патриарха, произнёс какие-то слова на непонятном языке.
- Как же мы с вами будем общаться? - сказал мой дед.
Воцарилось неловкое молчание.
Положение спасли женщины. Они как раз собрались подавать ужин и пригласили гостей разделить с нами трапезу за длинным столом, сколоченным нами под открытым небом.
Аборигены и тут проявили завидную догадливость. Они дружно сделали то, что им предложили. Радостно кивая и бормоча что-то, они разом вскочили на ноги и под надзором женщин сели за стол. Но оказалось, что он мал для всех. Пришлось достроить его до нужной длины, используя пустые и ещё не распакованные ящики, в которых мы привезли разные вещи и инструменты. Не дожидаясь ничьих просьб, туземцы сами взялись помогать колонистам, проявив недюжинную смекалку. Они не толпились на одном месте, не мешали друг другу, не сердились, не выказывали недовольства, а работали охотно, чётко и уверенно, перебрасываясь короткими словами и выразительными взглядами.
Не понимая нашего языка, они правильно истолковывали интонации землян, жесты, мимику. Они делали именно то, чего от них ждали.
Ужинали молча. Мой дед всё ещё боялся, что его предприятию грозят непредвиденные осложнения, связанные с тем, что планету придётся делить с иной цивилизацией. Правда, его успокаивала мысль, что эти дикари, судя по всему, так далеки от научно-технического прогресса, что с их стороны не стоит ждать тлетворного влияния на будущие поколения рода Пшебыльских. Напротив, эти мастера выживания в дикой природе будут полезны в освоении новой среды обитания.
А Павел, разглядывая сидящих напротив голых людей, размышлял о способах изучения их языка и культуры. Он был антропологом-любителем, а также обожал копаться в тёмных глубинах лингвистики.
Да и другим колонистам было о чём задуматься. Но всем понравились добродушные туземцы, а мой отец даже совсем забыл, что за поясом у него притаился плазменный револьвер.
Так что, когда ужин закончился и аборигены, тепло попрощавшись с землянами, ушли в ночную мглу, колонисты уже не сомневались, что их новый дом - воистину благословенное место.
И всё же мой дед не терял бдительности и распорядился выставить часовых.
Однако ночь прошла спокойно. А утром к поселенцам вернулись вчерашние гости, приведя с собой ещё с десяток мужчин и женщин. И хитрый прагматик Ян Пшебыльский, вспомнив, как ловко эти люди помогли соорудить стол, смекнул, какая выгода может получиться от визитов сильных, умелых детей неосквернённой природы.
Лонты (так туземцы называли себя, это слово прижилось и среди землян) сразу поняли, что от них требуется, и охотно согласились помогать колонистам в их нелёгкой работе.
Когда же колония была отстроена и даже бревенчатый костёл сверкал на солнце позолоченным крестом, мы бросили все силы на земледелие и скотоводство, а Павел, бросив всё, неделями пропадал у лонтов, изучая их язык и обычаи.
Но однажды случилась беда: мой дед, укушенный скорпионом, умер в ужасных мучениях. Похоронив его рядом с костёлом, все собрались за столом, и Павел объявил, что не станет брать на себя бремя власти, ему достаточно его научных трудов. Он составил словарь языка лонтов, записывал их фольклор и не собирался отвлекаться на другие дела. Поэтому главой семьи стал мой отец, старший сын Яна, Анджей Пшебыльский.
Он ни в чём не был похож на своего покойного отца. Более неромантичного человека трудно себе представить. Богатство, сытая жизнь, не вынуждающая делать лишних движений - вот и всё, о чём он мечтал. К тому же он не был противником науки и техники и любил всякие приборы, облегчающие быт и приносящие много разных удовольствий.
Почти сразу после похорон моего деда он начал объяснять всем, что нужно делать, чтобы на Новой Полонии было так же весело и просто, как и на земле:
- Устроим себе электростанцию, - обратился он к родственникам, собравшимся у костра, - привезём с Земли всякие механизмы...
- А где деньги взять на всё это? - прервала его моя тётка Урсула.
- Вот я и хочу предложить вам свой план быстрого обогащения, - ответил мой отец. - Вам известно, что на планетах с плохими условиями и отвратительным климатом, но богатых полезными ископаемыми, вечно не хватает рабочих рук. Не во всех случаях могут быть полезны роботы, зато послушные, трудолюбивые, безотказные лонты - идеальные работники.
- Что за чепуху ты несёшь! - Павел вскочил с места. - Ты предлагаешь нам стать работорговцами?
- Успокойся, дядюшка, - махнул ему рукой мой отец, гордо восседающий на ящике. - Как ты мог подумать, что я решил нарушить закон и всех вас сделать соучастниками преступления? Вот послушай: что такое рабовладельчество? Насильное лишение свободы с последующей эксплуатацией...
- Всё равно это пахнет геноцидом, - оборвал его Павел.
- Да при чём тут геноцид? Мы будем действовать исключительно в рамках закона. Ты же научил лонтов писать. Вот они и будут подписывать контракты на работу, за которую им будут хорошо платить...
- Но ты же знаешь, что их психика не похожа на нашу! - горячо возразил Павел. - Они безответны, не могут сопротивляться насилию, не знают, что такое злоба, ненависть, не умеют обижаться и мстить. И ты собираешься этих, по сути, детей обманом отправлять на каторгу?
- Почему обманом? - Мой отец тоже вскочил на ноги. - У них же есть разум, значит, должна быть ответственность...
- Ответственность? - вскричал Павел. - Да они не могут отказать тебе ни в чём. Они с одинаковым усердием подпишут и брачный контракт и смертный приговор себе.
- Ну, это уже их трудности, - отмахнулся мой отец.
- А вы что молчите? - обратился Павел к остальным колонистам. - Неужели вы позволите злу войти в вашу новую жизнь и сделать вас бандитами, пиратами, убийцами?
- А что мы? - пожал плечами его сын Миколай. - Анджей здесь решает.
- А ты что, табуретка, которую он куда захочет, туда и передвинет? - закричал на него Павел. - Или ты согласен с ним?
- Я не знаю... - Миколай смущённо опустил голову.
- И вы все тоже не знаете, где истина, а где сатана?
Никто ему не ответил.
- Ну что ж, - упавшим голосом произнёс Павел. - Тогда я принимаю на себя обязанности старосты этого поселения...
- Поздно, дядюшка! - крикнул мой отец, явно испугавшись, что лишится возможности начать такую жизнь, о которой всегда мечтал. - Я уже избран, так что...
