Васька спит, а во сне его – мыши скребутся. Серы. Васька рыжий, как кот, только вовсе мышей не гоняет. Сон сморил, опрокинул на лавку.
…Шуршат. Беспокоят собой половицы. Васька спит, и мышей не считает. Сон течет, как вода в решето, бесконечны тягучие воды. Васька спит, а потом просыпается. Враз открывает глаза.
– Дурной, – говорит Василиса. Смеется. – Кто спит, когда солнце гуляет? Бездельник! – она говорит, и берет его за ухо. – Встал? Помогай!
Печь пыхтит, печь стрекочет дровами. Черны уголья. Ваське блазнится – мыши. Просочились сквозь сон и шалят у печи. Василисе мешают.
Он берет помело. Послесоние вязко.
– Уголь выпал из печи – к гостям, – говорит Василиса. – И кого к нам притащит нелегкая?
…Взрослая. Красный убрус, сарафан. Строго смотрит на Ваську. Сестра.
Васька рыжий и глупый. Васька ждет, что она еще скажет. Василиса молчит.
Мыши робко играют в подпечье, скребут тишину.
Все сильней и сильней…
Тишина рассыпается стуком.
Сон исчез, будто не было вовсе. Или был, только снился не Ваське. Так случается. Васька привычен.
– Гляну, кто там пришел! – говорит.
Василиса кивает. Тугая коса, и глаза ее зелены. Взрослая. Васька робеет пред ней.
Дверь тяжелая, скриплая. Блеет тонко, и голос ее проржавел. За порогом – кудлатая тень. Тень лежит на траве, распростерлась по каждой травинке. Хозяин ее невысок. С бородою, клюкой и котомкой. Улыбается Ваське.
– Водички бы вынес, малец! – говорит. – Притомился, и пить страсть как хочется.
Васька бежит за ковшом.
– Угощайтесь!
Вода бесконечна, как сон, тот, что снится не Ваське. Во сне – ковш, прильнувший к рукам, и старик на пороге, и черный, сорочиный глаз старика, что косится на Ваську.
– Спасибо, – роняет старик. – Бог вам в помощь.
И сон продолжается. Долог. Недобр.
В этом сне – отчего-то кричит Василиса. Сидит, прислонившись к печи, и отчаянно воет. И слезы текут по щекам.
– Огонь, – говорит она, – пламень чудесный. Повсюду огонь!
Сон глубок, как колодец. Васька хочет проснуться, но сон не пускает его.
– Справная девка. Давно занедужила? – камнем роняет старик. И идет, подгоняя собою ленивую тень.
И идет за порог.
Васька мал. Память Васьки – острее иглы.
– Да на Пасху еще, – говорит. – После службы… пришла и заблажила, мол, видит красный огонь, и огонь ее жалит…
…бормочет в печи, надгрызая поленья. Печь дышит теплом. Василиса скулит, закрываясь руками.
– Ты что? – отвечает ей Васька. – Ты что? Посмотри на меня!
– Огонь, – Василиса глядит сквозь него. – Се – огонь окаянный.
И плачет. И Васька ревет вместе с ней.
А потом все становится прежним. Как сон, что уйдет на рассвете, стечет, как вода в решето, позабудется в памяти.
– Ай! – кричит Василиса. – Пирог подгорит!
И встает. И хватает ухват. И кидается к печке.
– Вы б – с нами за стол, – говорит старику, – не побрезгуйте.
Взрослая. Красная лента в косе… как огонь. Бесконечно горящее пламя.
– Добро, – отвечает старик.
***
Лучина чадит. Свет ее – тихий, мерклый, слабеющий. Тьма вокруг, обступает, теснит. Налипает на веки, и хочется спать. Васька дремлет. Набитый живот. Сытость и темнота.
– Почему? – говорит Василиса. – За что?
Тьма стоит за плечом ее. Черная, как уголья, дышит духом печным.
Спать. Укутаться тьмой. Занырнуть с головою в нее.
