ОСТОРОЖНЫЙ

Продолжение



42. ГОЛОД

Девушку звали Айна, «первая». Гойо нравилось её имя. Тёмный голод, шевельнувшийся внутри, замер, а на его место хлынула обжигающая тоска. Гойо читал её жизнь, словно листал огромную книгу. Она была из чудотворцев. Потому и расправиться с ней сопляку Эйсону было не под силу. Да и сам он не смог бы причинить ей вреда.

По дороге в селение Гойо шёл рядом и наслаждался ароматом, который чувствовал только он. Особенно нравилось ему внюхиваться в запах, исходящий от её пшеничных волос. Они пахли яблоками и зелёным майским чаем. Гойо никогда не пил зелёный майский чай, но знал об этом всё: как его растят и собирают, сушат, и как ароматная янтарная жидкость обволакивает внутренности той, которая шла впереди, не замечая его.

«Ишь… Чистая…» — с досадой подумал Гойо. В этот момент оборотень впервые пожалел о том, что он не человек. О, как бы он хотел сейчас быть обычным жителем селения безымянных! Нет, он не хотел бы быть чудотворцем. Но всё же, быть человеком, прикасаться к ней, воровать для неё яблоки — он бы очень хотел. И сам не знал, почему.

В селении безымянных наступал вечер. Дома становились всё тише, и становилось слышно, как вздыхает скот в хлевах и шуршат невидимые мыши в амбарах. Айна выглянула на улицу, запирая ворота. На скамье у ворот сидел старик. Айна пригляделась: это был какой-то пришлый. Окинув его оценивающим взглядом, она отметила, что одет чужак кое-как. Подоила корову, налила молока в глиняную кринку. Снова выглянула за ворота. Старик сидел в той же позе: выпрямив спину и глядя куда-то вдаль, как будто наблюдая за праздношатающимися селянами, уже сходившимися на небольшую круглую площадь у корчмы.
— Хотите молока? — спросила она старика. — Возьмите…

Старик искоса взглянул на молоко. Промолчал.
— Ну, как хотите… — пожала плечами Айна. Вошла в дом, но вскоре вышла за ворота снова, держа в руках тёплую стёганую фуфайку. Старик сидел по-прежнему. Вечерний ветер был холодным, ещё немного, и наступит осень. Айна не стала спрашивать согласия старика. Молча набросила ему на плечи фуфайку и пошла к себе. Старик сказал ей в спину:

— А если я унесу её, не верну?
— Носите на здоровье, — приветливо откликнулась девушка. — Это от отца осталось. Всё равно носить некому.

Старик кивнул, вскочил и, на ходу засовывая длинные костлявые руки в рукава, направился к корчме. Его мотало из стороны в сторону, как будто у него был лёгкий паралич. Айна посмотрела ему вслед и подумала, что у старика странная походка, и ведёт он себя странно Но это было не её дело.

Эйсон вышел из корчмы, неверно ступая, разгорячённый грибной настойкой, делающей людей чуть смелее и безумнее. «Тебе конец...» — прошептал он неизвестно кому и оступился, неуклюже покачнулся и уселся прямо на землю. — «Тебе конец, нечистое отродье!»

Он ждал брата и маленькую шайку подростков, которые должны были принять участие в весьма неблагопристойном деле. В селении друг о друге знали почти всё, но в глаза старались не говорить. Ни от кого не укрылось странное поведение Эйсона после того, как из селения увезли Айна, которого все знали как лучшего парня селения и округи. Его имя означало «первый». И это было действительно так! Даже после того, как кряжистого, крепкого и рассудительного Ратуса, его отца, обнаружили зимой на пустынной дороге у одного из селений с раскроенным черепом, Айн не потерял силы духа. Хозяйство, заботы о котором легли на плечи Айна, расцвело ещё больше, а дом, казалось, стал ещё крепче. Его привязанность к домашним была редкостью и вызывала удивление и уважение. Он не забывал делать подарки и приглядывать за домочадцами — за расцветающей на глазах Айной и за матерью, Аной, сильно сдавшей после гибели отца. Отцовский налаженный бизнес коммивояжера Айн не унаследовал, предпочитая трудиться на земле и мастерить своими руками разные вещи — от игрушек до глиняной посуды. В доме покойного Ратуса даже обедать не садились прежде, чем Айн войдёт в дом. Это была очень дружная семья с крепкими традициями.

