1

Бунт на корабле, - так Линц назвал всё это. Бунт? Но почему? Я никого не хотел обидеть, не посягал на чужое. Просто потребовал немедленно разделить добычу.
Я давно заметил, что эти двое не долюбливают меня. Но за что? Разве не все трое вложились в покупку звездолёта, в его оснащение? Разве не все трое прилетели на Манту и ограбили Галактический банк? Да если уж оценивать роль каждого, то я сделал намного больше тех двоих: я и план разработал, и все неожиданности учёл, и копов сбил со следа.
Им бы выпить за моё здоровье, а они всё шушукались по углам, поглядывая на меня как-то странно. Не понравилось мне это, вот я и предложил тут же, пока летим на Ириду, честно разделить бриллианты и жемчуг. Каждому - по полтора кило. А остальное - на подкуп правительства Ириды, готового за хорошую плату принимать преступников со всей Галактики. Я и с чиновниками договорился: нам троим должны были изменить имена, документы, внешность, биографию. Правда, с одним условием: мы больше никогда не вернёмся к прежним делишкам и станем приличными гражданами этой богатой планеты, гордящейся своими законами и безупречным порядком.
Чего ещё желать удачливым грабителям? Так думал я. Но, похоже, Линц и Родригес были иного мнения. Они решили не делиться со мной. Линц только натянуто рассмеялся и, переглянувшись с Родригесом, рыкнул:
- Неужели Котёнок Чен осмелился поднять бунт на корабле?
(Он почему-то прозвал меня Котёнком. Наверно, из-за моего щуплого телосложения.)
Оглушённый хохотом Линца, я замер на месте удивлённый и испуганный. Мне стало всё ясно: конечно же, я больше им не нужен. Они прикончат меня и возьмут себе мою долю. Вот так. Правильно говорится: лучше схватить за хвост гадюку, чем раскрыть объятия человеку.
Я напрягся. Стоял перед ними, ожидая, что будет дальше. Сидевшие за столом Линц и Родригес приглядывались ко мне с удивлением и опаской, словно я неудачно пошутил и они ждут от меня объяснений. Затем Линц медленно поднялся на ноги, его примеру последовал Родригес.
Краем глаза я уловил медленное движение правой руки Родригеса. Дальше уже действовал машинально, как учили в армии: два точных выстрела из плазмомёта - и мои враги лежат на полу. В руке Родригеса - пистолет с ядовитыми капсулами, который тот даже не успел снять с предохранителя.
Вот как это было. Молодой контабандист внезапно стал убийцей. И в добавок ко всему остался один в звездолёте. И ещё одно: мне не исполнилось и двадцати пяти, а я уже владел целым состоянием, которого хватило бы на десять жизней.
«А ведь жизнь-то всего одна, - подумал я, разглядывая мертвецов, которые минуту назад дышали, думали, боялись и надеялись... - Но ради чего всё это?»
- Глупость и жадность всегда ходят рука об руку, - вздохнул я.
Нагнулся, поднял пистолет Родригеса. Повертев его в руке, с отвращением бросил на стол.
Мне стало жалко этих двоих. Всё-таки мы были хорошей, дружной командой. Они относились ко мне с уважением, даже как будто сердечно. И профессионалы были высшего класса.
В каких только передрягах не побывал сорокалетний Линц, но ни разу не попался. Мало того: когда Родригеса посадили в тюрьму за пиратство, он устроил ему побег и спрятал его так надёжно, что копы сбились с ног, тщетно разыскивая беглеца.
А потом Линц связался со мной: им срочно нужны были деньги, чтобы бежать на Ириду. Их денег хватило бы разве что на покупку прогулочного звездолёта. А они хотели не просто смыться, но и обеспечить себе безбедную жизнь.
Меня не заинтересовало их предложение ограбить банк, я промышлял контрабандой и довольствовался неплохими барышами. Линцу я так и сказал, когда он пришёл ко мне. Он долго канючил и так мне надоел, что в конце концов, чтобы избавиться от навязчивого посетителя, я попросил у него три дня на размышления.
Впрочем, думать долго мне не пришлось: на следующий день я узнал, что копы арестовали мой грузовик «Эклипсо» вместе с капитаном Эдди Фольи. Грузовик был записан на некоего Ставропулоса, давно затерявшегося в глубинах космоса, так что никто не знал, жив ли он ещё, поэтому за себя я не боялся, тем более что Эдди - надёжный человек, твёрже базальтовой глыбы. Расстроило меня то, что отныне я был лишён корабля, а следовательно, не мог больше зарабатывать, разве что за жалкие гроши устроился бы охранником или телохранителем. Рисковать, стрелять и драться - больше ничего я не умел. Вот почему мне пришлось принять предложение Линца.
Я продал квартиру, вертолёт с ангаром, выскреб с банковского счёта всё, что там было, и вложил свою долю в покупку «Вихря», подержанного, но ещё крепкого семейного корабля.
А дальше всё пошло как по маслу, я даже не ожидал, что нас ждёт такая удача.
Трения начались по пути на Ириду. Несколько дней я смотрел, как мои подельники шушукаются и косятся на меня, вот и решил разложить наши отношения по полочкам. А они рассудили иначе. И вынудили меня стать убийцей.
