Дома Юлька поняла, что, кажется, забыла мобильник у бабушки. А позвонить – руки чесались! Ей страсть как нужно было выговориться. Поделиться назревавшим в душе бесповоротным решением. И чтобы её обязательно поддержали. Иначе у неё попросту может не хватить сил на его осуществление.
Поделиться!.. Но только не с мамой. Мама узнает об этом последней. Когда всё уже будет сделано. Так она быстрее сможет это принять. Сначала Юлька поговорит с бабушкой, посоветуется с ней. Но перед этим…
Не выдержав более неопределённости, она кинулась в спальню к стационарному телефону и, порывисто схватив трубку, набрала Томкин домашний номер. Нужна была поддержка подруги. Трубку взяли после серии длинных гудков вперемежку с короткими. Юлька чуть было не сказала: «Привет!», но удержал её от этого голос. Он был не Томкин. Юлька тут же узнала одногруппницу из Томкиной компании.
- …Ой, слушай, Прощину только не приводи с собой, ладно? Не в кайф с ней вообще тусить! Дурочка какая-то. Витает всё где-то. Чё ни спросишь – всё невпопад… Чего ты к ней прилипла – до сих пор не поймём!.. Как раньше, своей компанией соберёмся.
- А зато как я ей имидж поменяла! Нравится? – послышался самодовольный голос Мизинцевой.
- А-а… Нет, ну это-то классно, конечно! Особенно по сравнению с тем, что было…
- Ну вот! И это всё – я!
- Ну внешне – да. Ты её преобразила. А что толку? Как была несамостоятельной, так и осталась. Вот наиграешься ты с ней в визажиста, надоест – бросишь! И во что она опять превратится? Скорее всего, опять будет свою косу плести, а о косметике даже не вспомнит. Почему, думаешь, у неё своего имиджа нет? Да потому, что характера нет! Думает, небось, что всё само – на блюдечке – приплывёт…
- А собираться где будем?..
Юлька положила трубку, так и не проронив ни слова. Она поняла, что своим звонком случайно подсоединилась к чужому разговору. По стационарному телефону такое бывает.
Посидев какое-то время в оцепенении возле телефона, Юлька, всё же, заставила себя встать и поплелась к выходу. Ей, кажется, куда-то было надо… А куда? Враз забыла. Пытаясь вспомнить, рассеянно глянула в зеркало, висящее на стене в прихожей. В зеркале увидела свою размакияженную физиономию с выражением, как говорила мама, «точно пыльным мешком стукнутой»: глаза, кроме тупой растерянности, не выражали ничего. Модная чёлка с начёсом напоминала петушиный гребень, высокомерно вздёрнутый. Перед глазами тут же всплыло самодовольное Томкино лицо, любующееся своим творением. И вдруг в Юльке что-то словно взорвалось: она ринулась к ванной. Яростно щёлкнув выключателем, резко распахнула дверь и, включив воду, решительно подставила лицо под струю хлынувшей из крана воды. В раковину потекли грязные, красно-сине-зелёные струйки.
Юлька со злостью размазывала по лицу тушь, тени, румяна, помаду, тщательно стараясь смыть всё до последнего следа Томкиных усилий.
- Вот тебе твой имидж!.. Во-от!.. Вот тебе!.. Во-от!.. – как заведённая всё повторяла она с тихой ненавистью.
Оставив на лице грязные, стекающие разводы, она подставила под струю и чёлку, смывая лак и уничтожая её бойкую вздёрнутость.
Вскинув наконец голову, увидела в зеркале, что от былого великолепия, стекающего теперь мутными потоками в раковину, остался один «испанский узел» на затылке. Решительно выдернув из причёски шпильки, замотала головой в разные стороны. Быстро-быстро. Волосы, спутавшись, беспорядочно рассыпались по плечам. Голова слегка закружилась от резкого и частого мотания. А потом – словно вдруг накрыло опустошение. Вот она стоит в ванной, перед зеркалом, вся растрёпанная, с обвислой мокрой чёлкой, с невообразимо грязным лицом, и не знает, что делать. Что дальше? Сломала причёску, смыла косметику, а теперь что? Снова плести косу? Вплетая в неё свои прежние мечты о повторении чужой судьбы? Взгляд случайно упал на небольшую полочку, на которой лежали ножницы. Повинуясь внезапному порыву, она схватила их. Другой рукой зажала в кулак всю свою гриву и молча, сжав зубы, стала резать её, кромсать, пока не откромсала всю. Оставив коротко торчащие в разные стороны, непослушные космы. И когда наконец увидела у себя в руке бессильно повисшие, отрезанные волосы, которые так странно было видеть отдельно от своей головы, волосы, которые теперь, казалось, не имели к ней никакого отношения, как и её прежние мечты и мысли, её вдруг прорвало. Выронив ножницы, Юлька уткнулась запачканным лицом в эти отрезанные волосы как в подушку и зарыдала, всхлипывая и подвывая. Медленно осела на пол. Прямо в ванной. Не было сил ни встать, ни выйти. Как же горько, оказывается, расставаться с отрезанными косами! Расставаться с той частью себя, которая пусть и наивна была до глупости, но не замутнена никаким потрясением, чиста. Будущее виделось, хоть и чужим, но ясным. А теперь – что там? В будущем? Такой же хаос, как у неё на голове.

