– Вот там, господин. Вот в той пещере он и обитает… – крестьянин махнул рукой, опасливо покосившись – туда, где, обросшие снежною шубой, к тропинке клонились кусты. – Оттуда приходит, как проголодается… – голос его принизился до еле слышного шепота. – Намедни козу утащил… дьявольское порождение преисподней! – сложенные щепотью, пальцы его торопливо коснулись кудлатого края шапки. – Избави нас от него, господин!

Влад осмотрелся. Припушенная порошей, тропинка вилась от подножья горы, вырастая над Владовой головою – точно змей, распластавшийся телом своим по холодным, усыпанным снегом камням. Там, за приземистой горной грядой, хоронилось змеиное логово. И огненноглазый, с глубокой, точно сама преисподняя, пастью – змей ждал его, когтеострыми лапами рыл заиндевелую землю. И белые, точно нестаявший лед, сияли во тьме костяные кинжалы клыков, звали манко – ну что ж, рыцарь, попробуй меня одолеть… пройди свое испытание… а если не сможешь… Змей расхохотался, протяжным, раскатистым эхом, и дрогнули горы, и Влад едва устоял на ногах…

…Сжав крепче поводья беспокойно прянувшего вороного.

– Мой рыцарский долг – защищать обездоленных, денно и нощно сражаясь с врагами веры Христовой, – коротко бросил он. – Я поднимусь на эту гору, старик, и спущусь с нее – с драконовой головою под мышкой. Скажи людям, что скоро их страхи развеются.

…Хруст конских копыт по усыпанной снегом тропе нес в себе вызов драконьему самодовольству. Черное чрево пещеры манило – белесым облачком пара, рвущимся из самых глубин. Дракон был благодушен и сыт… а может, и злобен, всенарастающей голодною злобой. Влад спешился, примотав поводья к корявому толстому пню у привратья пещеры. Тяжелые снегом, беспокойные облака мчались над ним. Влад обнажил меч, подумав, что, может быть, не увидит их более никогда, пещерная тьма прожует его и выплюнет стылые кости, а потом, устыдившись малодушных мыслей – крепче сжал рукоятку меча и шагнул в темноту…

…Что тотчас же отозвалась ему звериным рычанием. Он выступил из-за черной стены, преграждая дорогу Владу – огромный, точно оживший осколок горы, чешуисто-изумрудный, с золотыми, точно плавленые монеты, глазами… из которых сочились мутные слезы.

– А-ур-р… – горестно взревело чудовище. – У-ыр-р… у-у…

И тяжко осело на пол, взметнув за собою лохмотья слежавшейся пыли.

Влад приблизился, охранительно выставив меч перед собою. От взгляда его не укрылась черно-бурая кровь на драконовой лапе с посеревшим от гнили, изломанным когтем, и сочащийся болью драконовый взгляд.

– Как видно, здесь уже был рыцарь, ищущий подвига, – пробормотал Влад вполголоса, стараясь в напраслину не тревожить драконовы уши. – И мой меч всего лишь довершит начатое, прервет последние муки…

Дракон застонал. Из раззявленной пасти его взметнулся трепещущий красный язык, раздвоенный, точно змеиное жало. Мокрым платом коснулся Владова лба. Задрожав, втянулся обратно.

– А-ур-р…

Влад покачал головой.

– Зверь взывает к моему милосердию, – потрясенно произнес он. – Беспомощный, стоит он передо мной, и жизнь его, богопротивнейшей твари, зависла на острие моего меча. Возможно ли это – в мире, простертом под яростным солнцем и вечно неспящей луною – чтобы дракон был помилован рыцарем? Чтобы карающий рыцарский меч не отделил от тела драконову голову?

Чудище обреченно замолкло, смежив серые веки, мокрые от гноя и слез. Время словно остановилось, замерло – тягучее, как смола, и мухой, увязшей в золотом янтаре – Влад видел себя, с воздетым мечом подле дракона, и заиндевелые капли из драконовых глаз, алмазами стынущие в полете.

А потом – меч его рухнул вниз с ужасающим скрежетом, и чудовище взвыло.