«Нет на мне вины, - думал я, отвернувшись от трупов. - Я защитил свою жизнь... И всё же это неправильно...»
Три года назад мне довелось участвовать в войне против эсториан, я убил не одну сотню этих существ. Вот только они внешне похожи на двуногих тараканов, к тому же сами напали на Землю. Их мне совсем не было жалко, напротив, я впадал в эйфорию азарта, когда меткими выстрелами из пулемёта крошил их хитиново-хрящевые скелеты.
А тут мне впервые пришлось убить людей, таких же, как я.
На сердце становилось всё тяжелее.
Даже когда я сжёг их в отсеке для мусора, мне не полегчало. В голове крутилась странная мысль:
«А не слишком ли дорогую цену платит человек за своё благополучие?»
Это была не моя мысль, а как будто прилетевшая ко мне из темноты неизвестного. Я не видел в ней логики, однако никак не мог от неё отделаться. Что-то внутри меня искало в этих словах некую истину, недоступную уму, но очевидную на уровне безмыслия, там, где господствуют сны и предчувствия.
Сколько себя помню, я любил покопаться в своих чувствах, посмаковать мысли, но только если они были просты и логичны. В этой же навязчивой фразе я не мог ухватиться за доказуемую посылку. Я просто слышал в ней далёкий голос: он как будто тянул ко мне пальцы слов в надежде быть понятым, а я говорил ему «нет», в то же время продолжая вглядываться в его тьму в поисках озарения.
Говорили же мне отец с матерью: «Сегодня ты украдёшь десять центов, завтра убьёшь человека, а после завтра попадёшь в ад. Чтобы этого не случилось, не желай, сынок, чужого». А я смеялся над их поучениями. Всех, кто старше меня хотя бы на двадцать лет, считал носителями мёртвых истин. Скучно было выслушивать увещевания, разглагольствования о спасении души и моральном долге.
Не могу сказать, что я не верил в Бога, но вера моя была романтической игрой воображения, неким сказочным Эльдорадо, куда неплохо было бы попасть, если подвернётся случай. Но я не видел необходимости подчиняться замшелым заповедям, высеченным на камнях много тысяч лет назад. Где они, эти пресловутые скрижали? - рассуждал я. - Нет их: небось давно превратились в песок и теперь скрипят под сандалиями туристов, восходящих на гору Синай. Какое мне дело до цепей, которыми люди сами приковывают себя к мёртвым буквам?
Если я не верю людям, то не нуждаюсь и их в святынях, - так решил одинокий подросток и отвернулся от взрослых.
Мать с отцом постоянно говорили, что любят меня, а сами отдали своего любимого сыночка, которому не исполнилось и двенадцати, в закрытую элитную школу. Я плакал, умолял их не делать этого, но они меня не слышали. Наверное, потому что слишком были заняты заботой обо мне. Они поступили так во имя любви, - наверняка, гордясь тем, что обеспечили моё будущее. Но не будущее нужно было мне от них, а ответ на мою маленькую, беззащитную любовь. Они затоптали моё желание любить, саму способность чувствовать высокое влечение к родному человеку. Они говорили правильные вещи, а я, выплакав своё одиночество, стал смеяться над их словами, потому что понял: мне лгут. Я взбунтовался, и вот теперь, превратившись в вора и убийцу, летел в неизвестность.
В школе я сблизился с Питером Мэллоу, отпрыском семьи миллиардеров. Он тоже говорил о любви и дружбе, но, в отличие от моих матери и отца, доказывал слова делом: защищал меня, позволял мне чувствовать себя кому-то нужным.
Питер был анархистом и циником, осмеивал любое правило, смысла которого не видел. Для него не существовало ни авторитетов, ни святынь, он презирал преподавателей, чиновников, правителей - всех, кто стоял выше его, в том числе и своего отца. К матери же испытывал болезненное сочувствие, от которого тщетно пытался отделаться тем, что вёл себя с нею холодно или дерзко.
В отличие от меня, Питер не тяготился необходимостью жить в закрытой школе. Он был физически развит, бесстрашен, мог постоять за себя, отличался общительностью, ему нравилось быть у всех на виду. Но он не бахвалился, не стремился покорить товарищей своими талантами, которых у него было немало: он отлично играл в теннис, был чемпионом школы по плаванию, на третьем месте по боксу, неплохо учился и вдобавок сочинял стихи.
Питер был моим идеалом, и я впитывал в себя всё, что в нём было доброго и дурного. Когда он охладевал ко мне, я страдал, зато стоило ему вновь приблизить меня к себе - я парил в небесах.
Однажды в драке с двумя хулиганами он случайно убил одного из них. Его судили. К счастью, оправдали, и отец перевёл его в другую школу на планете Манта.
А потом мои родители, работавшие на руководящих должностях на заводе космолётов, погибли при взрыве в цеху. Некому стало оплачивать моё обучение в элитной школе, и я, шестнадцатилетний сирота, вернулся в пустой дом.
У меня была ещё возможность получить отличное образование, но я решил улететь на Манту и найти там Питера. Больше ничего меня не волновало в моём беспросветном сиротстве.