– Синь-река, – отвечает старик, – перекатами полная Сухона. Пенится, плещет, играет. Корабль плывет по реке. Видишь? – он говорит, и поводит рукой.
Васька дремлет. На белой стене – черный, важный корабль. Плывет, колыхаясь в волнах. Полный тьмы, и железа, и страха.
– Новгородцы, – смеется старик, – их несет беспокойная Сухона. Ветер бьет в паруса. Чайки тянутся следом. Видишь?
Тени ползут по стене. Злой корабль и юркие чайки. Крича, пролетают над ним. Васька дремлет. Во сне – он стоит на носу корабля. Ждет, большой, бородатый и сильный. Солнцем залитый берег. Яркий город – на нем.
– Се – Великий Устюг, – и старик умолкает.
Волны плещут в корму. Подплывает корабль. Васька щурится – солнце остро.
– Устюжане! – кричит он, и крик его ветром разносится Сухоной. – Откуп нам отдавайте! Иначе возьмем на копье!
И грохочет раскатистым смехом.
Велик белокаменный город. Крепки его стены. Обильный богатствами Устюг… К чему несговорчивость? Ваське сего не понять.
– Так было, – старик говорит, и слова его – камень. – Решили пограбить у стен. Там… была одна церковь…
И вновь замолкает.
Холодные тени тяжки.
…Васька тащит икону. Она – точно воск, точно пламень. Трещит под руками огонь, занимается жар. Васька потный и злой. Васька – к лодке бегом.
– Вот, – плюется, – тяжелая. Что за морока!
Кричат очумелые чайки. Волна – бьется яростна, гневна. А лодка – как якорь в песке. Неподвижна. Хохочут кругом. Васька – в лодке с иконой. Ярка, золотится окладом. Огонь непрестанный.
Старик – рядом с ним, тоже в латах и шлеме.
– Свяжи ее убрусом, – он говорит, – и тогда поплывешь. Полонянин несвязанный – в плен не потащится.
Глаз его черен, лукав.
Васька жмется к корме, на икону – со страхом.
Смешки.
– Я – боюсь? Да ничуточки!
Плат в руках его. Плат Василисы. Горящий огнем. Красный, памятный. Васька теснит им икону.
– Вот тебе!
Лодка летит по волнам. Необъятная Сухона. Ближе корабль, все ближе…
– Огонь! – блажит Васька. – Огонь на руках моих… Друже… спасите…
И тьма накрывает его. Изнуряет, слепит. Васька воет. Огонь пред глазами неистовый.
– Вот так, – отвечает старик, – так и было.
Холодная, мертвая тьма.
– И велел новгородский владыка икону вернуть. И прощенья просить у нее – осквернителям… – так говорит, и глаза его темны. – Се – давнее дело. Забыто… и Васька забыл. Только вот средь потомков его, с той поры – вспоминается. К Пасхе.
И смотрит на Ваську. И ждет.
– Не простила, видать… – шепчет Васька.
Гремучая, черная тьма.
– Не простила, – кивает старик, и встает, и скрипят половицы. – Бог в помощь. Пойду я, пожалуй. За стол – благодарствую.
Тень вырастает за ним.
– А… она… – говорит ему Васька, и жмурится. Мокры глаза. – Василиса, то бишь… подмогните нам, дедушка…
Жалок.
– А чем подмогнуть? – суровеет старик. – Этот убрус не я завязал. И развязывать – тоже не мне. Хотя… есть один способ. Да только тебе не понравится.
Шепчет, склонившись над Васькой.
Слова – уголья раскаленные.
Ярый огонь несмолкающий.
Сухона плещет волной, и горьки ее воды зеленые.
– Нет! – кричит ему Васька. – За что?
И молчит, рот ладонью прикрыв. И глядит на лучину чадящую.
***
Непогодится. Дождь, тихий, мелкий, нудящий – сеют тучи за серым окном. Небо жмется к земле. Холода уже близко.