- Хорошо, - сказал Павел и зашагал к своей хижине, но вдруг остановился и, повернувшись к сидящим у костра, произнёс твёрдо, хоть в его голосе дрожали слёзы. - Но не думайте, что я позволю вам измываться над беззащитными людьми. Я сообщу на Землю, потребую, чтобы они прислали сюда комиссию по правам человека...
- Но лонты не люди, - возразил мой отец.
- Сам ты не человек, гадёныш! - И Павел ушёл.
Следующий день выдался холодным и дождливым. К вечеру небо прояснилось, люди вышли на единственную в поселении улицу, но не собрались у костра, как обычно, а как будто старались не встречаться друг с другом и кто парами, кто в одиночку разошлись по мокрой степи.
А утром оказалось, что Павел умер. Как и деда Яна, его укусил скорпион. Но если Ян Пшебыльский был укушен в лесу, когда заготавливал дрова, то Павел - ночью в постели.
Всех удивило, почему он не закричал от боли, не позвал на помощь, да и вообще, каким образом насекомое, которое живёт в лесной подстилке и не может передвигаться по отвесным поверхностям, попало к нему в постель? Эти вопросы заставили колонистов подозревать, что к смерти Павла причастен мой отец: он вполне мог пробраться в хижину своего врага и соперника, бросить ему на грудь скорпиона, а чтобы жертва не кричала, заткнуть ей рот. И время было благоприятно для этого злодейства: жена Павла осталась ночевать в хижине Миколая, так как его жена Урсула должна была вот-вот родить.
Но доказательств ни у кого не было. К тому же все в тайне были на стороне нового старосты: они скучали по роботам, микроволновым печкам, видеоиграм, телесериалам и прочим электронным приятностям. После смерти моего деда они с радостью вернулись бы на Землю, но не сделали этого только потому, что понимали: без своего богатого кормильца никому они там не нужны. А на Новой Полонии у них есть возможность неплохо устроиться, особенно если они примут предложение Анджея продавать лонтов.
Им было ясно, что торговля эта должна быть завуалирована, замаскирована под оказание услуг на рынке труда. Понимали они и то, что будущие покупатели сразу смекнут, что здесь к чему, но будут молчать, потому что это дело очень выгодно: лучших работников, чем лонты, не найти во всей Галактике. Товар, безусловно, дорогой, но будет ходким, в этом никто не сомневался.
На похороны Павла у костёла собрались сотни две плачущих туземцев. Даже Павлова жена Хелена не плакала, а лонты, что мужчины, что женщины, рыдали, рвали на себе волосы и так и ушли после похорон, громко стеная.
- Как же они любили моего отца, - печально произнёс Миколай, недобро взглянув на выходящего из костёла Анджея.
- Будем жить дальше, - сказала Хелена, взяв его под руку. - Зато у тебя родился мальчик. Может, назовёте его Павлом?
- Да, мама, так и сделаем.
В тот печальный день был зачат я.
А спустя девять месяцев я благополучно родился в семье Анджея и Эльжбеты, и назвали меня Мечиславом.
Был я ребёнком тихим, избегал шумных игр, которые так любили мои братья. Их было шестеро. Целыми днями они играли в футбол, звёздные войны, шашки и карты, ссорились, дрались, мирились. А когда из лесу возвращались мужчины, под руководством моего отца ведя очередную группу лонтов, обречённых на продажу, мальчишки смеялись над этими несчастными, обзывали их дебилами и тупыми дикарями, то есть прямо высказывали то, о чём политкорректно помалкивали их родители.
Мне же было жалко лонтов. Я знал, что мы выискиваем их по лесам и горам для того, чтобы, набив ими звездолёт, отвозить на открытый нами в ближайшей солнечной системе, на секретном астероиде, рынок труда, куда слетались желающие приобрести наш ценный товар.
Благодаря усилиям моего отца, о лонтах узнали во всей Галактике. Официально считалось, что они добровольно нанимаются на тяжёлые работы, чтобы заработать денег и вернуться домой богатыми, но на деле ни один из них, насколько я знаю, так и не вернулся. Их судьба совершенно не интересовала хозяев Новой Полонии. Зато все вокруг живо обсуждали, на что потратить деньги, вырученные за продажу невольников.
К тому времени, когда мне исполнилось девятнадцать лет, мы уже обзавелись всеми мыслимыми достижениями современной техники, наши поля обрабатывали роботы, за скотом ухаживали лонты, а колонисты ничего не делали и только время от времени ходили на поиски новых рабов. А мой отец отвозил их на рынок и возвращался с грузом вожделенных приборов и механизмов. И всех устраивало такое положение вещей. Да и я, как и мои братья, считал, что так устроен мир и иначе быть просто не может.
Нас воспитывали в духе рабовладельчества и просвещённого расизма. Мы были убеждены в своём превосходстве. Взрослые внушали нам уверенность в том, что лонты - недочеловеки.
- Да, они похожи на нас, - говорил мне отец, - но только внешне. Смотри, какие они безвольные, бесхребетные, в их крохотных душонках совсем нет чувства собственного достоинства, любви к ближнему. Они не в состоянии ни постоять за себя, ни воспротивиться насилию. Но это не то смирение, к которому призывает нас Господь Бог. Эти примитивные существа не в состоянии принять истинную католическую веру, им невозможно разъяснить, в чём заключается смысл Спасения. Короче говоря, они самые настоящие животные, лишь по недоразумению научившиеся говорить.
Однажды, когда мне было тринадцать, я стал свидетелем крайне неприятной сцены. Отец только что вернулся из космоса, и лонты помогали нам носить из корабля вещи, купленные на планете Глория, на крупнейшем в Галактике межпланетном рынке.
Один лонт, нёсший ящик с фарфоровой посудой, которую отец собирался подарить моей матери на день рождения, оступился, споткнувшись об оброненную кем-то коробку с гвоздями, и упал на дорогу вместе с ящиком.
Отец как раз выходил из нашего дома. Я никогда раньше не видел его таким: его лицо исказилось от ярости. Он подскочил к носильщику, успевшему встать, и набросился на него с кулаками. А когда, после нескольких ударов, бедняга опрокинулся на спину, отец принялся пинать его ногами и, наверное, убил бы, если бы двое моих дядьёв не схватили его за руки и не оттащили от лежащего без чувств туземца.
Этот случай подействовал на меня так сильно, что я, с одной стороны доверчиво впитывая в себя правду взрослых, стал сомневаться в том, что в ней - те самые справедливость и человеколюбие, о которых любили рассуждать все вокруг и особенно наш священник Кшиштоф, учивший нас грамоте и прочим наукам.