***
Юлька шла, и ей казалось, будто она не идёт, а парит над землёй: так легко и свободно было на душе. Эта же лёгкость и свобода передалась всему телу. Подумать только, какой лёгкой может стать голова без кос!
Отрыдавшись вволю и умыв лицо, Юлька, как смогла, причесала ставшие теперь непослушными волосы, предварительно смочив их водой. Получилось что-то вроде входящего в моду шегги. Градуированного каре. Не лишенного своего беспорядочного очарования. Вместо платьев и юбок отыскала в шкафу подаренные ей кем-то из знакомых матери джинсы и натянула их. Вроде подошли.
Стоял октябрь. Солнечный день. Золотая осень. Листья, словно уразумев, что расти на ветках - не то, к чему они призваны в это время года, без сожаления срывались и покидали насиженные места. Но не падали на землю, чтобы сгнить на ней, а не спеша, будто смакуя свой путь, золотисто плыли по воздуху сверху вниз и мирно ложились на желтеющую траву, щедро устилая мир своими солнечными, ярко-рыже-жёлтыми красками, вливающими бодрость и жажду жизни во всё живое.
Вот так же, вместе с листьями, плыла и Юлька. К своему освобождению. От лжи. Потому что то, чем она занимается сейчас, - это всё ложь. Педучилище – ложь: ей там до боли скучно! Школа – ложь: ей в тягость вести уроки! Отличница? Ложь! Никакая она не отличница. Теперь это ясно даже ей. Так называемая дружба с Томкой – тоже ложь. Как выяснилось. Юльке не было интересно ни с ней, ни с её подружками. Просто льстила Томкина популярность. Томке же нужен был пластилин – бессловесная кукла, из которой она могла лепить, всё, что ей вздумается.
Зайдя в сквер педучилища, Юлька увидела двух привычных работников. Один – садовник, подрезающий кустики. Другой – дворник с лицом Карлсона, который живёт на крыше. Только вот нос был постоянно красным. Дворник стоял на дороге, ведущей к центральному входу. С застывшей в одной руке метлой, в чёрной рабочей куртке, таких же штанах. На тёмных курчавившихся волосах восседала шапка-ушанка. На лице Карлсона застыла блаженная улыбка.
- Михалыч, ты чё застыл? – заметил наконец садовник неподвижное состояние Карлсона. – Невмоготу, что ль? После вчерашнего…
- Да ты… Ты чё?!.. После какого «вчерашнего»? Жалко мести-то!.. Такую красоту…
- А-а… А я думаю: чё стоишь?
- Стою. Потому что влюблён я.
Голос у дворника тоже был как у Карлсона: низкий, с хрипотцой.
- Эт в кого ж?
- Да во всё! В эти вот листья, в деревья, в солнце, в облака, в осень… В жизнь!..
Пятидесятилетний на вид, дворник Карлсон оказался в душе юным поэтом…

Хватова Елена Владимировна, сидя в своём роскошном директорском кабинете, в удобном кожаном кресле, с трудом скрывая отвращение, терпеливо выслушивала очередную жалобу очередного преподавателя. Преподавательница настаивала на повторной сдаче зачёта студенткой, часто пропускающей занятия по «якобы справкам». А она, преподавательница, уж точно знала, что справки этой студентке выдаются в любое время суток по первому её требованию. Ну, то есть по блату. Но, поскольку сама она доказать это не могла, то надеялась на «помощь», подразумевая психологическое давление на нерадивую студентку, со стороны директора.
«Не кабинет, а сливная яма! – неприязненно подумала Елена Владимировна. – Разве ж с хорошим чем-нибудь придут! Всё только с плохим…» И вся её жизнь… там же. В этой самой яме. Как она там оказалась? Почему? Почему такой итог?.. Что она сделала не так?.. В чём провинилась?.. Жить постоянно на пересечении множества перестрелок, конфликтов – студентов с преподавателями, преподавателей с преподавателями, преподавателей с родителями, родителей с директором, директора с департаментом!.. Господи!.. За что?!.. Сейчас вот ещё отчёт висит!.. Надо срочно делать. Потом – отвечать на запросы из департамента. Ну ладно, часть работы можно передать секретарше. Потом ещё – совещание. На десерт!..