Васька ждет холодов.
– К Рождеству все наладится, – мать говорит, и глаза ее кротки, – так поп обещал. Отмолить мою доченьку…
Всхлип.
Дождь стекает по крыше. Недобрая, стылая хмарь. Сквозь нее – прорываются звуки. Тонки, будто нить. Заплетаются, рвутся.
Тонки.
– Гляди-тко – петух закричал! – говорит Василиса. – Вострит голосок.
Прялку – в сторону. Смотрит на мать.
– Не, наш будет звончее, – нахмурилась. Черная бровь под платком. – Этот хрипатый какой-то…
…В курятнике – сухо и сено. В курятнике – пыль. Бьют встревожено крылья. Пестры.
Васька встал на пороге. И – черное, быстрое, злое бросается в грудь. Оглушительно квохчет.
– Чернушка! Ты что разбуянилась? Что ты…
Чернушка в руках его, перья ее – как ножи. Желтый глаз беспокоен.
– Ко-ко… кукареку! – и смотрит на Ваську задиристо. Желтый, сверкающий глаз. – Ко-ко, ко-ко-ко!
Грохочет за стенами. Мается гром. Дождь смелеет и крепнет. И Васька бредет через двор, и в руках его – черная курица.
– Вот, – говорит он, и взглядом – на мать, – вот она и кричала.
Несчастная мокрая курица.
– Сглазил! – ахает мать. – Сглазил тот ворожей нашу курицу! Нонче – только ушел – прусаки все повывелись… куры запели… Ахти, быть покойнику в доме! А ты, – тычет пальцем на Ваську, – куда ты смотрел? Зачем в избу пустил? Зачем вынес попить?
Гром бьет, будто колет дрова над избою. Раскатисто лупит по крыше.
– Огонь… – шепчет вдруг Василиса. – Ой, лишечко… красный огонь!
Хрипит.
И хрипит.
И белы ее губы.
Придут холода…
– Так ведь… дед этот… он мне сказал… – Васька давится словом. Черство, точно корка. Прилипло к гортани. – Мамка, он…
Холода подступают все ближе.
– Огонь… – говорит Василиса. – Как жжется-то… Ой, моя смертынька…
Тянет убрус с головы.
– Чего смотришь? Сестра помирает, охальник! – заходится мать.
Гром рычит, как медведь. Тяжко стонет над крышей.
– Ко-ко… кукареку! – Чернушка роняет перо.
Оно падает.
Падает.
Черно, как сажа в печи.
И остро.
– Раскровянила руку… поди ж… – Васька ежится.
Холод течет по избе.
– Чего ждешь-то? – кричит ему мать. – Нож бери, и во двор!
И во двор.
– Ко-ко-ко… – причитает Чернушка. – Ко-ко, кукареку!
Безумствует гром.
Васька мокр. Нож в руках его скользок.
– Прости, – говорит он Чернушке.
И режет ножом ее шею.
***
На Покров выпал снег, осторожный и сонный. Холода торопились. Как белый огонь – по траве. Дотлевающий пепел. Сгорает Покров, миг – и что остается?
…Танцуют. Грохочет изба, перебор балалайки. Капризница, то замолчит, то зальется.
Танцуют. Царит балалайка, жар-птица из Васькиных снов. Прошлой ночью – явилась, плыла над избой, точно месяц, кровавым пером прикоснулась к избе. И изба – занялась, и взошло непомерное пламя. Над лесом, под мертвой луной, белым-бело – взошло.
Васька помнит – к беде. И забыть не случится. И ждет.
…Василиса танцует. Коса, сарафан. Слишком взрослая, слишком красивая.
Ждет.
Балалайка смешлива и звонка. Как снег, осыпаются звуки. Бело за окном. Догорает Покров без следа.
– Как зовут тебя, девица? Может, попляшешь со мной?
Бледный, тихий Покров. Холода наступили. По первому снегу – пойдем? Оттанцуем?