***

Взгляд дракона был холоден, точно нестаявший лед, а из черной, оскаленной пасти его вырывалось язвящее жало. Влад коснулся рукою – дверного кольца, крепко сжатого зубом дракона. И дверь распахнулась, открыв необъятных размеров пещеру тронного зала, и Влад на мгновение замер, словно там, на драконьей горе, усыпанной саваном снега, пред убеленным костями входом в драконово логово, а после – шагнул за порог.

– Приветствуем же, достославные рыцари, собрата нашего по вере Христовой – Влада, сына Мирчи, драконьего победителя! – эхом грянуло в зале, отразилось от каменных стен.

Влад склонил голову – перед молниевым взглядом того, кто, опершись на меч, ждал его – посреди зала, в окружении рыцарей, чьи одежды были красны, как драконова кровь, а плащи – жгли глаза зеленой драконовой чешуей. Распахнув холщовый мешок, Влад поднял над головою – источающую слизь и зловоние сизо-зеленую лапу с бессильно поджатым когтем, и голос его возвысился над собравшимися.

– Мой меч оборвал дыхание сатанинского зверя, и жадность его больше не станет причиною горя людского! – отчетливо произнес Влад. – А в доказательство победы своей – я принес вам драконову правую лапу, ту самую, коей творил он разбой, не гнушаясь ни плотью животной, ни плотью человеческой!

Кровь дракона была черна, точно сама преисподняя, и смрад ее враз наполнил собою воздух, втекавший во Владовы ноздри. Сдержав дыхание, он швырнул лапу на пол. Глухо скрябнув когтями, она подкатилась к ногам – того, чьи одежды, шитые золотом, казались глазу алее, чем прочие, а плащ вился вкруг гордо расправленных плеч, точно драконовы крылья.

– Подойди к нам, Влад, сын Мирчи Старого, великого воеводы Валахии! – пророкотало над залом. – Склони же колени свои перед нами, дабы получить посвящение в рыцари, коего ты сейчас, несомненно, достоин!

Влад преклонил колени – словно тогда, в черном, пахнущем смертью драконовом склепе, в тусклом, мертвом, сыром полумраке, когда, выжигая из камня каленые искры, меч его, точно лекарский нож, отделил от драконьего тулова гнилью распухшую лапу, когда плащ его, точно лекарские повязки, стянул кровянящую культю дракона, и дракон посмотрел на него, льдистым, болью подернутым взглядом, а после…

…Меч с силою стукнул в плечо, и Влад поднял глаза на изукрашенный камнями эфес и унизанные перстнями пальцы на нем – того, кто смотрел неотрывно на Влада, точно читая в мыслях его – утаенное, скрытое, спутанное тонким кружевом лжи.

– Клянешься ли ты, посвящаемый в Орден Дракона Поверженного, бороться с языческой скверной и силами всеми отстаивать веру Христову? – произнес говорящий, и в голосе его Владу примстилось сомненье.

– Клянусь!

Меч взвился над Владовой головой, коснувшись другого плеча.

– Тогда прими этот меч из рук наших, – клинок опустился в ладони Влада, обдав леденящим драконовым холодом. – Он сделан искусниками из Толедо, и будет добрым подспорьем тебе в битвах против неверных. А это… – золотом искрящаяся цепь обняла Владову шею. Крестом попираемый, растопырив когтистые лапы, к цепи был подвешен дракон, и змеиный, прищуренный глаз его озирал Влада с веселой ехидцей. – Это символ борьбы воинов Божьих с врагами веры Христовой, кои будут повержены все, как змея под копьем Святого Георгия. Носи его с честью.

Влад поднялся на ноги, навстречу приветственным крикам. К губам его ткнулся золотом разукрашенный кубок, в недрах коего билось, плескалось вино – густое и темное, точно драконова кровь. Влад выпил залпом, не чувствуя вкуса.

– Теперь же – пусть доблесть свою покажет Влад-рыцарь на рыцарском добром турнире!

…Влад вышел во двор. Луна была бела, бесстыдно ярка и блескуча. Пустые лучи ее грели утоптанный снег. В холодном, драконовом взгляде ее укрывалась насмешка. Влад впрыгнул в седло, и конь понес его прочь – по лунной, искрящейся светом дорожке.