А у неё сегодня так некстати разболелась голова: в висках стучит. Это, наверное, после бессонной ночи. Но лечь спать для неё означало закрыть единственный просвет, ведущий из той самой ямы, в которую она себя загнала. Ей надо, надо было закончить наконец свой этюд!
Когда-то, в юности, Елена Владимировна очень хорошо рисовала. Как говорили, «подавала надежды». Но мать, практичная женщина, всё повторяла: «Ну что это за профессия – художник! Что это тебе даст?» Решили, что Лена должна получить «нормальную» профессию, дающую стабильный заработок. Проще было подчиниться матери, чем спорить с ней. Поступила на био-хим. Наверное, это и стало её первым предательством – предательством своего призвания, - породившим ряд других предательств. Потом, сразу после института, - аспирантура, защита. И вот она – кандидат биологических наук.
Ей предложили место ассистента при кафедре биологии. Но ни биология, ни, тем более, перспектива превратиться в кафедральную рабочую лошадку её не прельщали. Она приняла место преподавателя биологии в педучилище. Но не из любви к педагогике. Её целью стало превратиться из подчинённой в подчиняющую. Директорская должность – вот что даст ей долгожданную свободу. Ну и конечно материальную независимость. Вот когда можно будет не зависеть ни от матери, ни от начальства!..
… Жалобщица, вволю излив душу, наконец вышла. Вошла секретарша и сообщила, что к директору просится одна студентка. Студентка? О Боже! Этому будет конец?!..
Вошла студентка. По виду – третьекурсница. Стрижка у неё какая-то… странная. Неудачная. Беспорядочная. Но сама девчонка кого-то смутно напоминает… Протягивает какую-то бумагу.
Юлька подала директрисе заявление. К кабинету подходила – трусила жутко. Придётся выдержать тяжёлый взгляд этой мрачной женщины. А вошла – и страх тут же испарился, уступив место чему-то вроде… жалости. В огромном чёрном кресле сидела, скрючившись за компьютером, маленькая худенькая женщина с раздражённо-затравленным взглядом. Взъерошенная стрижка коротких волос. Внутренне вся тоже словно взъерошенная. Казалось, и директорское кресло, и стол, и весь кабинет, всё было ей не по размеру. Всё слишком ей велико, настолько велико, что она, такая маленькая и худенькая, просто терялась во всём этом! Вся эта громоздкая роскошь словно поглощала её, делая второстепенной. А главной – себя.
- Я уже была в учебной части, - объяснила Юлька своё заявление. – Мне сказали подойти к вам за подписью.
Директриса, точно не слыша её, морщила лоб, усиленно вчитываясь в написанное.
- Прощина Юлия? Это вы? – переспросила она наконец, словно пытаясь припомнить что-то.
Юлька кивнула.
- Прощина… Скажите, - оживилась вдруг директриса, - а Прощина Вера – вам не родственница?
- Моя бабушка.
Лицо директрисы как будто чуть посветлело, взгляд смягчился.
- Похожи немножко. На бабушку. А где она сейчас? Чем занимается?
- Она в медучилище. Преподаёт. Химию.
- Преподаёт, значит?.. – раздумчиво произнесла директриса, слабо улыбнувшись. Потом, словно очнувшись: - Ну, а вы, Юлия Прощина, с чем же ко мне? – и взгляд её сделался озабоченным.
- Та-ак… - озадаченно протянула она, прочитав заявление. – Уйти, значит, хотите? Почему?
- Я… ну… я не хочу быть учителем.
- Не хотите… А кем хотите?
- Пока не знаю.
- Ну, а чем вообще заниматься собираетесь? Работать? Где?
- Кхм… Возле нашего дома есть детсад. Номер четыре. Там постоянно висит объявление… я, как прохожу, всякий раз вижу… «Требуется дворник». Может, пока туда…
- Куда?! Дворником?!
- Ну да. А почему нет? Разве не любой труд почётен? Ведь мы же так в школе детям говорим.
- Да, конечно… Но… А бабушка знает? Родители ваши?
- Ещё нет.
- Ещё нет. А вы понимаете, что мы обязаны будем сообщить им об этом? Вам ведь ещё нет восемнадцати? Мы тоже несём за вас ответственность. Как за нашу студентку.
- Да, конечно.
- А почему уйти-то решили? Что это вы вдруг? Два года всё нормально было – и вдруг нате, пожалуйста!..
- Ну… как сказать?.. Я побывала на практике… в роли учителя… и поняла: учить детей – мне не интересно. Не моё это… А что моё – пока не знаю. Не разобралась ещё. Поработаю – может, разберусь.
