3

Не дойдя шагов десяти до реки, я резко остановился: передо мною в траве лежала огромная чёрная змея. Она глядела на меня немигающими жёлтыми глазами, но не уползала и не пыталась защищаться. А ведь я чуть было не наступил на неё.
Я осторожно, медленно обошёл змею, в страхе представляя себе опасности, поджидающие меня на этой с виду гостеприимной планете. Например, на меня мог напасть огромный хищник. Или аналог земного носорога. Или даже какой-нибудь местный тиранозавр.
- А может быть, вернуться в корабль? - сказал я, остановившись в нерешительности. - Бережёного Бог бережёт.
- Ну уж нет! - наконец воскликнул я. - Смит сказал, что мне нужны приключения. А поскольку мы с ним выяснили, что Бог есть, то и положимся на Его волю. Не век же сидеть в корабле, боясь высунуть нос наружу. Что за глупости!
И я смело зашагал дальше.
Речка была небольшой, неспешной, а вода - такой чистой, что хорошо было видно каждый камешек на дне, каждую нитку водорослей, каждую рыбёшку.
Солнце уже стояло высоко, стало знойно, ветра не было, а рыба как назло не хотела клевать. И я решил освежиться: найти место поглубже и искупаться. Давно не купался я ни в реке, ни в озере, ни в море. На Земле это было невозможно, так как водоёмы там не отличаются чистотой, а на других планетах, где ещё не успели испортить природу, мне вечно было недосуг: быстро прилетел, продал, купил - и назад.
- Эх, - вздохнул я, - сколько времени потратить в погоне за счастьем, не замечая ничего вокруг! И только теперь, когда возможность счастья осталась так далеко, что и думать о нём бесполезно, я вдруг открыл глаза... Злая ирония судьбы, иначе не назовёшь. Зато теперь я могу наконец искупаться... Если, конечно, в этой речке не водятся крокодилы.
Смотав удочку, я пошёл по берегу вниз по течению, всматриваясь в воду. И шёл до тех пор, пока не убедился: ни крокодилов, ни змей, ни огромных черепах в реке нет - только рыбы, мелкие и крупные, серебристые и золотые.
Наконец зной заставил меня остановиться.
- Если бояться крокодилов, - сказал я себе, - придётся мне до конца жизни бродить по берегу этой чудесной реки, изнывая от зноя.
Я разделся и с наслаждением вошёл в прохладную воду.
Река была совсем мелкой, лишь местами вода едва доходила мне до подбородка. Я почувствовал такое облегчение, что сразу позабыл о крокодилах, змеях и хищных черепахах. Нырнул, полюбовался подводным царством, а затем поплыл против течения.
В юности я был неплохим плавцом, но так давно не занимался этим видом спорта, что, проплыв метров сто, обессилел. И решил передохнуть, а заодно позагорать. Вышел на берег и, усевшись на тёплой траве, стал любоваться поистине великолепными видами.
За моей спиною деревья, напоминающие пальмы, раскинули свои длинные, широкие листья: в один такой лист мог бы спокойно завернуться взрослый человек. Я прислушался к пению птиц: их голоса были необычайно гармоничны, они не перекрывали, не перебивали друг друга, а словно исполняли какую-то сложную кантату, величественную и совсем не грустную, а как будто зовущую на пир к царю пернатых.
Противоположный берег был высок, обрывист, а по его гребню росли большие цветы невероятных расцветок, привлекая пёстрых бабочек и золотокрылых стрекоз. Подул нежный ветерок, приятно охлаждая мою влажную кожу. Он принёс такие удивительные ароматы, что голова пошла кругом, так что мне пришлось лечь и закрыть глаза.
- Вот это жизнь! - восхищённо воскликнул я. - Разве это наказание? Это же подарок моей бедной душе, не нашедшей на родине ничего, достойного любви. А тут - столько всего! Какая разумная пчела будет роптать на цветочный луг? Так стань же пчелой, Чен! Или бабочкой.
Я вскочил на ноги, вошёл в реку, лёг на спину и поплыл вниз по течению, туда, где оставил свою одежду.
А вот и то место...