– Хоп, хоп! Какой славный рыцарь… а дракону поклоны кладет! – послышалось Владу сквозь лунную стылость. – Зачем молиться дракону, когда есть Христос? – хихикая, искривляясь в ужимках, он заступил дорогу Владовой свите, подпрыгнув, повис на поводьях – шут с лунно-бледным лицом и чернеными углем бровями. – А-а, Христос – он ведь бедный, а у дракона золото есть! Дай мне золотую монету, рыцарь, и я тоже тебе помолюсь! Хоп, хоп!

Луна отразилась – брошенной гранью монеты, скакнувшей под ноги коню. Влад усмехнулся.

– Это тебе, шут, за остроту твою. От меня – и короля Сигизмунда, коему в рыцарской верности дал я сегодня честную клятву, и держать ее буду так крепко, – он взметнул рукой в отороченной мехом перчатке, – как держат камни Нюрнбергский замок. Смотри только, меру помни в дальнейших остротах своих. Слишком длинные языки подрезают, даже самым остроумным шутам.

Ночь дымилась драконьим пожаром костров, пела звонкой трубою герольда, разноцветными лентами билась над утоптанным снегом ристалища.

Влад нацелил копье – словно там, по ту сторону деревянных щитов, обретался противник его, хитроумный и яростный ящер, от гнева которого падали ниц несокрушимые прежде твердыни. И мгновение было у Влада, краткий миг между вдохом и выдохом – чтобы честно принять этот вызов и ударить дракона с размаху, прямо в черное сердце его, закосневшее в злобе…

…И увидеть мутные слезы в драконьих глазах.

Влад потряс головою, прогнав наваждение. «Сигизмунд не узнает об этом обмане. До самой смерти своей – клянусь! – не получит он повода для сомнений. Я поступил так, как велит нам закон милосердия: излечи болящего, бедствующего – укрой… даже если бедствующий этот – богопротивная тварь, кою изничтожают славные рыцари, дабы быть приобщенными к Ордену…»

– …Влад, сын Мирчи Старого, доблестный рыцарь! – закончил герольд, и тотчас – взвыли звонкие трубы, и Влад тронул коня, и погнал – по скрипучему снегу, под неистово-яркой луной, все быстрей и быстрей, а потом – копье с грохотом впилось в зазвеневшие латы противника, и, хватая руками холодеющий воздух, он откинулся навзничь и рухнул, сбивая собою щиты, и Влад поднял забрало, остановившись, и, тяжко дыша, оперся на копье.

– Слава храброму рыцарю Драконьего Ордена! – пронеслось по трибунам. – Слава рыцарю Владу!

Влад тронул рукою подвеску – дракон улыбался, развязно, по-шутовски, подмигивал Владу из-под зеленых складок плаща. «Так ли честны были твои намерения, так ли по-христиански бескорыстны, о, доблестный Влад?» – будто шепнули драконовы губы, и Влад поспешно отвел глаза – туда, где, привстав на трибуне, махала платком ему дева в расшитом мехами плаще, цвета золота и запекшейся крови.

– Влад!

…И он ехал, копытами конскими путаясь в лунных тенях, сквозь луною политое поле, и тяжесть драконьей подвески на шее делала шаг его лошади медленным и неохотным.

– Это тебе, доблестный рыцарь! В память об этом турнире! – и шелковый, с золотою поющею птицей, платок полетел, закружился по воздуху, дрогнул в ревнивых ладонях луны, и Влад засмеялся, и подхватил его на древко копья. – А это – в память обо мне самой. Возьми, – склонившись с трибуны, она протянула блеснувшую золотом пряжку. Взглянула хитро, зеленым, драконье-прищуренным взглядом. – Только супруге твоей об этом подарке знать ни к чему… Ты ведь умеешь хранить секреты, а, рыцарь Влад? – прошептала она, делаясь странно, неуловимо похожей – на встреченного шута с кривою, драконьей усмешкой, и Влад протер глаза кулаком, прогоняя примстившееся, когда же открыл их – девицы простыл и след… Только пряжка грела ладонь – позабытой драконьей чешуинкой.