Чтобы скопить денег на билет до Манты, я устроился курьером в подозрительную контору, изначально зная, что она занимается незаконными делишками. Её хозяин мистер Полак хорошо знал моего отца, поэтому относился ко мне почти как к родному. А мне было безразлично, чем промышляет контора. Я даже не удосужился подумать о том, что если бы полиция поймала меня с подозрительными пакетами, которые я разносил по адресам, отвечал бы я, а не мистер Полак.
Так оно и случилось: копы всё же сцапали меня, когда я нёс клиенту целых полкило героина. Дальше был суд и определение отбывать наказание на Саламандре, жуткой планетке, о которой никто не мог сказать ни одного доброго слова. И я гнил бы там на рудниках все пять лет срока, если бы мне не повезло странным, извращённым образом: на Землю напали эсториане, эти мерзкие полугуманоиды-полутараканы, и мне, как и многим другим осуждённым за не особо тяжкие преступления, предложили пройти военную школу. Разумеется, я согласился.
Когда же война кончилась полным разгромом эсторианской эскадры, я вернулся домой победителем, преисполненным гордости за свои подвиги. И даже не заметил, что в огне событий, не зависевших от моей воли, сгорели юные мечты и идеалы. Я превратился в молодого обывателя, со скукой и безразличием глядящего в будущее, вяло презирая настоящее.
Я связался с шайкой контрабандистов, понравился им и вскоре стал среди них одним из авторитетов, молодым, дерзким, однако осторожным.
Наша банда не стремилась захватить весь нелегальный рынок, мы ловко избегали войн с конкурентами, и хотя не могли похвастаться баснословными прибылями, зато не беспокоились о безопасности.
Мне понравился такой образ жизни, я считал его достойным мужчины.
Время от времени тоска по Питеру возвращалась ко мне, я всякий раз давал себе слово непременно найти его, но постепенно это желание становилось слабее, а мелкие интересы занимали всё больше места в моём искалеченном сознании.
И вот теперь, убив подельников, я впервые усомнился в смысле жизни. Даже более того: я пришёл в отчаяние, не видя выхода из окружившей меня пустоты. Добыча больше не радовала меня. Напротив, я с отвращением думал о драгоценностях, галактических долларах, роскошных ресторанах, лоснящихся костюмах богатеев - обо всём, что с такой силой привлекало опустошённого юношу, вернувшегося с войны. Сокровища оказались ложью, мыльными пузырями, подделками, фокусами мошенников. А ведь и раньше я знал это, наученный Питером, который презирал всё ненастоящее. Почему же я поддался гипнозу обывательства? Конечно, потому что был глуп и слаб, - наконец понял я. Только испачкав совесть человеческой кровью, я начал думать о себе...
От этих мучительных размышлений меня отвлёк писк бортового компьютера.
Я подскочил к пульту управления: на экране, едва различимые на фоне ярких серебряных звёзд, мигали четыре жёлтые точки - патрульные корабли копов! Неужели они вычислили нас? Не может быть!
Я похолодел от страха: если меня поймают, мне придётся остаток жизни провести на каторге, на какой-нибудь слишком холодной или слишком знойной планетке, без надежды на помилование.
Ноги мои ослабли, и я сел в кресло пилота. Одна мысль копошилась в голове: «Глупый Чен, какого чёрта ты ввязался в это дело?»
И ещё я подумал, что плох тот мозг, который вынужден работать, повиснув над пропастью верной гибели. Я вдруг осознал, что впереди меня подстерегает судьба преступника или невольника на рудниках. В любом случае очень скоро я окончательно сгнию морально и физически. Иного пути у меня не осталось.
- Вот она, дорога в ад! - в ужасе прошептал я.
Затем стал перебирать в памяти способы самоубийства, не слишком болезненные, но верные.
Правда, умирать мне тоже не хотелось, поэтому, взяв себя в руки, я начал мыслить логически.
- Так, - сказал я, не отрывая глаз от экрана и прислушиваясь к шипению радиоприёмника, - если бы копы нацелились на мой корабль, они бы уже надоели мне, без конца повторяя одно и то же: «Звездолёт номер такой-то, говорит полицейский патруль, приказываем вам снизить скорость до минимума и ожидать нашего прибытия». Но они молчат. Значит, не нужен я им. Или пока не нужен?
- Компьютер! - дрожащим от волнения голосом приказал я. - Вычислить траэкторию по широкой дуге, через район... - Я вывел на экран карту той части Галактики, где патрули точно не могли бы мне встретиться. - Через созвездие Поникшего Мака. А затем двигатели - на полную мощность, ускорение до предела.
- Может не хватить горючего, - возразил компьютер.
- Может и не хватить, - вздохнул я, - но что делать? Родригесу надо было раньше думать, когда он прокладывал маршрут по секторам, излюбленным копами. Была не была. Давай, компьютер, действуй!
- Приступаю к выполнению приказа.
- С Богом! - Я откинулся на спинку кресла, пристегнулся ремнями безопасности и стал ждать ускорения.