- Может, и разберётесь, - как-то странно произнесла директриса.

***
- Вот это номер! – ошеломлённо воскликнул Юрий Александрович Пшенников. Не понятно, что больше имея ввиду: то ли изменившийся внешний облик Юльки, то ли новость, которой она его огорошила. В обычно почтительном взгляде его серых глаз теперь читалось искреннее сожаление, смешанное с робким недоверием к тому, что он увидел и услышал.
Юлька, выйдя от директрисы, зашла к Юрию Александровичу – руководителю литкружка. Юрий Александрович вёл и литературу, но не у них в группе. Отзывы о нём у студентов были преимущественно самыми восторженными. Да это и не удивительно: на уроках он увлечённо рассказывал о книгах и об их авторах так, что даже самые шумные и невнимательные слушали открыв рот. А кроме того, несмотря на свой пятидесяти с лишним-летний возраст, он имел весьма представительную внешность: крупный, широкоплечий, с копной густых чёрных волос, зачёсанных назад. Всегда одетый с иголочки, галантный, он умел превосходно говорить комплименты студенткам. Тем самым вливая уверенность даже в самых неуверенных. Юльке, например, он как-то поведал:
- Знаешь, что такое Юля?
- Нет, - с интересом призналась Юлька и навострила уши в предвкушении приятных слов. Да не от кого-нибудь, а от мужчины!
- Это сочетание изящества и интеллигентности.
Нечто подобное Юлька о себе всегда подозревала. Поэтому её неуверенность была, скорее, показной. Или, может быть, стала показной после этого разговора с Пшенниковым. Могло быть и так. Он был одним из немногих учителей, кто смог её принять. И разглядеть в ней – закоренелой троечнице и «дурочке» - изящество и интеллигентность. Чаще всего с другими людьми, кроме разве что бабушки и Светки, Юлька чувствовала себя лягушкой, а с Пшенниковым – царевной.
Но самое главное – он писал стихи. Читал их студентам. И в литкружке, и на занятиях. Хорошие. Юльке нравились. Но больше других ей запомнилось одно. Оно называлось «Черновик» и заканчивалось такой фразой: «У жизни нет черновика!» Юлька была из числа тех людей, для которых общаться вживую с поэтом – это всё равно, что общаться с небожителем.
Романтический ореол вокруг Юрия Александровича усиливали и просачивающиеся в среду студентов обрывочные сведения о его личной жизни. Говорили, что его жена в юности пережила сильную душевную драму. После чего, естественно, разуверилась в людях. Особенно в мужчинах. И не известно, как бы у неё сложилась жизнь в таком безверии, не встреть она Юрия Александровича.
Юлька как-то видела их вдвоём. В театре. Жена Пшенникова – невысокая, седоватая женщина с подозрительным взглядом – показалась Юльке старой. Старше Юрия Александровича. Этим Юлька поделилась с одной из участниц их литкружка. И та ответила, что жена как раз, наоборот, моложе Пшенникова. На пять лет. А выглядит так из-за перенесённой в юности травмы. Да и вообще жизнь у неё была не сахар! Так что, в глазах Юльки, Пшенников спасал изломанную судьбой женщину. Можно сказать, восстанавливал её из руин. Был у них и сын…
В общем, со стороны жизнь Юрия Александровича казалась со всех сторон состоявшейся: любимая работа, семья, творчество… Так что же его вдруг заставило написать такое стихотворение – про жизнь в черновике?
На каждой творческой встрече он с каким-то маниакально-отчаянным упорством повторял, что в его творчестве был семилетний перерыв. Выражение лица при этом у него было такое, точно он бередил старую рану. Но ни у Юльки, ни у кого другого даже не возникла мысль спросить: почему? И вот, по прошествии семилетнего перерыва, он разразился «Черновиком».
- Юля?! Где же твоя коса?!
- Осталась в прошлом.
- Так же, как и желание стать учителем? Ты ведь хотела, помнишь? Почему так, Юля? Что случилось?
- Помню, Юрь Саныч. Просто тогда ещё не знала, что не хочу. Теперь знаю.
- Та-ак. Ну а кем хотела бы? Решила уже?
Юлька вспомнила дворника Карлсона и сказала:
- Да. Хочу быть влюблённой в жизнь.
- Гм… Ну… что ж… безусловно прекрасное желание, Юля. Но мне кажется, любовь к жизни вряд ли будет полной без любимого дела. И потом, любовь к жизни – это ведь не профессия…
- Вот именно, Юрь Саныч! Без любимого дела! Понимаете? Лю-би-мо-го! Дело, которым будешь заниматься, должно быть любимым. А я… а у меня… а меня воротит от школы и от подготовок к урокам! На уроках я еле сдерживаюсь, чтобы не ударить кого-нибудь… Да разве может учитель таким быть?! Такое чувствовать? Школа во мне будит всё самое плохое! Значит… мне там не место.