– Бам-м! Гра-ах! – молнии били наискось, калеными вспышками в черном, грозой взбудораженном небе. Будто там, за набухшими гневными тучами, расправлял свои крылья огромный дракон, с алой, как закатное солнце, прожорливой пастью, и кипящее золото глаз его прожигало небо насквозь, до ливневых потоков по улицам, до ревущего грома. – Бам-бабах!

Влад захлопнул окно. Нет, драконы не любят грозу. Дракон – тишина и пещерная затхлость, и блеск золота среди обглоданных белых костей храбрецов, что приходят за золото биться. Они бесконечно глупы. Если враг приходит с мечом и кричит: «Отдавай!», то кто же отдаст добровольно? А если попросит друг – то почему б не отдать? Его отец очень мудр, мудрее всех храбрецов, мудрее всех драконов на свете. Он стал другом дракону, и дракон теперь даст ему все, и даже более этого.

У дракона был длинный шипастый хвост и большие роскошные крылья. Он жил в каменном доме на заднем дворе, среди квохчущих кур и безбрежных морей огородов, одинокий и грустный, и очень, очень богатый. Отец говорил Владу: «Не подходи!», но Влад не мог утерпеть, и тайком приходил – с теплым хлебом под мышкой и крынкою молока. И смотрел, как змеиный драконий язык по-собачьи лакает – молоко, свежевлитое в блюдце, как щекотно ложится в ладонь, доедая последние крошки, а потом – дракон улыбался ему во все зубы, белые, как молоко, и совсем, абсолютно не страшные, и тихо, благодарно дышал. И дыханье его плыло золотою пыльцою, чешуинками солнца падало между ресниц, и Влад жмурился – от невыносимой его красоты, от небывалого света его. Когда же глаза его вновь открывались – ладони Влада были полны сухой, золоченою крошкой. Дракон ел хлеб – и отдавал его золотом. Дракон пил белое молоко – и золотом плакали узкие драконьи глаза. Дракон был его добрым другом, и другом отца его, а ведь друзьям – всегда отдают самое дорогое. Так сказал отец, а отец его никогда не обманывал.

Влад сунул руку за пазуху. Дракон на монете был словно живой – с расщеперенной пастью, с поднятыми кверху крылами.

– Дон!

Влад подошел к двери, чутко вслушиваясь – в ухающий, мерный грохот там, в глубине его дома. Дон! Дон! Молоты били по наковальне, точно рокот вечернего грома, обращая крошево золота в золотом вспухшее тесто, чтобы – печь и печь из него бесконечные хлебцы монет, на которых по-птичьи взлетал, красовался, ярился – прекраснейший из драконов, когда-либо урожденных под этой луной. Жаль, что он был отчаянно хром, точно отвоевавший калека на деревянной ноге, но отец повелел чеканить его на монетах здорового, с четырьмя сильными, толстыми лапами. Грозного защитника крепостей, и грозного разрушителя их.

– Дон-н! – эхом откликнулось в кузне.

Отец как-то сказал, что там – куется победа его. Что то, что невозможно взять силою, будет куплено золотом… Влад отчего-то представил – золотых человечков в одинаковых латах, с мечами и на конях, коих куют и куют неотрывно в недрах дома спрятанной кузнице, а ночами – выпускают на двор, для тренировок и отдыха. И отец – ходит меж ними важный, в плаще цвета зелени и красных одеждах, словно дракон, оборотившийся человеком, и лихо командует войском, а после, построившись – войско движется вслед за ним, по луной пропеченному городу, дальше и дальше на юг, в тот неведомый край за горами и реками, где так хочет править отец. Отец как-то обмолвился, что ему нужно золото, чтобы нанять себе войско. А еще – чтобы купить расположение кое-каких необходимых людей. «Как дракона? – спросил тогда Влад. – Ты хочешь, чтобы они стали твоими друзьями?» Отец засмеялся и тихо сказал, что друзей – не покупают за звонкое золото, они или друзья тебе – или тебе не друзья. А купить можно только союзников… и то, пока не появится кто-то, кто предложит более высокую цену.