…Рубаха – огонь. Он стоит с Василисой, и Васька не знает его. Тало в памяти, пусто.
– Может, нет, ну а может – и да. Покажи, что умеешь!
Смеется.
Щерит зубы и тот, в красной, жгучей рубахе. Берет ее за руку.
Черен Покров. Урезается день, полуночная тьма – входит в силу. Васька знает – к неладу. В обман не введешь.
…И танцуют. И тени скользят по стене. И легка Василисина тень. А вторая – рогата. Прищурится Васька – рога пропадут. Прямо смотрит – являются.
– Эгей! Шел бы ты… – говорит тогда Васька. И толкает того, что в кровавой рубахе. И бьет кулаком по плечу. – Шел бы ты куда дальше, варнак!
Снег покровский недолог.
– Ахти! – говорит Василиса. – Не стану с тобой танцевать. Ногу мне отдавил…
И кривится. И в слезы.
– И-и, будто копытом наехавши! Тяжко!
И смотрит. Глядит на того, в жаркой, красной рубахе.
Огонь по избе. Запах серы. Молчит балалайка.
– Исчез! – изумляется Васька. – Истаял варнак. С дымом вышел.
…Следы от копыт. Уголья.
Холода заблудились покровские.
– Красный, ярый огонь… – говорит Василиса. – Ой, жжется! Ой, Васенька, милый, спаси!
И на пол оседает бездыханна.
***
К Рождеству – небо черно, и звонкие звезды на нем. И одна из них – бледно встает над избой, и томит, разгорается знатно.
Васька шепчет звезде:
– Обожди, я иду.
И идет – по хрустящему снегу, сквозь сугробы и мертвую тьму, к колокольной, нарядной, неспящей полуночной церкви.
Идет, и звезда в небесах путеводная.
Ночь забирает шаги.
Померещится дивное – волчья зубастая пасть, рык медвежий… ночь колядует, зовет. Заморочит, обманет, запутает…
Васька верит звезде.
Он идет, и под сердцем, за пазухой – красный убрус. Жжет, огнем раскаленным.
Василисин убрус.
– Вот он я, – говорит, и церковная дверь отворяется. Желто, светло. – Я пришел. Ничего не боюсь, – говорит, и дрожат его руки.
И убрус на руках его светится.
– Мне, – говорит он иконе, – отдай ее хворь. Я все сдюжу. Я сильный. Я буду терпеть. И помилуй ее, Василису. Прости, – говорит, и встает на колени с убрусом.
И жар окружает его, мертвый, красный огонь нестерпимый.
И сквозь жар – видит реку, течет полноводная Сухона. И себя на корме. И икону, ту самую, светом объятую белым. И рядом – старик.
– Вишь ты… решился, – смеется, и глаз его черен, лукав.
И воды нисходят с небес, разливается Сухона. Льется и льется на Ваську, и жар утишает его.
Он вновь пред иконою. Мокрый до нитки. Здоров.
– Значит, все же простила…
Икона молчит.
– Отчего бы и нет, – отвечает старик. В черной шапке овечьей – стоит на пороге. И смотрит. Глядит на икону в упор. – Чего в Рождество не случается…
И исчезает в ночи.
________________________________________________________________________________
* Убрус – старинный женский головной убор.
* Варнак – разбойник, каторжник.
* Покров – праздник Покрова Пресвятой Богородицы, отмечается 14 октября.
* В рассказе используются вологодские народные приметы и предания. Одно из них – о войне новгородцев с устюжанами и иконе Богородицы, покаравшей новгородцев за свое похищение из храма Великого Устюга.
Очень нравится!
Инна, вы безусловно талант!
Нравится.)
Большое спасибо!
с уважением, Денис.
С добром, Ольга
Мне понравилось, Марита.
Интересно, в одной семье: брат и сестра практически одним именем названы.
А пламень чудодейственный. Или как у Вас - чудейственный?