Пшенников слушал серьёзно, не перебивая. Давал высказаться. Вот кого не хотелось бы оставлять в прошлом!
- Если в плане профессии, - продолжила Юлька, - то, наверное, я ещё не решила. Попробую пока посмотреть объявления… Знаю пока только, что я – не учитель. А кто – не знаю.
- Ну, если так, тогда ладно. Видимо, тебе еще предстоит себя найти. А я, было, подумал сначала, что, может, тебе кто-то сказал, что ты – не учитель. И ты поверила. Как произошло однажды со мной. Я ведь говорил, что не печатался семь лет?
- Вы говорите это на каждой творческой встрече.
- Да. Потому что до сих пор не могу себе простить, что как последний дурак повёлся на ту критику в «Правде». Там была разгромная статья об одной моей поэме. Разнесли в пух и прах! И я, разобидевшись, решил, что поэзия – это не моё. Глупость, конечно. Это я теперь понимаю. Но тогда… какие-то струны во мне оборвали. На починку семь лет ушло. Семь лет, выброшенных из жизни! Эти семь лет – это и есть мой черновик. На семь долгих лет отложил своё призвание! И всё – из-за страха перед чужим, как мне тогда казалось, авторитетным мнением.
На мгновение он задумался, а потом добавил:
- Я даже, наверное, не столько боялся последующих похожих статей, сколько этим своим семилетним бойкотом как бы хотел сказать ему: «Смотри, что ты натворил! Надо же быть осторожнее в словах! Ведь словом можно убить!» Хотел вызвать чувство вины. За ту статью. Такая вот изощрённая психологическая месть. Муками совести. И получилось – хотел отомстить другому, а отомстил себе. А за что?..
Юлька подумала невольно, что вот Аршаева, наверное, ответила бы: за «синдром отличника». Эта статья в «Правде» для него была «двойкой» за проделанную работу. Его поэму. Он почувствовал себя двоечником в поэзии и отказался от неё. А заодно и от себя, как от поэта. А ещё Юлька подумала, что Пшенников не мог простить тому критику, как она – Алевтине…
- …И вот когда я это понял, - продолжил Пшенников, - я снова вернулся к творчеству. Или оно вернулось ко мне. Уж не знаю, что вернее. Наверное, чтобы прийти к своей миссии в этом мире, надо сначала прийти к совести. Между прочим, - воскликнул он вдруг, словно вспомнив что-то очень важное, - Света Верзилина собирается после педучилища в университет! На филологический. Не делилась она ещё с тобой? Может, вам вместе махнуть?..

***
В тот день Юлька так и не зашла к бабушке за мобильником. Слишком много всего навалилось: решение оставить училище, встреча с Карлсоном в сквере и последующее за этим озарение, потом – разговор с директрисой, с Пшенниковым… Как-то всё это надо было пережить, переварить, передумать… Наедине с собой. Разобраться.
Может, Юрий Александрович и прав? Может, и правда не следует спешить? В конце концов, педучилище – не приговор. Можно закончить и не становиться учителем. А попробовать филологический. Она запоем читала. А на литкружок приносила свои миниатюры. Юрий Александрович их одобрял. Кажется, критика была ему органически не свойственна. А может, после того своего семилетнего молчания стал считать, что ни в коем случае нельзя подрезать крылья начинающему автору. Обо всём этом надо было подумать. А потому к бабушке она пошла на следующий день.
Возьмёт мобильник, а заодно посоветуется. Бабушка не из тех, кто будет давить. Ведь она же – за честность, а Юлька собиралась всё-всё ей рассказать. По-честному. И что думала, что чувствовала, и про пятёрку по философии, и про Светку, и про Томку, и про школу, про Худова, про Алевтину, про Карлсона, про Пшенникова, про филологический… Всё про всё!.. Честно-пречестно! Ну какой из неё учитель!
Бабушка её поймёт. И примет. Как всегда понимала.

Входная дверь была не заперта. Бесшумно отворив её, Юлька шагнула в прихожую. Из кухни донеслись голоса.
- …а она мне такое сказала, Вер, такое!.. - голос директрисы сорвался на всхлипывания.
Директриса?!.. Здесь?!.. У бабушки?!.. Как?!.. И… зачем?..
«Лена С.!» - вспомнилось Юльке. Подруга детства и юности! Но они же вроде давно не общаются? Что ей здесь нужно? Неужели пришла лично проинформировать о Юлькином решении?
- Ваша, говорит, жизнь – абсурд! Представляешь?! Господи! Как жить-то?! Как жить дальше?! С таким заявлением? И ведь от кого? Не от какой-нить тёть Маши с мыльного завода! От психо-те-ра-певта! Вер!..