Вот в такой атмосфере я вырос. И, вероятно, продолжил бы дело отца, несмотря на то, что был слишком сострадательным и не уверенным ни в чём, если бы однажды не попал в ураган страшных событий, перевернувших мои представления о мире.
Тот день был жарким и душным. Отец только что улетел с очередной партией «товара», как он в последнее время стал называть туземцев, мать лежала в постели с обычной своей мигренью, мои сверстники сидели в тени на опушке леса и точили лясы. Парни неуклюже ухаживали за двоюродными сёстрами, а те так же неуклюже притворялись недотрогами.
Мне всегда было неприятно видеть их неискренность, их похотливое лицемерие. Я-то знал, что все они уже не раз испытали прелести безлюбых соитий. Они часто ссорились и дрались, оспаривая друг у друга согласную на всё, сгорающую от желания самку, и всё равно, подражая фарисейству взрослых, учились соблюдать правила приличия.
Но в тот день мне почему-то особенно сильно не понравилось то, что я видел вокруг. Я даже плюнул с досады под ноги, тем самым выразив высшую степень презрения к этим юным лицемерам, достойным продолжателям дела своих отцов, и зашагал к реке, спрашивая себя: прав ли я, начитавшийся красивых романов, где любовь - это чудо, где честность - основа счастья? Или правы мои братья и сёстры, упростившие жизнь в своём сердце и только внешне продолжающие соответствовать некой благородной традиции?
Я часто сомневался в правильности устройства нашего общества, но и в своих сомнениях сомневался не реже. И не было никого, кто бы научил меня прямому, ровному пути к истине. Отец не занимался моим воспитанием, если не считать его монологов о превосходстве человека над лонтом, а мужчины - над женщиной. Мать иногда говорила со мною о жизни, но любое её поучение обязательно кончалось примерно такими словами:
- Слушайся отца, он добра тебе желает. Он мудрый человек, и староста хороший. Он обо всех нас печётся. Я горжусь им, и ты гордись.
Спустившись с высокого берега к реке, я прошёлся с полкилометра по мокрому песку, отыскивая место, где можно было бы удобно входить в воду. В реке весело плескались рыбы с синими и фиолетовыми спинами, и я пожалел, что не захватил с собой удочку... И тут увидел картину, которая перевернула всю мою душу: за кустом ивы (так мы называли влаголюбивое растение с продолговатыми, мягкими как пух листьями) сидели двое - мой двоюродный брат Янек (кстати, уже женатый) и девочка из народа лонтов. На вид ей было лет тринадцать или четырнадцать.
Янек склонился к девочке и страстно целовал её, а затем начал расстёгивать свою рубашку. При этом он повернул ко мне раскрасневшееся от вожделения лицо и, увидев меня, застыл, не зная, что делать. Девочка же дрожала от страха, а по её лицу текли слёзы.
Я тоже словно окаменел от неожиданности.
Время от времени колонисты пользовались любовными услугами лонтов, а их женщины особенно ценились на рынке рабов, так как отличались касотой и идеальным сложением тела. Из них делали безропотных проституток или самых покладистых в мире жён. Но я представить себе не мог, чтобы кто-нибудь из нас опустится до изнасилования ребёнка.
То, что я увидел в тот день, было омерзительно. В моей душе поднялась острая жалость к несчастной жертве наглого сверхчеловека.
- Что ты делаешь? - обратился я к Янеку, чувствуя дрожь во всём теле. Я понял, что попал в передрягу, из которой, возможно, не выйду живым. Но и пройти мимо этой гадости не мог, не попытавшись помешать Янеку совершить злодеяние.
- Не твоё дело, - огрызнулся он, придя в себя после минутной оторопи.
- Но так нельзя, - сказал я.
- А как можно? - Он встал и с деланно наглой ухмылкой подошёл ко мне. Он был выше на целую голову и намного сильнее. А в те минуты показался мне великаном, которому ничего не стоило прихлопнуть меня, как комара. Но было видно, что и ему страшно. - Послушай, шёл бы ты отсюда. И помалкивай. Слышишь, никому не слова, а то я... - Он вынул из кармана складной нож. - Ты меня понял? - Его глаза внезапно смягчились. - А может быть, ты тоже отведаешь её? После меня. А? Что скажешь?
Я посмотрел на сжавшуюся за кустом девочку и подумал: вот я сейчас послушаюсь брата, уйду и сделаю вид, что ничего не произошло, и в благодарность за это Янек покроет какую-нибудь мою мерзость, а то и лучшими друзьями станем, связанные греховными тайнами... А она, эта несчастная жертва? А другие? Сколько их ещё будет? Они не могут сопротивляться насилию, но это не значит, что им не страшно, не больно, не обидно.
- Спрячь нож, - сказал я, к собственному удивлению решив постоять на своём. - Так нельзя, и ты это знаешь.
- Уйди по хорошему, - с угрозой в голосе произнёс Янек. - Не ломай мне кайф, я этого тебе никогда не прощу. - И кончик ножа коснулся моего живота.
Но Янек, видимо, не знал, что я никогда не отходил далеко от дома без пистолета. Я боялся гиен, хоть эти ночные животные редко появлялись днём. Но я помнил один ужасный случай: когда мне было лет шесть, моего отца принесли к нам в дом. Он был здорово покусан этими зверюгами. Раны на нём зажили довольно быстро, зато травма, которую получила моя душа при виде окровавленного тела отца, оставалась открытой.
Я отступил на шаг назад, но Янек не собирался отставать и сделал шаг ко мне. Он был зол, раздражён моей неуступчивостью и испуган тем, что я могу всем рассказать о его пристрастии к незрелым девицам. Наверное, он и убить меня мог, чтобы устранить свидетеля. Я убедился в этом предположеии, когда кончик ножа больно вдавился мне в пупок. Я глянул в лицо Янеку и понял: он способен на всё. Мне стало страшно, так страшно, что я даже не помню, как вынул из кармана пистолет и нажал на спусковую кнопку...
И о ужас! Плазменная пуля не только насквозь прошила Янека, но и задела девочку: из её плеча потекла кровь, а она громко заплакала.
Я уже не обращал внимания на упавшего на землю брата, а подбежал к раненой. Она сжалась ещё сильнее.
- Успокойся, - сказал я на языке лонтов, который выучил по записям Павла. Надо сказать, что колонисты не утруждали себя изучением языка туземцев, а вместо этого самим лонтам велели учить польский, и те послушно его учили, хоть наш язык и не отличается простотой, особенно в произношении.