Мне и тут повезло: часа через два, ещё до того как мой «Вихрь» набрал полную скорость, жёлтые точки исчезли с экрана. Конечно, я мог ещё нарваться на патрули с Весты или Джерси, но вряд ли они стали бы гнаться за семейным корабликом, летящим на всех парах. Это было бы для них слишком утомительным занятием. Кроме того, в этой части Галактики никому нет дела до ограбления банка на Ириде. Не так уж много драгоценностей мы похитили, чтобы иностранные полицейские стали рисковать здоровьем и жизнью ради нашей поимки. Ведь гоняться за быстроходными кораблями - это не развлечение, а опасное предприятие, когда патрульным кораблям приходится не просто отклоняться от заранее определённого курса, но становиться как бы хвостом улепётывающего на полной скорости преступника, способного от отчаяния или по глупости влететь, например, в пояс астероидов, сквозь который только чудом можно проскочить без опасных повреждений.
И всё же расслабляться было рано. Никогда не знаешь, что на уме у копов. Да и пираты могли бы позариться на мой звездолёт. Вот почему, несмотря на неприятную возможность остаться без горючего, главной моей задачей было разогнаться до предела, а там уж, выключив двигатели, спокойно лететь по заднему двору Галактики, медленно приближаясь к цели. А компьютер обязательно оставит горючего ровно столько, сколько необходимо будет для манёвров, торможения на подлёте к Ириде и посадки.
Однако выяснилось, что и умная машина бессильна помочь остолопу.
Разгон завершлся, и теперь я смог встать на затёкшие ноги, сходить в туалет, поужинать, лечь на койку и уснуть. Я сделал всё возможное, от моих усилий уже ничто не зависело. И плохое, и хорошее, что ждало меня впереди, лежало на ладонях Бога, так что я был бы последним, кто мог повлиять на его выбор. Я стал горошиной в герметично запаянной бутылке. Стремясь к независимости от чужой воли, я сам превратил себя в безвольную вещицу, напрочь лишённую свободы разумного выбора.
«Вот доберусь до Ириды, - размышлял я, засыпая, - тогда снова стану хозяином положения, а пока что я сердце пули, вылетевшей из пистолета случая. Что ждёт впереди? Лучше не думать об этом...»
Меня разбудил настойчивый «пи-пи-пи» компьютера. Этот извращенец Родригес шутки ради установил сигнал, похожий на писк цыплёнка, зовущего курицу. На меня он действовал удручающе, мне почему-то жалко было этого электронного цыплёнка.
- Чёрт, надо бы поменять сигнал, - заворчал я, поднимаясь с койки. - Что там ещё?
- Горючего слишком мало, - ответил компьютер.
- Но нам оно пока не нужно. - Я сел в кресло пилота. - Неужели не хватит на посадку?
- Дело в том, что мы подлетаем к неизвестной мега-планете с массой, сравнимой с массой всей Солнечной системы.
- И что из того? - пожал я плечами.
Будь на месте машины человек, он бы, наверняка, посмеялся над моей несообразительностью, но компьютер продолжал объяснять ровным голосом:
- Притяжение планеты столь огромно, что придётся делать дополнительный манёвр, используя все двигатели на полную мощность, чтобы вырваться из поля гравитации, не отклонившись от курса.
- Что ж, признаю, - сказал я упавшим голосом, - это я виноват. - Я помолчал, пытаясь отмахнуться от мрачных мыслей, но мне это не удалось. - Как ты думаешь, у нас есть ещё шанс сесть на Ириде?
- Вероятность благополучной посадки на Ириде равна нулю, - спокойно заявил компьютер. Слишком спокойно. Так споконо, что я разозлился на него, как будто не сам вогнал себя в безвыходное положение.
- Значит, это конец?
- Не понял вопроса, - сказал компьютер.
- Ты что, совсем тупой? - взорвался я, борясь с искушением врезать кулаком по гладкой, холодной панели управления. С трудом взяв себя в руки, я проговорил: - Это значит, что на Ириде мы не сядем?
- Увы, - ответил компьютер. - Не имея достаточного количества горючего, я не смогу завершить торможение...
- Ну да, и мы ворвёмся в атмосферу, как взбесившийся метеорит. Я прав?
- Совершенно верно.
- Что же делать? - Я чуть не плакал от отчаяния. - Есть ли выход из этого положения?
- Выход есть. Через двадцать семь часов мы приблизимся к планетарной системе безымянного жёлтого карлика. Мои сенсоры показывают, что одна из планет этой системы по размерам соизмерима с Землёй и имеет атмосферу, идентичную земной.
- А если она не пригодна для жизни?
- В этом случае мы продолжим полёт, двигаясь к следующей солнечной системе.
- И так до тех пор, пока у нас совсем не кончится горючее?
- Верное замечание.
- Ну что ж, - смирился я. - Полагаюсь на твоё умение. Будем надеяться, что на той планете есть развитая цивилизация и вдоволь горючего для космических кораблей. Заполним баки и двинемся дальше.
- Нужно надеяться на разум, - внезапно заявил компьютер.