– Бам-м… дон-нг! – они слились воедино, треск грома за окнами и рокот грозы в наковальне. – Дон-н-бам-м! – по лестнице загрохотали шаги, и Влад выжидающе замер.

Дверь распахнулась. Отец и впрямь был подобен дракону – в черных крыльях плаща за спиной, с золоченою цепью на шее, с непогашенным отблеском молнии в темных глазах. Владу мимолетно подумалось, что если отец – дракон, Дракул, как называют его соседи, то Влад тогда – Дракула, сын дракона, маленький смешной драконенок, который вырастет и тоже станет огромным и сильным. Да, он будет звать себя именно так.

Влад улыбнулся собственным мыслям.

– Скоро у нашего друга дракона появится новый дом, еще красивее, больше и чище, – задумчиво произнес отец, – а этот дом будет нами оставлен.

Сердце Влада дрогнуло, в безотчетной, накатившей тревоге.

– Значит, ты сковал достаточно золота, чтобы пойти на войну? – вырвалось у него против воли. – Ты пойдешь воевать туда, за высокие горы, куда даже дракон не летал? А если враг победит, и ты не вернешься – то на кого мы останемся? – прибавил он рассудительно-взросло, будто бы подражая кому. – На хромого дракона?

Отец расхохотался, драконьим, раскатистым смехом. Запрыгал, трясясь на груди, золотой медальон. Грохотнуло за окнами – белыми вспышками молний.

– Нет нужды воевать. Удача – на стороне тех, кто хватает ее за хвост и вцепляется крепко... – отец перевел дыхание. – Дракон нашептал мне сегодня, что время пришло, и золото на его языке горело изысканно-ярко, точно царский венец. И я скормил ему молодого ягненка и двух истошно кричащих цесарок, и когда его сытость смежила веки ему тяжелым, твердокаменным сном – я осмотрел его крылья. Они достаточно крепки, чтобы дракон одолел перелет. Однажды – я уже был на спине его, видел из-за крыла великие Карпатские горы… – отец покачал головою. – Драконы долгоживущи, сын мой. Когда-нибудь, когда мою жизнь оборвет чей-то меч или смертная лихорадка – он будет твоим…

– …лучшим другом, отец? – перебил его Влад в нетерпении.

– Да. Если ты будешь того достоин, – отец нахмурился, будто некая горечь разбавила вкус им же сказанных слов. – Драконы добры и великодушны, а люди… – он вновь помрачнел. – Впрочем, с возрастом к тебе придет понимание, сын.

Гроза затихала за окнами, смолкшей кузнечною наковальней. Тяжелые тучи раздвинулись, давая простор бесконечному звездному полю, куда после смерти уходят по лунной, остывшей дорожке крылатые души драконов, на спинах своих увозя тех, кто был им друзьями при жизни. И золото больше не греет их леденистую кровь, и солнце не опалит их изумрудно-зеленую кожу…

– Я не хочу, чтобы ты умер, отец, – сказал Влад. – Я буду плакать, когда ты умрешь. Совсем как дракон… только слезы мои будут соленые и не золотые. Не умирай так быстро… ты обещаешь?

И отец молча взял его за руку, будто вбирая в себя тревогу его. И тревога развеялась.

***

– У стригоя рыжие волосы, и взгляд его холоден, как ледышка, – глаза няньки змеино блеснули. – Добрые христиане носят одно свое сердце в груди, красное, жизнью полное сердце – а у стригоя их два, и оба мертвы. Знаешь, как найти могилу его? – голос ее пал в еле слышимый шепот.

Влад замедлил дыхание.

– Нет… – он опасливо вскинул глаза на кисельно-туманное, вязкое небо за окнами, будто сырая морось его могла породить собой богомерзкую нежить. – А расскажи!

Нянька посмурнела лицом, словно выскребая из памяти давнее, залежалое – под спудом запретов и страхов. Спеленутый одеялами сверток в руках ее запищал, по-котячьи пронзительно-жалко. Лицо няньки разгладилось.

– Душа невинная взволновалась… мол, страсти-то какие плетешь… а-а-а… а-а-а… – прижав сверток к груди, она замолчала, раскачиваясь.

Влад мотнул головой в нетерпении.