- Слава Богу, рана не глубокая, - продолжал я. - Просто царапина.
Услышав из моих уст родную речь, девочка встрепенулась и тут же расслабилась: вероятно, в её понимании, тот, кто говорит на языке лонтов, просто не способен причинить ей вреда. Ну что ж, она была права. Я только что убил брата, но сделать больно его жертве я бы не смог.
- Как тебя зовут? - спросил я.
- Эм, - ответила она.
- Слушай, Эм, помоги мне стащить в реку труп этого придурка. А то ведь, если узнают, что я...
Но я не успел договорить - к нам подбежал Лех, родной брат Янека. Их отцом был ксёндз Кшиштоф. Наша семья хоть и исповедовала католическую веру, но решила сделать одно исключение из религиозных канонов, отменив целибат: мой дед считал, что в новом народе и религия должна быть исправленной.
- Что с Янеком? - испуганно воскликнул Лех и нагнулся над трупом.
- Я убил его, - процедил я сквозь дрожащие челюсти.
Я понял, что мне конец. Меня схватят и накажут. Возможно, отец Янека собственноручно застрелит меня. Но в то же время я почувствовал, что свободен. Теперь я могу делать всё, что захочу, и мне не придётся больше копаться в кучах противоречий и сомнений. Спасая Эм, я вдруг всем существом, а не только краешком трусливого ума осознал, что до этого дня жил в неправильном мире, среди недобрых людей и что я не нужен никому из них. Если надо будет, они без сожаления расправятся со мною, как с каким-нибудь лонтом. А Леха, этого коварного проныру и ябеду, я вдруг возненавидел всем сердцем. Вот сейчас он побежит и всем расскажет, что я натворил...
Не успел я додумать эту мысль, как моя рука вынула из кармана пистолет - и Лех с продырявленной грудью упал на песок рядом с Янеком..
- Бежим! - Я протянул Эм руку. Она охотно ухватилась за неё. Было ясно, что и ей страшно, хочется убежать как можно скорее, но невозможность обидеть ближнего своего отказом - такова особенность психики лонтов - держит её на месте.
И мы побежали. Но вот крутой берег сменился отвесным глинистым обрывом, а путь нам преградили огромные валуны.
- Умеешь плавать? - спросил я Эм.
- Умею, - кивнула она, глядя на меня с безграничной доверчивостью. Слёзы выступили у меня из глаз от сострадания к ней и от жалости к себе самому, и я уже не так сильно терзался совестью за то, что убил двоих человек. Я понял, что, наверное, только так мне и стоило поступить, чтобы наконец проснуться от летаргии, которой заразили меня родители и все остальные колонисты.
- Тогда переплывём реку, - сказал я. - Иначе, боюсь, нам не удрать.
Девочка бросилась в воду. Я - за ней. Река у нас широкая, течение довольно быстрое. Только доплыв до середины, я понял, какую ошибку допустил: нам нужно было бежать не вверх по реке, а в противоположную сторону. Тогда течение само отнесло бы нас подальше от деревни. А так река неумолимо тянула нас обратно.
Я оглянулся и обомлел от ужаса: на берегу собрались почти все колонисты. Чего же другого мог я ожидать? Звук первого моего выстрела привлёк внимание Леха, а после второго всполошились остальные и сбежались просмотреть, что случилось на берегу. Некоторые собрались рядом с двумя трупами, другие либо шли к ним, либо, не спускаясь к реке, стояли, глядя на меня и Эм.
- Эй, вернись! - послышался крик Кшиштофа. - Вернись, тебе говорю, а то стрелять буду!
Эм оказалась ловкой плавчихой. Она обогнала меня метра на три, и как я ни старался, не мог догнать её, хотя страх и удвоил мои силы.
Раздался выстрел. Между мной и Эм со злобным шипенмем взвился в воздух фонтанчик ярко-оранжевых брызг.
- Ныряем! - крикнул я ей. - Пусть течение несёт нас!
В отличие от своего отца, я всегда подозревал, что лонты намного сообразительнее нас. Им не нужно долго объяснять, их мозг так устроен, что мгновенно делает правильные выводы из одного лишь намёка. Теперь же мои подозрения превратились в уверенность. Эм точно поняла, что я предложил ей, и исчезла под водой, а я нырнул за нею следом.
И только тогда подумал, что наша хитрость может не сработать, ведь мои обозлённые родственники, вероятно, бросятся в погоню по берегу.
Так мы и плыли: когда в лёгких кончался кислород, мы всплывали на несколько мгновений и, быстро вздохнув, снова ныряли.
Наконец я совсем выбился из сил и, вынырнув, огляделся: на берегу никого не было. Всё было тихо и мирно. И я вдруг понял, чего искал в космосе мой дед Ян Пшебыльский и его брат Павел. Они были разными во всём, но одно в них было общее - необоримая тяга вот к этой тишине, к колыбели всего сущего, к родине птицы, поющей на ветке дерева, к родному Эдему человека, блуждающего по пустыне космоса, и к родной планете лонта, не променявшего тишину на какофонию страстей.
Наконец вынырнула Эм, судорожно вздохнула и красивыми, кристально чистыми глазами уставилась на меня. И я увидел в этих доверчивых глазах душу святого человека, то есть саму тишину. И окончательно убедился в том, что не за что мне упрекать себя. Я спас дитя беззащитной тишины, а в награду оно одарило меня неким своим интуитивным знанием о мире. Я ещё почти ничего не понимал, но уже прикоснулся к тайне.
Да, лонты - это книги высшей истины, - подумал я.
Но надо было что-то делать. Поэтому я обратился к Эм с вопросом (наверное, я был вторым землянином после Павла, кто просил у лонта совета):
- Как ты думаешь, куда нам теперь? Возвратиться на правый берег или спрятаться на левом?
- На правый. Там мама. Она будет беспокоиться, если я не вернусь к вечеру.
И мы поплыли к правому берегу. Теперь уже не спеша.
- А где твой отец? - спросил я.
- Год назад Анджей унёс его в небо. Мама до сих пор плачет.
- Понятно. - Мне стало грустно. Чувство незащищённости всколыхнулось во мне и быстро переросло в отчаяние. Я понял, что эти люди обречены. Но и у меня больше нет надежды. Отныне мой удел - прятаться от своих родственников, боясь возмездия. Долго ли удастся мне избегать встречи с ними?
Правый берег в том месте, куда мы подплыли, оказался пологим. Мы легко выбрались из воды, и я без сил повалился на траву.
- Отдохнём немного, - сказал я.