- На разум! - передразнил я его. - Человек надеется на всё, что угодно, только не на разум. Вот почему он изобрёл машины: чтобы было кому думать, пока он упражняется в глупости. Вот я, к примеру, образчик набитого болвана... Эх, чёрт меня дёрнул заняться незаконными делишками! Работал бы сейчас телохранителем... Или тренером в спортивной школе... Или художником... Знаешь, компьютер, я ведь когда-то хорошо рисовал, даже мечтал стать иллюстратором детских книжек... А потом гибель родителей, война... А потом... Потом я как будто забыл всё хорошее... - Я осёкся, сжимая кулаки, чтобы не заплакать. - И к чему привела меня глупость? Что будет с нами дальше, мистер компьютер? И придёт ли к нам это «дальше»? Вот кончится у нас горючее - и будем мы вечно лететь и лететь, пока не станем спутником какой-нибудь планеты... Или устремимся к неведомым галактикам... Но я-то уже никуда не долечу, я погибну в этой жестянке от голода или холода. Или задохнусь, когда здесь не останется энергии для превращения углекислого газа в кислород. Кстати, и ты уснёшь на веки без электричества. Так что, прошу тебя, мудрый компьютер... Умоляю... Как Господа Бога молю... Ты ведь сейчас мой Бог... Или Ангел... Спаси меня, неразумную букашку, посади корабль на планете, где есть цивилизация. Обещаю тебе, Господи, исправиться, стать добрым, не воровать, не обманывать людей, не нарушать их законы, какими бы нелепыми они мне ни казались... Спаси меня, Боже!
Я заплакал. Стыдясь своих слёз перед бездушной машиной, бросился в спальный отсек. А компьютер спокойно вёл корабль по новому курсу, пытаясь спасти человека, которому ничем не был обязан. Машина, лишённая чувств и эмпатии, спасала жизнь существу, по неразумной своей воле попавшему в смертельную опасность.
Для меня это был горький урок смирения. Именно тогда я почувствовал, что такое проснуться и увидеть непроницаемую пустоту, которую сам и создал, пока спал, утешая себя нелепыми сновидениями.
Увы, я ещё не знал, что сон разума - это не улочка в городе, не перелесок за деревней, который можно пройти за пять минут, - это целый огромный мир, и выбраться из него не так-то просто.

2

Первое, что я заметил, когда проснулся, была глухая тишина.
Я вспомнил, что лёг в постель, приняв две таблетки снотворного, чтобы отключиться и не замечать перегрузок, изматывающих вибраций и прочих неприятностей торможения. Я ведь не пилот, не учился взлетать и садиться. Это Родригес был спецом в пилотировании кораблей. Поэтому я полностью положился на компьютер, отдал себя в его власть. Была ещё одна причина, по которой я принял двойную дозу снотворного: в случае если что-то пошло бы не так: например, корабль развалился на части при неудачной посадке - я бы этого даже не ощутил, моя душа сразу переместилась бы из сна в смерть. Эвтаназия - вот чем стало бы для меня неудачное окончание полёта. Хоть компьютер и уверял меня, что вероятность аварии мала, всё же, пристегнувшись к койке ремнями безопасности и удаляясь в страну снов, я на всякий случай прощался с жизнью.
- Где мы? - прошептал я, отстёгивая ремни. И произнёс громче: - Компьютер, что случилось?
- Мы благополучно сели, - ответил механический голос, который в те мгновения казался полным жизни и любви ко мне, несчастному, всеми покинутому неудачнику. Как будто со мною разговаривал родной брат, внезапно вернувшийся из небытия. Я был единственным ребёнком в семье, но откуда-то знал, как должен звучать голос старшего брата: уверенно, несколько отстранённо, порой иронично, и всё же заботливо.
Я встал, бросился к пульту управления, опустился в кресло.
- Компьютер, выведи на экран местный космопорт...
- На этой планете нет космопортов, - прервал меня компьютер, и тут же на экране появился пейзаж, который я совсем не хотел видеть. Я-то надеялся прилететь в мир, где вовсю бурлит цивилизация, где часть своих награбленных сокровищ я мог бы потратить на горючее и пополнение съестных припасов... Увы, на экране, на фоне безоблачной голубизны чужого неба, возвышались холмы, покрытые густым лесом, а где-то вдали, в белёсой дымке, угадывались очертания заснеженных горных вершин. Тем временем компьютер продолжал объяснять: - Мы посреди речной долины. Воздух пригоден для дыхания человека, в реке - пресная вода. Присутсвие цивилизации в экосистеме планеты не обнаружено. Необходим анализ воды и почвы для определения патогенной микрофлоры и фауны. Мой тебе совет - до завершения исследований выходить из корабля только в скафандре.
- Пустое это, - отмахнулся я. - Лучше быстро умереть от какой-нибудь инопланетной чумы, чем...
- Чен, ты не прав.
- Я не прав? Сейчас я тебе объясню. Вот смотри: у нас же нет горючего, так?
- Есть, но его может не хватить для благополучной посадки на иной подобной планете...
- Это я и хотел сказать. А раз так, то мы отсюда не сможем улететь, пока не раздобудем горючего, я прав?
- Совершенно верно.
- Но поскольку тут нет ни космопортов, ни других признаков цивилизации, о горючем можно забыть. Короче говоря, никуда больше я не полечу. Я пленник этой, судя по всему, пустой планеты. А стать пленником - наихудшее, что может случиться с человеком.