– Раду глуп, как драконыш, что недавно покинул яйцо, – хмыкнул он по-взрослому важно, – и боится стригоев. А вот я их совсем не боюсь! И если найду такую могилу – скажу дракону, чтобы сжег ее до черного пепла, вместе с белоглазым стригоем, с его волосами противного Богу оттенка. Отец похвалит меня… Расскажи! – он дернул няньку за толстый холщовый рукав.

Она улыбнулась лукавой драконьей улыбкой. На краткий миг Владу помстилось – зеленое дымкое марево над ее головой. Он моргнул, и виденье развеялось.

– Пройдись вдоль кладбища в полночь, держа в поводу черную лошадь, – принизив голос, шепнула она, опасливо покосившись на плотно закрытую дверь. – Перед могилой стригоя лошадь упрется копытами, встанет, и будет жалостно ржать, будто дьявол ее за ушами щекочет. Откроешь могилу – а нежить там будто живехонькая, румяна щеками лежит, губы красные, в крови христианской измазаны… ка-ак плюнет в тебя этой самою кровью! – глаза няньки возбужденно расширились. – Да ка-ак зарычит! Но ты не пугайся – бери осиновый кол и…

Ветер пригоршней бросил в окно голоса и жалостно-тонкое – будто дьявол за ушами щекочет! – лошадиное ржание. В дымкой, наплывающей хмари Влад отчетливо разглядел – всадников, наводнивших собою широкий, гулко-каменный двор, и полотнище знамени – ворон, держащий клювом кольцо – над роскошною шапкой того, кто ехал навстречу отцу его. И рыжие, на ветру полыхнувшие волосы – снявшего шапку.

Влад рванулся к дверям.

– Спиридуш непоседливый… горе мое… куда ж ты опять подался… – нагнало у порога бессильное нянькино, – не одетый совсем… просквозит…

Влад кубарем скатился по лестнице. «Предупредить бы отца, что за гости к нему на ночь глядя пожаловали, – молнией пронеслось в голове, – и дракону сказать… нет, дракону первее всего…»

Хоронясь у стены, он раскрыл свои уши навстречу едва уловимым, мечущимся по ветру голосам.

– Дошли до меня слухи о лукавстве твоем, господарь, – рыжеволосый прокашлялся. – Будто ввел ты в обман покойного короля Сигизмунда, сказав, что дракона убил в честном рыцарском поединке. На деле же – запер ты дракона на цепь в тырговиштских подвалах и золото его заставляешь давать. Отвечай мне, лживы ли эти слухи или правдивы!

«Ложь! – Влад закрыл себе рот рукой, чтоб не выкрикнуть вслух. – Мой отец не сажал никого на цепь и не мучил! Дракон… – он покосился глазами – туда, где подернутый серой хмарою пруд отражал ладный каменный домик с красной крышей и зелеными стенами цвета драконовой чешуи. – Он наш друг. И отец не заставил его быть при себе. Он его пригласил, со всем уважением, и дракон посадил его на спину, и полетел. А вослед за драконом – двинулось войско. И город открыл ворота отцу и его другу дракону, испугавшись драконова гнева. И так мой отец стал правителем… Понимаешь ты или нет, богомерзкий стригой?!»

– Друг мой Янош, – голос отца был бесцветен и сух. – Долетевшие до тебя слухи… верны лишь отчасти. Дракон и вправду со мною…

Влад выглянул из-за стены. Подбоченясь, рыжеволосый хлопнул рукою по эфесу меча, и во взгляде его, устремленном в отцово лицо, Владу виделись мерзлые льдышки.

– Так продай его мне, господарь! – зашелся рыжеволосый в недобром, раскатистом смехе. – Я отдам за него немалые деньги… и, пожалуй, забуду поведать о лжи твоей перед венгерской короной. Закрою глаза на измену твою… честный, преданный своему королю рыцарь Влад, – прибавил он, шутовски искривив ярко-красные губы. – Или преданность твоя уже не столь несомненна? – со злобою произнес он.

Влад сжал кулаки.