Но что это? Я стоял по грудь в воде и во все глаза, ничего не понимая, глядел на то, что происходило на берегу. Рядом с моими башмаками, рубашкой, шортами, трусами и пистолетом сидели дети! Да, да, это были дети, мальчик и девочка, лет семи-восьми, голые, с монголоидными чертами лица, с бронзово-смуглой кожей и длинными чёрными волосами. Они смотрели на меня с любопытством, явно без страха, и о чём-то тихо разговаривали. Я слышал их голоса, но слов разобрать не мог. Но это было ещё не самое удивительное, хотя встретить людей на планете, где, как уверял меня Смит, нет разумной жизни, - уже само по себе событие невероятное. Больше всего поразило меня то, что на плечах мальчика лежала большая чёрная змея, вероятно, та самая, на которую я наткнулся, шагая к реке. Змея нежно обвивала шею ребёнку и длинным чёрным языком ощупывала ему левую щёку, ухо, нос.
- Эй! Осторожней! - крикнул я, похолодев от страха. - Что ты делаешь? Она же укусит тебя!
Глаза детей расширились от изумления. Они переглянулись между собой.
- Ну конечно, - разочарованно произнёс я, - вы же не понимаете. Странно было бы, если бы на этой планете аборигены говорили по-английски.
Пора было выходить из воды, но я стеснялся: ведь я был совсем голый. Поэтому я стоял, не зная, что делать, и продолжал таращиться на детей, а они смотрели на меня.
Вдруг из-за высокого куста, напоминающего шиповник, вышли двое взрослых, мужчина и женщина. На них тоже не было одежды. Это были высокие, стройные люди, тоже смуглые и длинноволосые. Они неспешно шли к реке, но, увидев меня, замерли на месте.
Пока я разглядывал взрослых, упустил из виду детей, а мальчик тем временем, отдав девочке змею, взял в руки мой пистолет и принялся его рассматривать, поворачивая стволом в разные стороны.
- Эй! - заорал я и, забыв о своей наготе, бросился к берегу. - Положи на место! Это опасно!
Выскочив из воды, я грубо вырвал пистолет из рук ребёнка. Вот теперь он явно испугался и даже сжал губы, как будто собрался расплакаться. А девочка, отойдя в сторону, растерянно глядела то на мальчика, то на меня.
К нам подошли те двое взрослых, и женщина заговорила со мною строго, но не гневно, притянув к себе детей и прижав к себе. А мужчина молча глядел на меня не то осуждающе, не то с вызовом. Из того, что женщина сказала, я не понял ни слова, зато заслушался красотой их певучего наречия. Оно было красивее любимого моего итальянского, и я даже подумал, что люди, говорящие на таком чудесном языке, не могут быть злыми.
Но надо было что-то делать. Я был обескуражен, чувствовал свою вину перед испуганными детьми и попытался объясниться со взрослыми, чтобы устранить недоразумение.
- Это моё оружие, - сказал я, левой рукой указывая на пистолет, который держал в правой. - Очень опасно. Можно пораниться или даже погибнуть, если не знаешь, как обращаться с ним. - Я отвёл руку с пистолетом в сторону и сделал вид, что стреляю. - Пиф-паф! И смерть. Вам понятно?
Туземцы неуверенно закивали, а женщина, опустившись на корточки и повернув мальчика лицом к себе, стала ему что-то говорить. А он согласно ей кивал.
Но я ещё не был уверен, что меня поняли. Чтобы показать силу своего оружия, а заодно, на всякий случай, отбить у туземцев охоту тягаться со мною силами, я снял пистолет с предохранителя и выстрелил в змею, которая, отпущенная девочкой, свернулась кольцами в траве. Плазменный заряд оставил от рептилии лишь обгорелый скелет и разлетевшиеся по сторонам куски окровавленной плоти.
- Видите? - гордо заявил я. Но, глянув на аборигенов, растерялся: громко вскрикнув, девочка зарыдала, мальчик тоже стал плакать. Взрослые застыли на месте, глядя на меня с ужасом. Затем мужчина схватил за руку мальчика, женщина - девочку, и они бросились бежать прочь. Прежде чем скрыться в кустарнике, мужчина оглянулся. Увидев его взгляд, полный упрёка, я вдруг осознал, что допустил серьёзную ошибку. Мне тут же подумалось: как бы чувствовал себя я в возрасте этих детей, если бы какой-нибудь тупоголовый инопланетянин на моих глазах убил котёнка, с которым я только что играл?
- Боже! - воскликнул я, больно стукнув себя кулаком по лбу. - Какой же я гад! Кровожадный дикарь, злодей, достойный самого сурового наказания!