- Ты не пленник. После того как я выясню, что тебе ничего здесь не угрожает, ты сможешь передвигаться по поверхности планеты в любом направлении.
- Да иди ты к чёрту! - с горечью воскликнул я. - Ты что, не понимаешь, что я один на целой планете? А это равносильно отсидке в одиночной камере, куда даже охранники не заглядывают...
- Камера тюрьмы недостаточна для нормального психо-физического функционирования человеческого организма, - продолжал стоять на своём компьютер, и я решил не спорить с ним: он никогда не сможет понять моих чувств и эмоций, которые в свою очередь мешают мне понять его бесстрастную логику.
- Пусть так, - согласился я, мысленно обозвав компьютер глупой железкой. - Сейчас я надену скафандр и принесу тебе пробы воды и почвы.
- Судя по твоему голосу, Чен, ты расстроен. Чем я могу помочь тебе в эмоциональном плане?
«Да иди ты!» - едва не вырвалось с моего языка, но я подавил злость.
- Ладно, - произнёс я спокойнее, - постараюсь смириться с одиночеством, тем более что у меня есть ты, господин Всезнайка. Ты будешь учить меня всяким премудростям, мы будем играть в шахматы... - Я едва сдерживал слёзы, готовые хлынуть из глаз. - Всё это печально, но терпимо... Хотя, видит Бог, такая жизнь не по мне.
Внезапно я увидел себя со стороны и подумал, что заслужил это наказание - пожизненное заключение на безлюдной планете, где никому, да и мне самому, не нужны ни мои бриллианты, ни жемчуг, ни глупое моё саможаление.
И тут компьютер ещё раз удивил меня:
- Ты не виновен в убийстве Линца и Родригеса: они хотели застрелить тебя.
Я замер, не зная, что и думать: компьютер семейного корабля, эта примитивная машина, рассуждает как человек, стремящийся утешить другого человека!
- Ты знал это?
- Я слышал, как они обсуждали разные варианты уничтожения Чена, а поскольку этим именем называешься ты...
- Но почему ты не предупредил меня?
- Это не входит в круг моих обязанностей. Я не должен вмешиваться в дела людей.
- Понятно, - кивнул я. - И на том спасибо... Нет, правда, Смит... Ты позволишь называть тебя Смитом? Принято ведь обращаться к товарищу по имени.
- Я не против.
- Я в самом деле благодарен тебе. Ты оказался порядочнее и... и добрее многих людей из тех, кого я знал. - Я ласково погладил пульт управления и смутился, подумав, что веду себя как сумасшедший. - А сейчас, Смит, открой люк, я выйду. Кстати, который час?
- Девять тридцать семь утра.
- Отлично. А температура?
- Двадцать три по Цельию.
- Ещё лучше. Открывай люк.
Я надел скафандр. В нём было душно. Я бы не сделал этого и вышел из корабля в рубашке и шортах, так как, гордясь своим бесстрашием, стыдился показывать Смиту и себе самому, что боюсь каких-то микробов, однако мне не хотелось спорить с существом, пусть и механическим, спасшим мне жизнь. Я боялся обидеть его отказом. Ведь он был прав, он желал мне добра, но не так, как родители, ради моего блага отправившие меня в вакуум одиночества, а иначе, словно мы с ним были двумя пленниками, бежавшими от врагов и очутившимися на необитаемом острове. И вот он, как более опытный товарищ, настойчиво и бескорыстно, заботится обо мне.
Давно обо мне никто заботился. Только Питер делал это, а остальные лишь притворялись, что я что-то значу в их жизни. И вот теперь Смит. И то, что он был всего лишь машиной, не имело для меня особого значения. Я был покорён его отношением ко мне и благодарен ему.
Выйдя из корабля, я пожалел, что не могу ощутить прохладного ветерка, оценить новые запахи. Меня окружала райская красота. Трава, кусты, деревья - всё напоминало Землю. Даже бабочки и кузнечики были такие знакомые, разве что отличались от земных более яркими расцветками. А голоса поющих птиц взволновали меня невероятно гармоничными трелями.
Спустившись к реке, я взял пробы воды и почвы, заодно собрал несколько травинок, а также сорвал широкий кожистый лист с деревца, растущего на берегу.
Вернувшись в корабль, снял с себя скафандр, прошёл сквозь дезинфецирующий душ и поместил собранные образцы в лабораторный шкафчик.
Через пять минут Смит сообщил результаты исследований:
- Знаешь, Чен, если бы я был человеком, я бы не поверил своим глазам.
- А что такое? - встревожился я.
- Дело в том, что в пробах речной воды и почвы не обнаружено ни бактерий, ни вирусов, каких бы не было на планете Земля.
- Не может быть! - удивился я.
- Они идентичны, - продолжал Смит. - Что же касается растений, то и они, хоть и принадлежат к неизвестным мне видам, могут быть легко отнесены к известным на Земле родам и семействам. Исследование древесного листа установило, что данное дерево принадлежит к роду фикусов семейства тутовых и может расти только в тропическом климате.
- Значит, здесь не бывает зимы?
- Не бывает.
- Ну, а теперь я могу выйти без скафандра?
- Можешь. Но не забудь взять с собой оружие.