– Разве друг может приказывать другу? – кротко промолвил отец. – Разве дружеское расположение можно купить, точно ярмарочную безделушку? Дракон не пойдет с тобою, даже если я велю ему это. Дракон опалит тебя пламенем, если ты попробуешь забрать его силой, – голос отца грянул звонкой, обрывающей возражения сталью, и Влад преисполнился гордости. – Король Сигизмунд мертв, а с ним – мертвы мои клятвы. И стрелы насмешек твоих не заденут меня, друг мой Янош, равно как и угрозы твои… Впрочем, законы гостеприимства обязывают меня исполнить тобою желаемое хотя бы отчасти и показать тебе предмет твоих вожделений. Пойдем!

«Отец, не доверяй ему! – хотел крикнуть Влад. – Его мысли бесчестны, его намеренья злы! Он смотрит тебе в глаза своим белым, ведьмачьим взглядом – и я вижу меч, перерубающий шею твою, и красную кровь на земле, и клыки его – в этой самой крови. Как ты можешь называть его своим другом? Не друг он тебе!»

Но крики застряли в горле его, куском черствого хлеба. Он отчего-то представил себя, с остро наточенным колом, бьющего со спины, в ярко расшитый кафтан рыжеволосого, так, что кончик кола выходит наружу, и рыжеволосый, оскалясь, рычит, точно зверь, и, опустившись на четвереньки – плюется кровавою жижей в отца его, замершего от изумления. А потом – рыжеволосый рвет кол из груди. Словно соломинку, ломает его пополам. Идет, на осевшего в ужасе Влада, и рыжие патлы его мотаются ветром из стороны в сторону.

– Не забывай – у меня в груди два сердца, и оба мертвы, – говорит он, хватая Влада за шкирку, словно нашкодившего щенка, – а ты поразил лишь одно. Что я должен сделать с тобою сейчас, а?

Влад зажмурил глаза, отгоняя дурное видение. А когда же открыл их – отец и рыжеволосый были уже далеко, там, где красная, точно огонь, отражалась в пруду крыша драконова дома, и зеленые, как драконья броня, возносились над нею высокие стены.

«Пусть отец зовет тебя своим другом, стригой – дракон чует твою мертвечину и не пустит тебя на порог. Точно конь у разверстой могилы… – мстительно промелькнуло в мыслях, и Влад рассмеялся от облегчения. – Не думай, что запугаешь нас, нежить!»

…И дракон на чеканной монете улыбнулся ему.



Гряда облаков была белой и мягкой на ощупь. Плыла, отделяя небесную твердь от тверди земной, простиравшейся там, далеко под ногами, куда не долетало дыханье драконово…

Влад осмотрелся.

– Спускайся, – он хлопнул дракона по складчатой шее, и дракон обратил к нему желтым подернутый глаз и тихонько мурлыкнул. – Туда, на главную площадь, – он ткнул рукой в необъятную, облачно-белую бездну под простертым драконьим крылом, где иссушено-серым, среди сочных зеленых полей, распластался Себиш.

В ушах заложило. Ветер яростно взвыл, уцепившись за полы плаща. Земля приближалась, выныривала из-под облачно-густой пелены, точно невероятных размеров левиафан – из глубин океанских. Очертя круг над широкими стенами, дракон тяжко сел, вскинув облако пыли – посреди вымершей в ужасе площади. Вынув меч наизготовку, Влад скатился с бока его, встал, прислонившись спиною к чешуйчато-жесткой спине.

– Я пришел с миром! – крикнул он в эхом отразившуюся тишину. – На Себиш движется несметное османское войско! И я не хочу напрасного кровопролития! Я хочу переговоров с вами, достопочтенные жители Себиша.

– А твой дракон – тоже желает переговоров?

Влад обернулся.

Дверь ратуши распахнулась, являя белому свету старца с облачно-седой бородою и в зеленом, драконьего цвета, кафтане. Дракон подобрался, открыв многозубую пасть, и Влад вскинул руку в предупредительном жесте.