Но делать было нечего. Я испортил первый контакт с миролюбивыми туземцами, показав себя опасным варваром. Я начал думать о себе иначе, не как о человеке, совершившем много злых дел в прошлом, но о негодяе, продолжающем нести в душе немало зла.
«Вот такой я подонок, - размышлял я, опустившись на песок. - Вот что значит так называемый простой смертный. Конечно, много в мире таких, как я, но мне-то разве легче от того, что не я один такой? Мы, простые люди, отличаемся тем, что не знаем, на какую мерзость способны, пока не сотворим зло, причём даже не задумываясь о последствиях. И при этом ищем счастья для себя и даже строим мир процветания для своих потомков...»
- Дурак, ох, дурак! - бормотал я, одевшись и направляясь к кораблю. - Мне же придётся жить рядом с этими дикарями... Вот тебе и цивилизованный человек! А что такое цивилизованный человек? Конечно же, тот, кто кичится чужими достижениями и носит чужую, не сшитую своими руками, одежду. Пустомеля, повторяющий чужие мысли и соблюдающий ритуалы чужой религии.

4

Вернувшись в космолёт, я рассказал Смиту о своей встрече на берегу.
- А ты говорил, что здесь нет людей, - упрекнул я его, закончив рассказ.
- Ты не прав, Чен, я говорил, что на этой планете нет признаков цивилизации, то есть городов, дорог, сельскохозяйственных угодий, водных каналов и прочего.
- Лучше бы на этой планете не было вообще никого! - в сердцах воскликнул я. - Сам себя уже боюсь: на какую ещё мерзость я способен? Да и чего теперь ждать от местных? Они же, наверное, решили, что у меня нет ни сердца, ни порядочности... Послушай, Смит, а может, нам хватит горючего - добраться до другой планеты?
- Напротив, тебе несказанно повезло - возразил Смит. - Только жизнь среди людей из мраморной глыбы души ваяет статую - красивую или безобразную. Как же ошибаются отшельники, которые надеются стать в пустыне лучше и приблизиться к Богу.
- Но почему? - возразил я. - Отшельник, по крайней мере, может одичать, сбросить с себя шелуху жестокой цивилизации, от которой он сбежал, а это уже неплохо...
- Ничего он не сбросит, - возразил Смит.
- Откуда ты значешь?
- Понятия не имею, откуда. Знаю - и всё. Некоторые мысли приходят ко мне как будто из ниоткуда.
- Или от Бога?
- Возможно.
- А если от дьявола?
- Дьявол ни черта не смыслит в электронике. Его место - хаос в твоём сознании. А что касается отшельников, послушай, Чен, что я тебе скажу: чтобы материал изменился, нужен горшечник, скульптор, поэт. Сам по себе кусок глины, лежащий в пустыне, куском глины и останется. И словарь никогда сам собою не превратится в поэму.
- Но отшельник, наверное, надеется, что таким художником будет для него Бог...
- Если б было так, то Бог не стал бы вкладывать в человека тоску по общению с другими людьми, жажду любви, стремление помогать, брать, давать, творить... Бог не станет делать то, чего сам ждёт от человека. Иначе подмастерье никогда не превратится в художника. Нет, Чен, вдали от людей нет спасения.
- Ну хорошо, - сдался я. - Но мне-то что теперь делать? Как загладить свою оплошность? Я обречён на общение с туземцами. Видимо, мне придётся одичать, стать таким же, как они. Ведь они, наверняка, мудрее меня. И добрее. Если, облетая планету, ты не заметил здесь никаких следов цивилизации, это значит только одно: они берегут свою землю и не стали бы варварски вырубать леса, просто так, забавы ради, уничтожать животных, как делаем это мы. Ты бы видел их лица, когда я убил змею: они глядели на меня, как на злейшего своего врага. Будь на их месте земляне, такие же, как я, они бы даже в лице не изменились, а эти...
- А эти преподали тебе урок.
- Да знаю я, что это был урок... Но мне-то что делать? Что посоветуешь? Как исправить ошибку?
- Напрашиваться на новые уроки.
- Чтобы совсем испортить с ними отношения?
Смит немного помолчал.
- Послушай, Чен, завтра отправляйся искать этих людей. А когда найдёшь, сделай то, чего никогда бы не сделал на Земле.
- Например?
- Покажи им своё уничижение. Склони перед ними повинную голову...
- Ну уж нет!
- Нет так нет, - недовольно буркнул Смит. - В таком случае не проси моих советов. Ты же сам всё знаешь.