Но в один несчастный день благополучие разлетелось вдребезги. В селение пожаловали ловцы из Мрана. Их чёрный фургон был легендой селений. Мало кто видел его, но как он выглядит — знали все.
Ни у кого ничего не спрашивая, зловещие гости направились к дому Ратуса. У ворот, видимо, ожидая Айна, заканчивающего какие-то важные работы по хозяйству, стоял Эйсон в нарядной красной рубахе, однако тотчас же растворился, как только заметил направляющиеся в его сторону механически шагающие мрачные фигуры в длинных чёрных плащах и капюшонах.

Айна увезли сразу. Онако не тронули ни мать, ни сестру. А Эйсон с тех пор впадал в злобное настроение, едва речь заходила об брате Айны. Со временем упоминать имя бывшего друга и наперсника стало неловко. Эйсон однажды в корчме разбил бутылку грибной настойки, к которой стал регулярно прикладываться после исчезновения друга. Так бесило его, когда кто-то произносил имя Айна. Да и небезопасно было поминать его — поговаривали, что Айн был чудотворцем. К матери его, Ане и сестре — Айне отношение стало настороженным и даже враждебным.

Эйсон предложил Айне жить вместе в доме её отца после того, как мать оставила её сиротой, отправившись на тот свет. Зажав её в сенях её дома, он попытался облапать её дрожащими от грибной настойки и похоти руками. Предложение прозвучало настолько развязно и двусмысленно, что Айна выставила ухажёра за порог, а после долго отмывала всё тело, как от коросты.

Эйсон затаил обиду, возненавидев Айну всей душой, а нынешним вечером решил отомстить за унижение, нанесённое ему зажиточной пигалицей. Подогревая себя грибной настойкой, он дурел, мысли становились всё тяжелее. Наконец, изрядно напившись, он окончательно созрел для мести, решив надругаться и опозорить девушку в присутствии компании подростков, к которой принадлежал его младший брат, рыжий Аден, чьё имя означало «рыжий, как солнце» или «райский сад». Эйсон называл братишку «Ржавым» и частенько поколачивал. Но если нужно было идти на какое-то дело, братья всегда находили общий язык. План обсудили, назначили день.

Взамен на моральную поддержку Эйсон разрешил компании пошарить по закромам зажиточного дома, в котором и после смерти Ратуса не переводилось всякое полезное добро. Опозоренную Айну Эйсон бы великодушно взял за жену, и никуда бы она не делась, особенно, если бы Эйсон припугнул её тем, что или оскандалит на всю деревню, или наведёт на неё ловцов. Так или иначе — Эйсон был полон энтузиазма и решимости довести задуманное до конца.

Сидя на земле у корчмы, он крикнул: «Ржавый! Где ты шляешься?!» Зычный голос, казалось, был слышен даже в самом дальнем углу села.
— Зачем он тебе? — раздался над его головой чуточку насмешливый, но приветливый голос Айны. У Эйсона сердце взлетело так стремительно, что чуть было не застряло в горле. С чего бы это ей быть такой приветливой?

На него пахнуло теплом и яблочным духом, который окутывал Айну, как облако, куда бы она ни шла. Она наклонилась к нему, положив руку на плечо и приподняла юбку, выставив наружу округлую коленку, упругую икру в шёлковом чулке.

— Подойдут ли такие туфельки для свадьбы? — спросила она, глядя ему в глаза и продемонстрировав ногу в туфельке на низком ходу. У Эйсона мгновенно пересохло горло.
— Я согласна, Эйсон… Хорошо ли моё приданое?
— Да… — шепнул Эйсон и кадык над воротом рубахи судорожно дёрнулся. Все его планы, полные мести и ярости, летели в тартарары. С этой девкой определённо нечисто — Эйсон был, как под гипнозом.
— Когда? — шепнул он онемевшими губами. И тут произошло нечто, отчего Эйсон чуть не выругался. Айна поцеловала его в губы и шепнула:
— А хочешь поправить подвязки на моих чулках? Прямо сейчас. Смотри, не медли, а то ведь я могу и передумать.

С этими словами она направилась в дальний закуток за корчмой, где за высоким плетёным забором хозяин харчевни держал мангал для жарки мяса и пустые бочонки из-под круп, а ещё — большой деревянный ящик для мусора, который скапливался за день. Между бочками стояла широкая скамейка для тех, кто нуждался в немедленном уединении. Эйсон, сбитый с толку, вскочил и побежал вслед за девушкой. Глядя на неё со спины, он подумал, что она вихляет бёдрами, как девка из борделя в соседнем селении.

Айна поманила его рукой, оглянувшись, и проворно исчезла за углом, а спустя несколько секунд Эйсон почти вбежал в закуток. Айна глядела на него из полутьмы жёлтыми лисьими глазами, улыбаясь зло и странно. Эйсону стало не по себе. Схватила за ворот и потянула внутрь. На деревянной двери лязгнул засов.