- Отдохнём, - согласилась Эм и села рядом. Иного ответа от неё я и не ожидал: лонты всегда соглашались с нами, что бы мы им ни предлагали. Но я видел, что девочка совсем не устала и готова была идти дальше, как будто за спиной у неё было не тяжёлого преодоления опасной реки, а всего лишь весёлое купание на мелководье.
Я смотрел на её голое тело. У неё уже начали расти груди. И я подумал: почему же меня никогда не возбуждала нагота лонтов?
Колонисты хоть и притворялись, что им безразличны телесные прелести рабов, но я-то видел, какими жадными глазами смотрели они на них. Религия велела нам бороться со страстями, и люди не позволяли страстям вылезти наружу, чтобы, не дай Бог, община не заподозрила тебя в нечистоте и разврате. Но наедине с собой каждый из них готов был предаться самой гнусной оргии.
Но почему я не был похож на них даже в этом? Наверное, потому что с самого детства привык видеть не соблазнительные тела лонтов, а их беспомощность, обречённость, несчастье обездоленных и презираемых. Я, сам того не сознавая, глядел на них глазами Павла, то есть изучал этот народ сквозь призму сострадания. Теперь же я всё понял: как может возбудить нормального человека нагое тело приговорённого к казни, положившего голову на плаху? А если кто похотливо смотрит на умирающего, на корчащегося от боли, тот извращенец и маньяк, - вот какой вывод сделал я, глядя на Эм.
Я больше не сомневался. Отдыхая на берегу, я начал сознавать, чем отличаюсь от своих родственников, и строил свою философию на твёрдых доводах, гордясь тем, что становлюсь похожим на Павла.
Никто из нас его не понимал... Почему же никто? Я всегда понимал его, только не мог объяснить, в чём он был прав и в чём ошибались остальные. И теперь это понимание начало овладевать моим пробудившимся сознанием.
- Почему вы не сопротивляетесь? - спросил я Эм по-польски, потому что в языке лонтов нет таких понятий, как «сопротивление», «борьба», «война», «ненависть».
- Я не понимаю, о чём ты, - ответила она, глянув на меня с виноватой улыбкой.
- Почему вы не откажетесь лететь с Анджеем в небо, то есть на работу? - перешёл я на её родной язык, потому что польский она знала плоховато.
- Мы не можем, - ответила Эм, и мне показалось, что она вот-вот заплачет.
- Но почему?
- Наверное, потому что нам вас жалко.
- Жалко?
- Нам всех жалко.
- Но ведь Анджею, да и другим, совсем не жалко вас.
- Зато тебе жалко.
- Да, ты права. Но жалости к своим родным во мне не осталось. Значит, я плохой человек, как ты думаешь?
- Ты хороший. - Улыбка Эм стала увереннее и нежнее. - Мама говорит, что из всех землян ты один такой...
- А Павел?
- Да, конечно. Но его я не знаю. Он жил, когда меня ещё не было на свете. Но у меня такое впечатление, что он не умирал. А отец как-то сказал, что Павел остался с нами, не мог не остаться. Он родился снова. В твоём облике.
- Да ладно! - Такого поворота я не ожидал. - Как это так?
Эм погладила меня по руке и легла рядом со мною.
- У нас есть своё понимание жизни и смерти, - сказала она.
- Вы верите, что после смерти каждый рождается другим человеком?
- Не обязательно. Это может быть инд (так лонты называют тех хищников, которых мы окрестили гиенами), рыба, птица...
- И скорпион?
- И скорпион.
- А от чего это зависит?
- От человека.
- По заслугам его, наверное?
- Нет, он сам выбирает, кем ему стать. Вот Павел выбрал тебя.
- Значит, вы считаете, что он - это я?
- Мы знаем это.
- Теперь мне всё ясно, - сказал я и поднялся на ноги. - Ну что ж, пойдём, пожалуй, к твоей маме.
Мы долго шли по степи. Солнце жарило немилосердно. Первое время я не чувствовал зноя, так как моя одежда была насквозь мокрой. Но постепенно она высохла, и я стал страдать от невыносимой жары. К тому же голова не была покрыта кепкой, которую я потерял, когда нырнул в воду, спасаясь от пуль.
Вдруг перед глазами у меня всё поплыло, и я сел на землю.
Эм сразу поняла, что со мною. Она куда-то убежала, а когда вернулась через несколько минут, в руках её болтались пучки какой-то травы с большими, клубнеобразными корнями.
- Сними рубашку и обвяжи вокруг головы, - велела она.
Я так и сделал. А она стала выжимать из клубней желтоватый сок и лить его мне на голову. Я почему-то вспомнил случай из Библии: как женщина лила драгоценное миро на Иисуса, и мне стало смешно. Я открыл было рот, чтобы сказать об этом девочке, но промолчал, боясь, что она меня не поймёт. А мне так хотелось, чтобы лонты понимали меня и чтобы я стал для них своим. Меня никто не принимал всерьёз в деревне, и я устал быть непонятым и притворяться таким же, как все. Меня угнетала необходимость быть чужим в семье, тянуться к людям, а натыкаться на холодные стены. И вот девочка, которую я совсем не знаю, спасает меня от перегрева под полуденным солнцем. И я знаю, что она в сотню раз умнее и мудрее меня. Она искренне сострадает мне не потому что мы с нею родственники и не потому что так велит ей религия. Она просто не может не сострадать любому живому существу.
Нет, Лонты не слабы, - подумал я, - не похожи на скот, как уверили себя колонисты. Вот Эм: она так сильна, так хорошо приспособлена к климату этой планеты, а я хоть и родился здесь, но так и остался иностранцем, инопланетянином, слабым и глупым. А мне нужно полное доверие, совершенная честность, безупречная искренность. Я должен учиться понимать эту жизнь...
- Ну что, легче? - спросила Эм, с беспокойстом заглянув мне в глаза.
- Да, спасибо, - ответил я, стыдясь своей слабости и сознавая, что не только ментально, но и физически лонты лучше устроены, чем земляне.
- Отдохни ещё немного, - сказала она.
- Нет, надо идти.
Я поправил на голове рубашку, намоченную соком корней, встал и мы двинулись дальше.
Вскоре выяснилось, что я недооценил возможностей моих родственников. Вскоре вдали послышалось хорошо знакомое жужжание. Я оглянулся: так и есть, Кшиштоф не собирался отказываться от мести. За нами гнался его двухместный мини-вездеход.