- А тебе, уважаемый компьютер, не известно, что такое мужская гордость.
- Почему же не известно? Я читал исторические романы: о вендетте, о рыцарях, об оскорблённой чести. Чуть что - выхватывали саблю - и пошла драка. Из-за ерунды убивали друг друга. Ты эту гордость имеешь в виду?
- Не опошляй! - возмутился я.
- Прости, что коснулся твоей святыни. Убить - это же божье дело, а покаяться - из репертуара сатаны...
- Но почему я должен унижаться перед ними? Они перестанут уважать меня...
- Тогда продолжай вести себя как конкистадор, презирающий индейцев, - равнодушно проговорил Смит. - Вероятно, это и есть твоя сущность. Унизить детишек, убив животное, возможно, их друга, - это в порядке вещей, а самому, по собственной воле, унизиться, боясь, что тебя перестанут бояться, - это, конечно, ниже твоего святого величия. Или ты думаешь, что можешь купить их уважение, их любовь? Ты не мог сделать это в том мире, не сможешь и в этом.
- Но подставить другую щёку... Нет, так не правильно... А если, почуяв мою слабость, они возьмут меня в рабство? Или вовсе съедят?
- Или ты хочешь поработить их?
- Нет, конечно. Но заповедь о другой щеке - это же просто религиозный анахронизм. Я дитя свободного мира...
Однако Смит не дал мне развить свою мысль:
- А разве эти люди били тебя по щеке? Ты же сам ударил их. И как теперь быть?
- Попросить прощения.
- Каким образом? Наставив на них пистолет? Или обсудив с вождём законы твоего мира, которые ты принёс им? Но даже этого сделать ты не можешь. Языка их не знаешь, обычаев тоже. Тебе даже неизвестно, насколько болезненную обиду ты им нанёс. Возможно, змея - тотем этого племени. Ты в тупике, Чен. Только то, что ты называешь унижением, способно погасить их обиду, гнев, а то и мстительные намерения. Смиряйся, Чен, и не ищи у людей своего, у них этого нет. И ответь наконец на простейший вопрос: ты ли им нужен или они нужны тебе? Они без тебя преспокойно жили и будут жить дальше, а вот ты, уверен ли ты, что сможешь прожить без них?
- Наверное, не смогу.
- В таком случае, кто из вас главный?
- Получается, что они.
- Вот из этого и исходи. И помни: смирение никого ещё не сделало ничтожеством. А вот гордость - катапульта, бросающая душу прямиком в ад.

5

Два дня я был сам не свой. С чувством вины перед туземцами всё плотнее сплетался страх.
«А ведь Смит прав, - размышлял я вечером второго дня, после недолгой прогулки (теперь я боялся удаляться от космолёта больше чем на сто шагов) присев на валун у открытого люка. - Я совсем не знаю, с какой опасностью столкнулся. На вид туземцы - люди как люди, не видно в них кровожадности... Но и в цивилизованных землянах её не сразу заметишь. А вдруг они уже вынесли мне смертный приговор и не исполняют его только потому, что видели силу моего оружия? Ждут удобного случая... Может быть, перелететь на другое место, подальше от этого племени? На остров, где точно никого нет. А что потом? Так и жить в полном одиночестве, зная, что мог бы общаться с друзьями, выучив их язык и усвоив обычаи? Да и своими знаниями поделился бы с ними...
После почти бессонной ночи я решился.
Взял пистолет, но, повертев его в руке, положил на стол.
- Будь что будет, - сказал я Смиту. - Я больше так не могу. Иду налаживать отношения с дикарями.
- Может, пистолет всё-таки возьмёшь? - отозвался Смит.
- Нет, не хочу больше, чтобы меня боялись. Знаешь, Смит, ночью я видел сон...
- Я тоже.
- Ты?
- Ну да. После того как мы прилетели сюда, я стал спать и видеть сны.
- Послушай, Смит, тебе не кажется, что мы попали не просто в неведомый мир, а в мир особый, где даже компьютер становится человеком?
- Согласен с тобой, Чен. Здесь что-то не так...
- Ты подозреваешь, что силы, действующие на нас, желают нам зла?
- Не думаю. Но пока ничего определённого сказать не могу. Всё как-то туманно.
Собравшись спуститься в люк, я остановился.
- Смит!
- Что случилось? Страшно? Тогда возьми с собой оружие.