- Идиотка какая-то! – возмутилась бабушка. – А ещё психотерапевт! Гнать таких надо. Меняй, Лен, психотерапевта. Кто ж так лечит? Осуждением и обесцениванием чужой жизни? Дура!.. Ничью жизнь нельзя называть абсурдом! Ничью! Какой бы она ни была. Это её деятельность как психотерапевта – полный абсурд. Раз она не понимает, что никому не дано прожить жизнь на круглую пятёрку. Так ведь не вылечить, а окончательно сломать можно. Иной человек всю жизнь не может в себе разобраться. Никак! Так что ж теперь? Его жизнь – абсурд? Да ведь этот поиск себя – и есть жизнь! Что мы о себе знаем? Да ничего! Что для нас лучше, а что – хуже?
- Ну ты-то себя вроде нашла?
- Не знаю. Может, и нашла. А может, только кажется, что нашла. Я, знаешь, даже не могу с уверенностью сказать: уважают меня студенты на самом деле или только делают вид. За оценку. Иногда мне кажется, что просто боятся. Я ведь, Лен, не мечтала о профессии учителя. Просто хотела заниматься химией. Ставить опыты, проводить исследования… Что-то создавать, может быть. А вот не сложилось! Не вышло. Ну и пришлось принять то, что предложила судьба. Вроде привыкла, сработалась… Наверное, это и есть Божий промысел?
- А я вот всё чаще думаю: что после меня останется? Какая слава? Вздорной начальницы, которую точно боятся и ни капельки не уважают? Матери, убившей родного ребёнка и не сумевшей полюбить приёмного? А ещё раньше – девушки, предавшей подругу? Вера!.. Ты сможешь простить меня? Верочка!..
Голос директрисы снова прервался из-за сдерживаемых рыданий.
- Ну, ну! Что ты! Что ты!.. – примирительно увещевала бабушка. – Чайку вот выпей, успокойся. Где убыло, а где и прибыло. С подругой рассталась – зато стала гордостью для родителей. Ведь отличница же! Вздорной начальницы, говоришь? Вздорным начальник кажется только своим подчинённым. Да и то – тем, кто на себе зациклен и дальше своего носа не видит. Попробовали бы сами – глядишь, и поняли бы, чего это стоит! Со своей колокольни всегда однобоко судится.
- Да уж. Одни проверки чего только стоят! Из департамента. Каких нервов!..
- Ну вот видишь! А ты – выдерживаешь. Ну, а самое главное – ты заменила мать брошенному ребёнку. Помогла маленькому человечку в трудной жизненной ситуации. А это – ого-го какой смысл!
- Но двигало-то мной, - вздохнула директриса, - двигало совсем не это! Не желание помочь… Просто хотелось, чтоб всё как у людей: семья, муж, ребёнок…
- Ну и что? Утопающему какая разница – с какой мотивацией ему руку протягивают?
- Это только кажется, что нет разницы. Понимаешь, у меня всю жизнь всё с оглядкой на чужое мнение. На оценку. Поэтому… права эта… психотерапевтша. Просрала я свою жизнь! Всю… Всё хотела быть хорошей. Для всех. Всем приносить счастье и радость. Не учла только, дура наивная, что не смогу принести другому его счастье. Своё – да, его – нет. Потому что у всех оно – разное. Ты помнишь Вадима? Мы стали встречаться на третьем курсе. Я забеременела. Думала: вот, принесу любимому счастье! Ребёночка. Его ребёночка. Только это было не его счастье, как выяснилось, а только моё. Его ребёночек!.. А для него была счастьем карьера. Жизнь для себя. В итоге – пришлось сделать, как он захотел… Результат – бесплодие. Больше так и не забеременела. Он, ты знаешь, кстати, был ведь против нашей с тобой дружбы…
- Вот как? Не знала… - в бабушкином голосе, как показалось Юльке, зазвучала насмешливая обида. – А почему?
- Почему? Не знаю. Ревновал, наверно. Но потом мы всё равно расстались.
- Нда-а… Печально, конечно!..
- Ну да, - со вздохом подтвердила директриса.
- Не любил, значит, - сделала вывод бабушка.
- Видимо, нет, - покорно согласилась директриса.
- Нда-а… Подонок! А мама? Неужели не помогла бы тебе? С ребёнком? Ведь её же внук…
- Нет!.. – отрезала директриса сдавленным голосом. Словно ей внезапно надоела эта тема.
- Зашиб!.. – снова посочувствовала бабушка, словно не заметив изменившегося тона экс-подруги. – Так говорят мои студенты. Сочувствую, Лен. Но уж теперь… Что произошло, то произошло!