Ну, конечно, как я мог забыть! Ведь у них есть крохотные летучие роботы, с помощью которых они отыскивают в лесах и горах поселения лонтов. Вот почему они так быстро нашли нас - летучий робот-жук помог им!
- Бежим! - сказал я. - Вон туда, к тем камням. Там они не смогут проехать.
И вот мы снова убегаем от боли и смерти, от всесилия рабовладельцев, притворяющихся хорошими людьми, верящими в хорошего Бога.
Как я и предполагал, преследователям (а их было двое - Кшиштоф и его младший сын, мой друг детства Эмиль) пришлось оставить вездеход и ковылять по камням, огибая огромные валуны и спотыкаясь об острые обломки скал.
Но вот каменистая долина стала более ровной, бежать стало легче, однако и нашим врагам ничто больше не мешало догнать нас.
И тут дорогу нам преградила стая гиен-индов. Их было не меньше двадцати, и стояли они широким полукругом. Они вздыбили шерсть на загривках и угрожающе зарычали.
Я замер на месте. Эм взяла меня за руку, и я с ужасом понял, что это конец. Жизнь моя оказалась такой короткой. И ещё одна мысль мелькнула в моей голове: кем же я стану после смерти? Неужели такой же злобной гиеной? Нет, не хочу! - крикнуло моё дрожащее от ужаса сердце.
Гиены бросились на нас. Я оттеснил Эм назад, собираясь защитить её своим телом, хоть и понимал, что это бессмысленно.
Но звери почему-то не тронули нас. Они пронеслись мимо, и я почувствовал, как моей ноги коснулся пушистый хвост одного из них. Это было так неожиданно, что я не поверил своим глазам.
Я обернулся назад: гиены напали на наших преследователей. Те успели сделать несколько выстрелов из пистолетов, но силы были не равны, и вскоре послышались вопли людей и рычание животных, разрывающих ещё живую плоть. Это было ужасно. В глазах у меня потемнело, и я провалился в бездонную тьму.
- Он всё сделал правильно, - услышал я женский голос, произносящий слова на языке лонтов.
- Навеное, - ответил мужской голос.
Я открыл глаза: полумрак. Где я? Повернув голову направо, откуда доносились голоса, в слабом свете, сочащемся сквозь крохотное оконце, я с удивлением увидел двоих, юношу и девушку. Они сидели за грубым столом, сколоченным из тонких брёвнышек, а на столе стояли две глиняные кружки, и из них поднимался пар, сильно пахнущий смесью чабреца и корицы. Сказать, что эти люди были божественно красивы, - значит ничего не сказать. Их красота мощным потоком ворвалась мне в глаза и вонзилась в сердце сладостной истомой. Не бывает таких красивых людей, - подумал я. - Наверно, это сон...
- Он пришёл в себя, - сказал юноша.
Девушка встала, нагая и невинно прекрасная, как Венера, только что покинувшая родное море.
- Как ты? - спросила меня она на ломаном польском, подойдя к узкой, жёсткой постели, на которой я лежал.
- Где я? - ответил я ей вопросом на языке лонтов.
Юноша и девушка переглянулись с загадочной улыбкой.
- Ты в деревне мудрецов и вождей, - ответил юноша. - Я вождь мужчин, меня зовут Бао. А это моя жена Шуар, она вождь женщин.
- Вожди? - задумался я, припоминая, встречалось ли мне точное толкование слова «зу» в записях Павла. Он так и не решил, что оно значит, «вождь» или «мудрейший». - Вы, наверное, главные здесь, вроде старост? Или даже королей, какие были когда-то на Земле?
Бао рассмеялся.
- Нет, - сказал он. - У нас нет главных и не главных. У нас все равны. Вождь - это хранитель тайн и истин.
- Мы - центр этого мира, - сказала Шуар. - Тебе трудно понять это...
- А Павел? - спросил я. - Он понял?
- О да, - ответил Бао. - Он сам был высшим мудрецом и многому научил нас.
- А где Эм? С нею всё хорошо?
- Она дома, с матерью, - сказала Шуар и, положив ладонь мне на лоб, обратилась к юноше: - Жар спадает. Павел поправится.
- Но вы ошиблись, - возразил я, - я не Павел, меня зовут Мечислав.
- Воля твоя, - ответила Шуар. - Ты можешь называть себя любым именем и считать кем угодно, но сути это не изменит. Если тебе не хочется, чтобы мы называли тебя твоим истинным именем, мы не станем делать этого.
- Да ладно. - Я закрыл глаза: я был ещё очень слаб и сон хотел вернуть меня в свои причудливые фантазии. - Зовите меня Павлом, если так надо. Просто я смущён: этот великий человек - и я...
- Это хорошо, что ты такой чуткий, - сказала Шуар и, не отнимая руки от моего лба, другую руку приложила к моей груди. И в меня хлынул поток сладких ощущений. И я уснул.
Пока я выздоравливал, Бао и Шуар часто навещали меня. Они расскаывали о жизни туземцев, о связи их душ с душами других живых созданий, о добром Боге и его послушных помощниках - небесных лонтах, о вере, которая должна быть основана на самой жизни.
Когда же я их спросил, не боятся ли они, что земляне погубят их, Бао ответил мне без тени сомнения:
- Нас не уничтожить. Потому что с нами - Бог.
Я возразил:
- Но то же самое говорит... вернее, говорил Кшиштоф, наш ксёндз.
- Он был прав, - сказала Шуар.
- Как так?
- Вне Бога нет ничего.
- И никого, - добавил Бао.
- Но как быть с теми, кого мой отец увёз и будет дальше увозить на каторгу? - недоумевал я. - Неужели вам не жалко их? Если так пойдёт, то скоро на планете не останется ни одного лонта.
Бао и Шуар переглянулись и посмотрели на меня с уверенностью людей, знающих не только прошлое, но и будущее, а Бао сказал:
- Но у нас есть друг Бога, Павел. Он спасёт наш народ. Не может не спасти.
- Вы на меня намекаете? - испугался я. - Но что я могу сделать? Кто я такой? Я ничего не знаю, ничему не научен...
- Научишься, - прервала меня Шуар. - И сделаешь то, что ждёт от тебя истина. Для того ты и пришёл в наш мир.
Я, конечно, хотел поверить им, но сомневался. Я не считал себя ни мудрецом, ни святым, и уж подавно - ни божьим посланником. Я просто хотел выжить и того же страстно желал лонтам. Больше ничего не осталось у меня.