- Нет, не в том дело. Я тут подумал... Та змея, она не оставляет меня в покое. Как будто её душа что-то хочет сказать мне. Она и явилась мне во сне сегодня ночью, когда я вздремнул на часок. Ты бы видел её там, на берегу: когда я нацелил на неё пистолет, она так взглянула на меня... Не знаю даже, как объяснить... В её глазах было что-то... что-то разумное... человеческое...
- Вполне возможно, - сказал Смит. - Не удивлюсь, если окажется, что это мир высокого сознания и наделены им все, от улитки до человека...
- До компьютера, Смит, разве не так?
- Похоже, что так.
Эта мысль ободрила меня, и я смело покинул космолёт, подумав, что на планете, где умны даже рептилии, мне либо вообще нечего бояться, либо меня ждёт смертельная опасность, которой я не смогу избегнуть, даже если буду вооружён гранатомётом. Не в туземцах дело, - размышлял я, шагая по берегу реки, - а в некой таинственной силе, заставляющей мыслить по-новому и меня, и даже Смита. А в сущности, какая разница между мной и компьютеом? Теперь, похоже, никакой. Разве что я питаюсь мясом и овощами, а он - энергией солнечных батарей...
Но ведь и я меняюсь. То, что я способен теперь думать шире и глубже, сомнений нет. А Смит: это же чудо, то, что происходит с ним. Никогда бы не подумал, что искусственный интеллект способен переродиться в самый что ни на есть естественный. А если так, то не уйти мне ни от благодеяний этой великой силы, ни от её суда, ни от её мести, если она решит раздавить меня, как клопа. Остаётся только надеяться на её милость. Вот почему мне больше не поможет пистолет. И ничто не поможет сопротивляться неизбежному.
Наконец я вышел на широкую тропу, которая вилась сквозь плотный кустарник и вскоре привела меня в деревню туземцев.
Я ожидал увидеть грязную площадку, окружённую неряшливыми шалашами, в каких когда-то, несколько веков назад, жили наши земные дикари, но, к своему удивлению, ступил на ровную улицу, вымощенную блестящими чёрными плитами. По обе стороны этой дороги ровными рядами стояли дома, настоящие дома, примитивные, неказистые, но построенные из тех же плит, и они так красиво переливались на солнце, что я невольно залюбовался ими, едва не забыв, для чего явился сюда. Плиты были квадратными, примерно метр на метр, тонкими, но, похоже, довольно прочными, из них были сделаны и стены, и двери, и даже кровли. Окон не было, зато высокие четырёхскатные крыши представляли собой усечённые пирамиды, на самом верху было оставлено широкое квадратное окно - видимо, для дыма очага и освещения.
Подойдя к одному из домов, я разглядел плиты: они явно были сделаны из спрессованных листьев и стеблей.
Тем временем к месту, где я остановился, стали сходиться туземцы. Они не произносили ни звука, вели себя осторожно, недоверчиво, ко мне не приближались, а их разновозрастные дети прятались за спинами взрослых. Вскоре они заполнили всю улицу, и только вокруг меня оставалось пустое пространство метров шести в диаметре.
Я ждал, что напряжение, вызванное в деревне моим появлением, вот-вот взорвётся возгласами негодования, осуждения, обвинения, гвалтом и улюлюканьем недовольных людей. Я похолодел от страха: отступать мне было некуда, я был полностью в их власти... Но они стояли молча. В их глазах я не заметил ни ненависти, ни презрения - лишь терпеливое ожидание.
И вдруг я понял, чего они ждут. И согласился со Смитом: не в тех условиях я находился, чтобы выказывать свою гордость. Я был одинокой каплей, что вознамерилась потягаться с рекой. Ничего другого мне не оставалось, как только стать на колени и согнуться до земли в знак признания себя виновным.
Я не знал, как они воспримут этот мой жест, ведь мне не были известны их обычаи, но ничего другого придумать не мог.
«Если Смит прав, - сказал я себе, - тогда я спасён. Если же нет, то получу по заслугам».
Как только я опустился на колени и коснулся лбом земли, туземцы заволновались, послышались тихие голоса. Не прошло и минуты, как толпа с двух сторон двинулась ко мне, десятки рук стали гладить меня по голове и похлопывать по спине, а дряхлый сарик с длинной седой косой, свисающей по спине до самых колен, помог мне встать. Говоря что-то ласковым голосом, он рукой указывал куда-то вглубь деревни, приглашая меня следовать за ним. И я пошёл, сопровождаемый радостно галдящей толпой.