- И вообще, - судорожно вздохнула директриса, - чем больше я старалась делать счастливыми других, тем меньше у меня оставалось счастья для себя. Всё хотелось, чтобы меня, мою жизнь, оценили на круглую пятёрку. В итоге – обернулась в круглую дуру!
- Да все мы дураки по жизни, Лен! Никто не специалист. Я ведь тоже, как и ты, не сказать, чтоб особо близка с кем-нибудь… Так, как мы когда-то были с тобой. Дочка? Мы с ней настолько разные, что не всегда и поговорить по душам получается. Друг друга не понимаем, начинаем раздражаться обе… обижаемся… Понимаю, что надо учиться разговаривать, но не знаю как. С мужем тоже не сложилось… Вроде за хорошего выходила, а он… вдруг врать начал! Потом, правда, поняла, что он и всегда весь состоял из вранья. И с кем я живу – я, наверное, так никогда и не узнаю. Ну и решила, что вряд ли выдержу такое испытание – одиночество вдвоём…
- Развелась?
- Ага. Уж лучше быть одиноким поодиночке! Фамилию свою вернула – Прощина. Хм!.. Дочка, мне кажется, простить никак не может. Всё твердит: «Я отца понимаю! С тобой трудно оставаться собой. Приходится врать, изворачиваться. Потому, говорит, что у тебя слишком высокие требования!..» Это у меня!.. Представляешь? Ну да, я лжи не выношу органически. Наверно, это профессиональное. Но когда всю жизнь работаешь учителем!.. А кто такой учитель? Образец для подражания. Эталон нравственности. И если я требую безупречного поведения от учеников, разве не должна я сама вести себя так же?
Бабушка вздохнула:
- Заигралась я, наверное, в профессию! Вот и забыла, что муж – не ребёнок, не ученик. Дочку довела: всё время скрывает от меня что-то, слова не вытянешь… Словом, заставь дурака Богу молиться – он и лоб разобьёт! Это про меня. Вроде, тоже пыталась правильно жить, а в итоге – дура дурой!..
- Внучка у тебя. Как вы с ней? Ладите?
- О! Юлечка… Юлечка, Юлечка!.. Девочка. Совсем ещё девочка. Романтическая. Увлекающаяся. Ой, ты знаешь, отличница! Летнюю сессию всю на пятёрки сдала! Я думаю, из неё должен получиться хороший учитель. Она такая начитанная! Думаю, ученики будут её любить.
Юлька, затаив дыхание, ждала реакции директрисы, но та лишь молча слушала.
- Да, - решительно заявила бабушка. – У неё все задатки быть хорошим учителем! Думаю, она справится. Кроме того, со мной всем делится, не то, что её мама! Всегда советуется.
- Имеешь, значит, влияние? На внучку?
- Да-а!.. – довольно протянула бабушка. – Мы с ней – как одна душа! Моя девочка!
- Ну… что ж… здорово.
- А ты со своим как? Он у тебя где сейчас? Учится?
- В школе. В одиннадцатый перешёл.
- О-о! Выпускной!
- Да.
- Куда после школы?
- Пока не знает. Не определился ещё.
- Не определился?! – искренне занедоумевала бабушка. – Как же так? Ведь последний год уже!.. Пора бы.
Директриса в ответ как-то тяжело вздохнула.
- Я к тому, - поспешно добавила бабушка, - что сейчас ведь все уже с репетиторами вовсю занимаются. Готовятся. А хороших репетиторов, Лен, быстро разбирают. Я-то уж знаю! Мы Юлечке, когда она поступать собиралась, за два года брали репетитора по математике: у неё математика слабо шла… Ты с сыном-то не пробовала поговорить об этом? Просто потом поздно будет…
- Пробовала.
- Ну и как?
- Никак. Не знает – и всё!
- Нда-а… - снова посочувствовала бабушка. – Зашиб!.. А вообще у вас с ним как? Доверительные отношения? Вы много друг с другом разговариваете?
- Не очень. Даже почти совсем не разговариваем. Каждый в своём мире.
- Почему?
- Я же тебе говорила, Вер, мне очень сложно было принять чужого ребёнка вначале, а потом… потом это дало свои результаты. Теперь – боюсь. Боюсь с ним разговаривать, потому что не знаю как.
- Нда-а… Плохо, когда так.
- Наверное, плохо.
- Психологи советуют побольше разговаривать со своими детьми. Тебе надо хорошего психолога найти, Лен. Только не ту, к которой сейчас ходишь…
- Хм… Мудрый ты человек, Вера! – в голосе директрисы послышалась обречённость. – И почему я не такая?! Обидно…
- Да ты что, Лен! – горделиво засмущалась бабушка. – Я ж тебе рассказала, как у меня тоже всё не идеально.