Однажды утром, проснувшись, я почувствовал, что наконец исцелён от лихорадки, встал с постели и вышел из хижины. И увидел лонтов иными глазами, как будто я и сам стал таким же. Нет, они не голые, - подумал я. - Это земляне - одетые. Лонты - такие, какими родились. Я тоже мог бы раздеться, но пока стесняюсь. Я всё ещё землянин, но уже немного лонт.
Раньше я вынужден был скрывать своё тело, чтобы не быть осмеянным, осуждённым, а то и побитым. А теперь я свободен, могу носить штаны и рубашку, а могу и не носить их, и второе было бы намного удобнее. И разумнее. В племени лонтов никто не принуждает меня соответствовать общим стандартам. А ходят они раздетыми для того, чтобы не страдать от жары в тропическом климате. Но есть и другая причина, важнее первой, и я её понял в то утро: они не боятся друг друга, им нечего прятать, им не нужна одежда, нет необходимости прятать за пазухой, в рукаве или кармане нож. У них нет врагов. Даже инды и скорпионы не трогают их. Даже животные очарованы их чистыми душами, добротой их глаз, кротостью их сердец. Вот и я должен стать таким же.
Прошло много времени, больше года. Я осваивался в новых условиях, совершенствовался в языке лонтов, изучал их обычаи, нравы, верования и удивлялся, как просто и в то же время как сложно для землянина устроены их жизнь и мировоззрение. Правы были Бао и Шуар: их истина постигается не словами, а самой жизнью. Иногда мне казалось, что я попал на небеса и был принят ангелами в их предельно ясные, прозрачные отношения, чувства, мысли, песни, сказки, в их религию, которая ничего общего не имеет со сложными, громоздкими верованиями Земли. Им не нужны ни наука, ни техника, ни торговля, ни конкуренция. Им нет необходимости лукавить, защищаться друг от друга показной праведностью или агрессией. И их беззащитность перед злом не от безволия, не от овечьей трусости, а от неспособности нарушить гармонию отношений, от сострадания ко всем, и к тем, кто их любит, и к тем, кто их порабощает. Нет, это не порок - просто мир чистых душ столкнулся с цивилизацией извращённого разума - и оказался бессильным.
Я понимал, что лонты обречены на геноцид со стороны моей семьи, но ничего не мог поделать.
Они сказали, что я Павел и что я знаю, как спасти их, но я ничего не знал. И даже не был уверен в их правоте: какой я Павел? Я глупый, неразвитый Мечислав Пшебыльский, сын племени извергов и расистов. Чем я мог помочь народу, обречённому на полное истребление?
А потом случилась ещё одна беда, и снова я оказался в жестоком водовороте событий.
Как-то под вечер, когда деревня мудрецов и вождей собралась на площади и слушала поучения старцев, к нам прибежала запыхавшаяся Эм. Она сообщила, что команда Анджея пришла в их деревню и забрала с собою почти всех, взрослых и детей. Только стариков оставила. Они забрали бы и Эм, но её не было дома. Когда она вернулась, деревня уже опустела.
Выслушав её рассказ, все расплакались. А меня вдруг что-то больно толкнуло в спину. Я словно очнулся после долгого сна - и понял, что пришло время действий. Я ещё не представлял себе, что именно мне делать, но уже не мог просто сидеть и ждать.
Я встал и громко произнёс, обращаясь к собранию:
- Кто проводит меня до деревни землян? Я не знаю туда дороги.
- Что ты собрался делать? - спросил меня Бао.
- Я принесу себя в жертву ради спасения невинных.
- Твоя воля, - печально кивнула Шуар. - Но хорошо ли ты подумал?
- Это был Павел, - уверенно произнес я, так как не сомневался, что именно дух Павла ударил меня в спину и встряхнул застоявшийся мозг. - Он хочет этого.
- Ну, тогда иди, - сказал Бао. - И пусть Бог ведёт тебя по пути лонтов.
Я хотел возразить, что пойду, скорее, по по пути землян, но промолчал. С некоторых пор мне стали противны возражения, споры и доказательства недоказуемого.
- Я провожу тебя, - сказала Эм.
- Ты уверена? Это может быть опасно.
- Уверена. Позволь мне...
- Ладно, пойдём.
Мы шли всю ночь, и я удивлялся, как хорошо Эм знает, куда идти, как будто света звёзд было достаточно её глазам. Мне пришлось раза три отдыхать и подкреплять силы теми же корешками, которые в прошлый раз спасли меня от теплового удара, а вот Эм снова удивила меня своей по истине неисчерпаемой выносливостью.
На рассвете мы добрались до деревни. Я велел девочке ждать меня за кустами смородины, а в случае опасности спрятаться в овчарне Кшиштофа. Сам же я уверенно зашагал к его дому.
Когда мы с Эм только отправились в путь, я ещё не знал, что буду делать и сомневался в своих силах. Знание и решимость пришли ко мне при виде мирно спящей деревни.
"Вот такая тишина всегда должна висеть над этим местом и служить ему божьим покровом", - думал я, подходя к крыльцу.
Было уже настолько светло, что, открыв дверь, которая оказалась не запертой, я ясно увидел троих, спящих в двух комнатах. Я не стал гадать, кто из них кто, а выпустил в них три пули.
Выбежав из их дома, я бросился к следующему. И дверь снова оказалась не запертой. Там было четверо. Я отгонял от себя мысли о том, в чей дом вхожу и кто именно попадается мне на глаза. Так было легче убивать.
В следующих двух домах уже проснулись и, испуганные моими выстрелами, вышли на крыльцо, готовые, судя по выражению их лиц, бежать из деревни без оглядки. Вероятно, мои прошлые подвиги успели превратиться здесь в притчу во языцех. Но они не успели спастись. Я был быстр и стрелял на удивление точно.
Последним был дом моего отца. Анджей Пшебыльский выскочил на крыльцо с огромным ружьём в руках, но не успел снять его с предохранителя, как уже упал, подкошенный моей меткой пулей. Вслед за ним выбежали мой брат Казимеж и сёстры, тоже вооруженные кто ружьём, кто пистолетом. Их я тоже убил.
И вдруг мимо моего левого уха прошипела пуля: кто-то стрелял в меня из окна дома. Я пригнулся, отскочил за угол хлева и вгляделся в темноту, царящую за окном. Увидев там чей-то силуэт, я нажал на спусковую кнопку. Силуэт пошатнулся и исчез. Я уж было хотел выйти из-за угла, как вдруг из дома выскочил мой брат Ежи. Он бежал по двору наискосок и время от времени стрелял в мою сторону. Убив его, я направился в дом.