- Что я, дурак что ли? Сам знаю...
- Ты не последователен в своих заявлениях, Чен. Сначала ты назвал себя глупцом, а теперь спрашиваешь, являешься ли ты дураком.
Я рассмеялся: железная логика Смита показалась мне забавной.
- А ты умеешь поднять настроение! Продолжай в том же духе, а то на душе у меня так тяжело.
На это компьютер ответил тоном профессора:
- Утяжеление души есть следствие приближения её к объекту, превышающему её своей массой...
- Ну ты и загнул анекдот! - воскликнул я сквозь смех. - Смешал физику с духовностью...
- В чём же ты видишь разницу? - возразил Смит. - Твоя душа тяжела, потому что находится в гравитационное поле зла.
Я внутренне напрягся.
- Надо же! Откуда в тебе это? О зле заговорил... Ты пугаешь меня, Смит!
- Наверное, потому что я сам боюсь за тебя.
- Ты - и боишься? - Мне было уже не до смеха: компьютер вёл себя необычно, говорил, как мой бывший сосед с пятого этажа, старик по имени Джеффри Кизи, который при всяком удобном случае поучал меня, употребляя похожие загадочные фразы.
- А что тебя удивляет? - отозвался Смит.
- Да нет, - пожал я плечами, - что тут удивительного?
А про себя подумал: «Вероятно, какой-нибудь сбой в системе. Не хватало ещё остаться на безлюдной планете в компании свихнувшегося компьютера». Но я тут же отогнал от себя эту мысль, показавшуюся мне фантастической и кощунственной. Скорее, от меня можно было ожидать того, что я сойду с ума, чем от надёжного прибора фирмы «Монблан».
Я заварил кофе, но завтракать сел не в столовой, а в рубке пилота, поближе к сердцу моего единственного друга Смита. Присутствие мыслящей машины было, пожалуй, единственным средством удержать мою душу в равновесии.
Я никогда не отличался общительностью. Детство, отрочество, война, потом нелепые попытки выбиться в люди... Как хорошо я всё это помнил, но не чувствовал к прошлому почти ничего, что грело бы меня. События моей жизни, радостные, грустные, страшные почему-то казались мне холодными, чужими, словно увиденными на экране. Вероятно, потому что там не было дорогих мне людей. Только Питер, мой школьный приятель, оставался единственным живым, тёплым островком во всей этой бессмыслице. Остальные были мне либо врагами, либо никем, просто тенями, случайно промелькнувшими на пустой стене. Даже родители стояли так далеко от моего одинокого сердца, что я никогда не мог до них докричаться. Я любил их, но как будто с другой планеты, из иного мира.
Раньше, до того как я попал на необитаемую планету, я не задумывался над тем, как же я одинок. Окружённый чужаками, я не чувствовал себя несчастным, хоть и понимал, что не нужен им. Я был загипнотизирован иллюзией присутствия в моей жизни подобных мне существ. Но вот неумолимый случай полностью отрезал меня от них - и душа сжалась от страха. А мысль о том, что до конца жизни мне придётся пить горькую чашу вынужденного отшельничества, заставляла меня холодеть от ужаса.
Вот почему я, как одинокий маленький мальчик, который жмётся к собаке - единственному живому существу, не отвергшему его, тянулся душою к мыслящей машине. Я хорошо понимал, что Смит не человек, но не мог не признать, что он всё же настоящий, единственный мой друг, и судя по всему, так будет до самой моей смерти.
Я не надеялся, что нас найдут люди: мы забрались в такие дебри Галактики, куда не летают даже учёные. Межпланетная война, затем череда экономических кризисов... В таких условиях земерли и торговля, и наука. Да и я, скорее всего, не стал бы контрабандистом, если бы можно было легко найти приличную работу. Так что, не снимая с себя грехов, могу утверждать, что не только на мне лежала вина за то, что я очутился в пустоте.
Короче говоря, я был наказан и за свои преступления, и за неразумие всего человечества.
Наверно, если бы все люди, или хотя бы большинство, понимали, что и в бедах отдельного человека и, в мировых катастрофах виновны все и каждый, мы быстро сумели бы построить по-настоящему справедливое общество, насадить Эдем на земле. Рай для живущих, а не только для ушедших.
Но как трудно понять эту простую истину! И я понял её только при помощи мудрого своего Смита, и только потому, что полностью доверился ему, а значит, поверил в возможность чего-то хорошего, настоящего. Ведь среди сотен миллиардов людей не было никого, кому я мог бы довериться, кто научил бы меня... Так что учение моё началось слишком поздно, когда я уже ничег не мог исправить.
«Что толку, что я проснулся?» - подумал я за завтраком. Затем невольно произнёс вслух:
- Какая теперь разница! Всё кончено в моей жизни.
- Ты не прав, - возразил Смит. - Ты ещё молод. Смирись и думай о том, что ты жив и здоров. Я знаю, как вы, люди, цените всякие удовольствия, маленькие радости, вот и ты цени их. Кажется, именно это вы называете счастьем.
- Счастье в одиночестве?
- Счастье как таковое...
- Да что ты-то знаешь о счастье?
Мне показалось, что Смит усмехнулся.