- Да Бог с ним! Понимаешь… для меня сейчас другое важно. Верунь!.. Если ты простишь меня… и если ты не против, будем снова дружить, а? Уж теперь – навсегда.
- Будем, Лен, будем! Я тоже тебя очень часто вспоминала! Так соскучилась!..
- Правда?! А ты знаешь… знаешь, я снова стала рисовать!
- Ой, правда? Здорово! Я помню, у тебя красиво получалось.
- Хочешь посмотреть мои этюды?
Юльке показалось, что бабушка как-то устало вздохнула:
- Ну… конечно. С удовольствием… Хотя… сейчас как-то всё времени…
Юлька вдруг ощутила тяжесть в ногах и, очнувшись, поняла, что с того момента, как вошла в бабушкину квартиру, так и простояла всё это время в коридоре, не решаясь двигаться, чтобы её нечаянно не услышали и не прервали разговора.
А за окном уже начинало темнеть. Пора было возвращаться домой. Мама скоро должна была вернуться с работы. Юлька неслышно проскользнула в гостиную, быстро отыскала там свой телефон и, зажав его в руке, так же неслышно выскользнула из квартиры.
На улице зажигались фонари на столбах. Выйдя из подъезда, Юлька быстро зашагала к остановке. Пока шла, о многом думала и вспоминала. Нельзя повторить чужой талант. Особенно если его нет. А его не было. У неё тоже, как и у Юльки, не было никакого таланта. Она стала учителем по обстоятельствам, которым просто подчинилась. Просто «свыклась» со своей профессией. «Сработалась». Видимо, ей было так проще. Отказаться от себя без борьбы! Хотя… что ей, Юльке, известно об этом! Может, и боролась – да проиграла? И почему, в какой момент своей жизни она, Юлька, решила, что должна идти по стопам этой женщины? Женщины, не сумевшей сохранить ни семью, ни доверия своей дочери, ни своего настоящего призвания! Строить свою жизнь по такой же модели? Да она точно рехнулась! Нет, она, Юлька, будет жить иначе. Совсем иначе. Думаешь, получится? – спросил кто-то внутри неё. – Не знаю, - ответила она мысленно. – Но, наверное, стоит попробовать…
А вот директриса – всё-таки, молодец! Первая решилась на примирение, разыскала старую подругу, встретилась с ней. Поговорила. Причём, откровенно. Хотя чувствовалось, что ей это было не легко. Да и вообще не известно, какая могла быть реакция у бабушки! Вдруг враждебность? Ведь, по её мнению, Лена С. когда-то «предала» её, бросила… Хотя… в определённом смысле, наверное, так и было. Как она, Юлька, - Светку.
И она вспомнила, как стояла тогда у Светкиной квартиры с поднятой к звонку рукой. В тот день, когда Светка не пришла на консультацию, а её мобильник был отключён. И Юлька побежала к ней, чтоб помириться. А потом… тупо стояла перед дверью с поднятой рукой, не решаясь нажать на кнопку. Потому что представила, как Светка откроет дверь и, увидев Юльку, своим обиженным взглядом поставит ей «двойку». За похеренную дружбу. За трусость. И скажет, может, и не словами, а всё этим же своим упрекающим взглядом: «Я думала, ты – друг, а ты…» и добавит презрительно: «…отличница!..» И захлопнет дверь. Перед носом. А Юлька так и будет стоять столбом. Оглушённая. Уничтоженная.
Теперь, вспоминая всё это, она, кажется, поняла окончательно, почему не хочет быть учителем: она ненавидит ставить двойки. Двойки своей изогнутой формой, напоминающей шею лебедя со склонённой вниз головой, проникают в человека на всю жизнь, заставляя его так же клонить голову вниз. В то время, как верхний хвостик пузатой пятёрки словно устремляется ввысь, маня за собой вдохновлённого пятёрочника. Она не хотела больше делить людей на отличников и двоечников. Каждый – в чём-то отличник. И каждый – в чём-то двоечник.
В тот раз она так и не нажала на звонок, а, развернувшись, снова сбежала по лестнице и бросилась прочь из дома. Опять испугалась. А директриса… Нет, может, и боялась, как Юлька, но тем не менее дала себе шанс. Надо всегда давать себе шанс. Надо пробовать. Зря она только с этими своими этюдами к бабушке!.. Снова синдром отличницы! Нужна, видите ли, оценка! А зачем? Если тебе и так нравится этим заниматься? Так занимайся на здоровье! И плевать, кто что скажет! Вернулось к тебе призвание – не упусти! Держи его!..
Остановившись в свете уличного фонаря, Юлька достала из сумочки мобильник и набрала номер. «Привет!» - ответил ей Светкин голос.