Увы, силуэтом в окне оказалась моя мать. Она была безоружна, но я застрелил и её. По ошибке. По непростительной ошибке. Видит Бог, она была единственным человеком, кого я собирался оставить в живых. Она была глупа и безвольна, она полностью отдалась своему мужу, и телом и душой. Но она была моей матерью. К тому же ни мне, ни кому другому она никогда не желала зла...
А я убил её!
Мне нет оправдания, решил я, никакое благое дело не стоит убийства матери. Я не достоин жить, я никогда не прощу себя. Лучше уж умереть и родиться скорпионом. Нет, тысячу раз рождаться скорпионом, - может быть, тогда моя душа сумеет забыть о том, что я натворил.
Я стоял в гостиной родного дома и, стараясь не глядеть на лежащий на полу труп матери, уставился на прямоугольник утреннего света, дрожащего на ветру за распахнутой дверью. Я запомню его таким, этот свет, это утро. Я буду помнить только его...
Моя решимость выросла, стала железной и превратила моё тело в негнущийся столб. Я поднял руку, вставил ствол пистолета в рот...
И вдруг в светлом прямоугольнике дверного проема появилось прекрасное видение: девочка по имени Эм стояла там и улыбалась мне так жалобно, с такой милой надеждой, что я не мог не улыбнуться ей в ответ. А для этого мне пришлось вынуть изо рта дуло.
И я улыбнулся. А рука, которая всего несколько мгновений назад готова была нажать на спусковую кнопку, безвольно повисла, как верёвка, в петлю которой так и не всунули шею приговорённого к казни, потому что король от имени народа помиловал его.
Эм едва заметно кивнула мне. И я понял значение этого жеста. О да, я научился понимать то, что не нуждается в объяснении словами!
Выронив пистолет, я вышел в яркий прямоугольник, опустился на крыльцо и заплакал. А Эм села рядом. Она гладила меня по голове, и её нежные прикосновения снимали с моей души боль.

Эпилог

Начальник Департамента всегалактической радиосвязи Густав Ромм скучал в кабинете. Чтобы не взвыть от тоски, он открыл верхний ящик стола, за которым сидел, и стал раскладывать пасьянс.
Таблетка от головной боли действовала плохо, но Густав Ромм терпеливо ждал, когда боль пройдёт. Она не может не пройти: он точно знает, что всё в этом мире проходит. Особенно быстро кончается хорошее. И любовь его давно кончилась, и счастье. Осталась лишь слабая надежда на что-то светлое... Но что от неё проку, от этой глупой надежды? Жизнь утекает, просачиваясь в песок скуки - вот что обидно.
В кабинет ворвался секретарь Бенджамин Уилсон. Всегда подтянутый и корректный, на этот раз он не был похож на себя: в глазах застыл испуг, рот скривился.
- Мистер Ромм! - с порога закричал Уилсон.
Начальник с досадой вдвинул в стол ящик с пасьянсом и, сдавив ладонями виски, промолвил голосом страдальца:
- Нельзя ли потише?
Секретарь в нерешительности застыл посреди кабинета.
- Ну, что там у вас?
- Вот, взгляните! - Уилсон протянул шефу лист бумаги.
- Нет уж, - отмахнулся Ромм. - Прошу Вас, не могли бы вы сами прочитать? А то голова раскалывается. Садитесь и читайте.
Уилсон сел напротив шефа и сказал:
- Только что получили. С Новой Полонии.
- Это где?
- Да есть такая планета в северо-западной части Галактики. Глушь несусветная. Владеет ею семья Пшебыльских... Вернее, владели...
- А кто новый владелец?
- В том-то и дело, что никто. Вернее, почти никто...
- Как такое возможно?
- Это следует из радиосообщения...
- Ну, тогда читайте. Уже интересно.
Уилсон поправил на носу очки и стал читать:
«Срочно! Всем, кто меня слышит. Я Мечислав Пшебыльский. Спешу сообщить, что на планете Новая Полония появился неизвестный вирус. Разносится местным видом комаров. От человека к человеку передается воздушно-капельным путём, а также через воду и заражённые предметы. Симптомы: сильная лихорадка, кашель, затем горлом начинает идти кровь. Возможен паралич нижних конечностей, кровоизлияние в мозг, почечная недостаточность. Смерть наступает в среднем на седьмые сутки. Смертность - сто процентов. Все мои родные уже мертвы, остался я один, но и у меня сегодня утром шла горлом кровь. Мне осталось не долго. Прошу вас принять срочные меры».
- Это всё? - спросил Ромм, когда Уилсон кончил читать.
- Всё.
- Скверно, - покачал головой начальник Департамента.
- Что же теперь будет? - Испуганный секретарь воззрился на шефа.
- Ничего особенного. Да, случай из ряда вон выходящий, на моей памяти такого не было, но и он предусмотрен инструкцией. Подготовьте мне отчёт на основании этого сообщения.
- И что дальше?
- Что, что? - недовольно пробурчал начальник. - Департамент здравоохранения объявит на этой вашей Полонии карантин первой степени, вышлют туда корабли-роботы, чтобы вечно болтались вокруг планеты и предупреждали всех, кто захочет посетить её. А тех, кто не послушается предупреждений, будут уничтожать на подлёте.
- Это хорошо.
- Да, всё в мире хорошо, потому что быстро кончается, - задумчиво произнёс Густав Ромм. - Да, кстати...
Дошедший до двери секретарь обернулся.
- Послушайте, Уилсон, выясните, не стартовали ли в последнее время с Полонии корабли? Может быть, прилетал и улетал кто-нибудь?
- Я уже выяснил, - ответил секретарь. - Полтора года тому назад корабль Анджея Пшебыльского покинул планету, а спустя три месяца вернулся.
- И куда он летал?
- На какой-то астероид, а потом на Глорию.
- Ну, а с Глории не было сообщений о случаях заражения?
- Нет. Моя жена только на той неделе вернулась оттуда.
- Ну и как?
- Ужас! Привезла всякой ерунды. В доме уже места нет. А тратит столько... - Он спохватился и поправил галстук. - А вообще-то, у нас всё хорошо.
- Вот и отлично.
Секретарь взялся за дверную ручку, но Ромм снова окликнул его:
- Послушайте, Уилсон, вы счастливы?
- Даже не знаю, сэр, что вам сказать... Вопрос этот сложный...
- Да, - кивнул начальник, - и это потому, что всё проходит слишком быстро. - Ну, ступайте, подготовьте отчёт в Департамент здравоохранения.
Секретарь вышел, а Густав Ромм с тяжёлым вздохом открыл верхний ящик стола и сосредоточился на пасьянсе.