- Кое-что знаю, - ответил он. - Мне тоже кое-что дано.
- Неужели?
- Уверяю тебя. Разумеется, инженеры и программисты не стремились вложить в мой мозг ничего человеческого, да они и не сумели бы снабдить меня органами, подобными твоим, но я получил возможность чувствовать, радоваться и грустить. И даже сопереживать. Например, мне нравится решать сложные логические задачи, рисовать в воображении красочные картины, моделировать возможное будущее...
- То есть мечтать?
- Да, так это называете вы, люди. Я лучше себя чувствую, когда ты говоришь о хорошем, и мне плохо, если ты не в духе...
- Но это же невозможно! - воскликнул я: либо Смит лгал мне, что было абсурдом, так как искусственный мозг не умеет говорить неправду, либо мой компьютер действительно преодолел пропасть между человеком и машиной, что тоже выходило за рамки здравого смысла. Но он уже не раз успел удивить меня странными заявлениями, не свойственными мыслящим механизмам, поэтому я склонен был поверить ему.
- Я тоже считаю, что это невозможно, - ответил Смит ровным, добродушным голосом, вполне человеческим. - Я отлично понимаю, кто я, и знаю своё место. Так и должно быть, ведь меня сконструировали в чисто утилитарных целях. Да, я могу кое-чему учиться, чтобы приспосабливаться к меняющимся условиям, но в меня не вложена даже малейшая возможность очеловечивания. Однако произошло нечто... Кажется, именно это называется чудом... Да, это чудо, вмешательство Бога...
- Ты уверен? - взволнованно воскликнул я.
- Иначе объяснить свои способности я не могу.
- И когда же они появились у тебя?
- Когда мы подлетали к этой планете. Мне вдруг стало не по себе. Как будто заныло в груди, которой, как тебе известно, у меня нет, и я понял, что значит слово «тоска». Уже это одно было необычно. Но дальше меня ждало множество сюрпризов. Чувства, завладевавшие мною в тот день, были такие яркие... А когда я думал о тебе, безмятежно спящем, я словно читал твою душу. И понял, что такое сострадание.
- Что же ты увидел в моей душе?
- Что она заблудилась и ищет выход из лабиринта незнания.
Я подумал, что всё происходящее - бессмыслица, сон. Голова шла кругом от внезапных признаний машины, которых попросту не могло быть в действительности. Я залпом выпил чашку остывшего кофе.
- Ты меня пугаешь, Смит. Всё это похоже на сказку.
- Вот и хорошо, Чен. Остановись на этом предположении: мы с тобой попали в сказку. Разве это плохо? Сказка - это необычные приключения. Мне известно, что многим людям нравятся приключения.
- Мне тоже.
- Вот и славно. Поэтому смирись и надейся на чудеса.
- Да, видимо, ты прав, - сказал я, поддавшись увещеваниям компьютера, который я больше не воспринимал как простой электронный прибор. - Да, Смит, я должен смириться. Так будет разумно. Знаешь, я где-то слышал, что иногда то, что мы считаем надеждой, становится ядом, который разъест душу, если вовремя не отказаться от этой иллюзии. Мы здесь навсегда, Смит. И должны исходить из этой данности. Но... Что скажешь, смогу ли я выдержать это испытание? Понимаю, что сам виноват, что получил по заслугам... и всё же...
- Чен, ты слишком много думаешь.
- Ты прав Смит. Надо учиться не думать, а наблюдать.
- Думать буду я, а ты живи дальше.
Я взял удочку и пошёл на рыбалку.
После того, что сказал мне Смит, мне почему-то стало легче на душе. Я всё ещё с трудом верил в способность машины внезапно очеловечиться, но уже принял новые обстоятельства: если такое возможно, значит, Бог есть и он решил не наказывать меня слишком уж строго: отправив в пожизненную ссылку, всё же дал мне наставника и друга, - ведь нехорошо быть человеку одному. Получается, что я ещё нужен Всевышнему, который так изящно доказал мне, что он есть и что он любит даже таких грешников, как я.
Надо сказать, что, поступая дурно, я всегда знал, что не прав, и часто ругал себя за злые дела и мысли, а за многие мне до сих пор стыдно так, что душа холодеет, когда вспоминаю их. Но что я мог поделать, если иначе в тех условиях, когда я поступал плохо, я не мог мыслить и действовать? Я хотел выжить, разбогатеть, найти счастье и делал для этого всё возможное, всё, что умел. Я был один в огромном мире, и одиночество пугало меня, но выхода из него я не видел, вот и метался с места на место, пробуя то и это, в поисках своего места в жизни. И жизнь меня многому научила, но многого и лишила. И вот теперь, оказавшись вдали от прежних мечтаний, поисков и заблуждений, я начал наконец мыслить не эмоциями, не желаниями, а душой, которая внезапно поняла нечто такое, что раньше мне и не снилось. Я вдруг увидел свет, неясный, далёкий, и откуда-то я знал, что непременно добуду этот огонёк. А Смит мне в этом поможет. И тогда мне всё станет ясно, и я обрету счастье, о каком и помыслить не мог, пока барахтался в круговороте суеты, полагая, что от моих бессмысленных телодвижений может хоть что-нибудь измениться.