43. ТУХЛАЯ РЫБА

Аден прибежал на площадь заблаговременно, а друзья всё не шли. В корчму, где сидел брат, заходить не хотелось. Тяжёлый запах настойки и сожжённого подсолнечного масла вызывал у Адена непреодолимое отвращение, а шум казался враждебным настолько, что в случайных словах посетителей корчмы Адену чудились ехидные намёки и пересуды.

Уже стемнело. Адену не нравилось, что затеял брат. Как-то не по-людски всё это выглядело. Айна хоть и высокомерная, но поступать с ней как с последней воровкой или дрянной потаскухой — было бы слишком. Он подумал с надеждой, что если брат напьётся в стельку, то можно будет забыть о некрасивом деле и никуда не соваться. На душе у парня, что называется, кошки скребли. да и друзья запаздывали, из чего Аден сделал вывод, что им тоже вечерняя затея поперёк совести.

Увидев Эйсона, вышедшего, пошатываясь, из шумной забегаловки, Аден отступил в тень, под навес одного из домов. Ему хотелось спрятаться и заснуть, а проснуться — когда все неприятности произойдут или пройдут стороной.

Подросток смотрел на площадь. Брат был пьян. Споткнувшись, он грузно плюхнулся на землю у крыльца, и, немного повозившись, уселся. Вёл он себя странно. Поднимал голову, выставив вперёд тяжёлый подбородок, опускал её, вновь поднимал, как будто прислушиваясь к чему-то или рассматривая что-то невидимое в сумраке. Вдруг он поднялся с земли, как будто ужаленный и быстро направился в тёмный угол за корчмой.

«Эх…Пьяная ты харя!» — с досадой выругался Аден про себя. На площади перед питейным заведением никого не было. Лишь из тёмного закутка, за дверью во внутренний дворик, в котором исчез Эйсон, послышалось странное похрюкивание и повизгивание, как будто кто-то резал там охрипшую свинью. Аден нехотя направился вслед за братом. У него не было никаких дурных предчувствий. Только досада от того, что изрядно напившегося брата придётся волоком тащить домой, а это была для Адена задача чертовски неприятная.

Дверь была закрыта на засов изнутри. Аден подёргал ручку двери в заборе, пнул дверь ногой. Она распахнулась вовнутрь, и что-то большое, непонятное, зловонное, обдав парня ледяным холодом, метнулось прочь из проёма двери и как будто растворилось в воздухе.

Аден пришёл в себя от того, что кто-то плеснул ему водой в лицо. Медленно открыл глаза.

— Сомлел, видать, пацан… — произнёс дядька Мирон, хозяин сельской харчевни. Возле тусклого навесного фонаря, болтающегося над дверью, выходящей во внутренний дворик позади корчмы, стояли вечерние пьяницы.
— И взрослый бы сомлел, такие страсти увидеть... - сокрушённо добавил чей-то мужской голос.
— Не смотри туда… — испуганно и тихо буркнул Мирон, закрывая Адену глаза широкой шершавой ладонью.
— Господи… Да он его выпотрошил, опустошил… — охнул кто-то в глубине двора.
— Фу ты, какая дурная смерть… — посетовал ещё кто-то рядом.
— Ага, поймать бы нечисть и убить! — поддакнул кто-то, стоявший за спиной Ржавого.

Аден стряхнул руку Мирона, крутанул головой и вгляделся в освещённый круг, в котором лежало что-то жуткое, страшное, в разорванной рубашке брата. Сердце ухнуло и провалилось. Все разом умолкли, глядя в круг от скрипнувшего в тишине фонаря, вздрагивающий на земле.

— Дядя Мирон… — прошептал Аден. — Почему здесь так пахнет рыбой?
— Где? — тоже шёпотом спросил дядька Мирон, как будто боясь кого-то разбудить.
— Здесь… Здесь повсюду пахнет тухлятиной, гнилыми рыбьими потрохами. Неужели вы не чувствуете этого ужасного запаха разложившейся рыбы? — с отчаянием спросил Аден, чьё имя обозначало «солнечный огонь» и «райский сад», но покойный брат упрямо называл его Ржавый. Аден заплакал.

— У меня не было рыбы сегодня… — растерянно развёл Мирон ладони в стороны, будто показывая, что они пустые.
— Она ведьма, ведьма! — выкрикнул Аден.
— Кто?! — Мирон смотрел на мальчугана, как будто тот сошёл с ума.
— Вонь… Какая вонь… — пролепетал Аден, махнув рукой. И его стошнило.