– Ни шагу далее. Дракон неразумен, как пес, и чурается незнакомых ему. От испуга может выбросить пламя… – он успокоительно тронул встрепенувшийся в зыбко-серой пыли толстый коготь драконовой лапы. – Он не причинит вам вреда, пока я с ним. Я пришел предложить вам сдать город османам, господин…

– …глава городского совета, – с достоинством вымолвил седобородый. – В словах твоих я не вижу резона. Сдаться, чтобы быть угнанными в плен вместе с семьями? Сдаться, чтобы терпеть позор на чужбине? Нет, лучше уж быстрая гибель в драконовом пламени, почтенный переговорщик. Я много пожил на свете, и я уже не боюсь… – он раздумчиво взглянул на Влада. – И если мои глаза мне не лгут, ты – тот самый защитник трансильванских границ, королем венгерским назначенный, Влад, сын Мирчи Старого, валашский господарь… Так-то ты защищаешь границы наши – воинами своими усилив султанскую армию! – в голосе его отчетливо прозвучало презрение.

Влад стиснул зубы, запирая на языке готовые вырваться оправдания. Обвел глазами окрест. Казалось, площадь глядит на него из-за запертых ставень, из-за приоткрытых дверей, с насмешкою ожидая, что он скажет в ответ – благороднейший рыцарь Влад, Влад – защитник веры Христовой… рыцарь, запятнавший свою безупречность союзничеством с врагом христианства, Влад Дракул, дракон валашский… «Стоило ли оно того – вернуть себе отчий трон, чтобы после – униженно бить поклоны султану, возя ежегодную дань в десять тысяч дукатов, султанскую казну наполняя? Чтобы участвовать в битвах с ним против стран христианских, в обмен на обещание не трогать Валахию?.. – с ехидцей прозвучало в ушах. – Хоп, хоп! Такой славный рыцарь – а дракону молится! Зачем молиться дракону, когда есть Христос?» Влад мотнул головой, изгоняя из памяти бледное шутовское лицо, словно враз соткавшееся перед ним посреди рыночной площади. И медью звенели бубенчики на расписном колпаке, и кривились в усмешке тонкие, леденисто-бледные губы… а потом видение обернулось главой городского совета, подошедшим непозволительно близко – так, что Влад мог разглядеть потускневшие звенья золоченой цепи на трясущейся старческой шее.

– За поступки свои неправедные буду нести я ответ перед Господом нашим, а не перед людьми, – наконец вымолвил Влад. – Тебе же скажу одно – я предлагаю не плен, а всего лишь изгнание. Вместе с семьями вашими готов я принять жителей славного Себиша на валашские земли, дать работу вашим ремесленникам, обеспечить всем себишцам кров и покой. Оставляйте нажитое османам, не стоит жалеть – золото ничто перед человеческой жизнью… – он перевел дыхание, украдкой взглянув на дракона. Тот дремал, прикрыв сизо-серые веки, положив языкастую морду свою на обрубок передней культи, и горячие клубы пара рвались из ноздрей его.

– Что же, твои слова дают нам надежду, – пальцы седобородого неторопливо оправили цепь. – Нам ничего не останется, как положиться на честность твою, на рыцарскую верность слову твоему, Влад. Не на султана же, – он сдержанно хохотнул, – нам всем полагаться!

…Ночь упала на Себиш, коварная, точно дракон, вылетающий из пещерной засады. Черной, гулко-бездонною пастью сглотнула прощально взблеснувшее солнце. Сторожко встала над башнями Себиша – серебристыми пиками звезд. Себиш встретил ее полыханием факелов и скрипом повозок, лошадиным надрывистым ржанием и голосами, притушенными ночной темнотой.

Ночь катилась по небу. Омытый волнами ее, дракон на мгновенье почудился Владу неведомо-страшною, смолянисто-черной горой, порожденьем самой преисподней, с коей невозможны любые договоренности, а потом – себишские врата со скрипом открылись, и людской поток выплеснулся за их пределы, и дракон повернул настороженно морду к идущим, и стеснительно уркнул Владу – свои?

Влад кивнул головой с несказанным облегчением. Ночь стирала следы, уводила, прятала в черных складках одежд одного за другим – уходящих на юг бывших жителей Себиша, мертвого, как потрошенная рыба, покидаемого, преданного своими людьми одинокого Себиша, в пыльной тьме оставленных улиц ожидающего новых хозяев своих, что придут – и вдохнут в его жилы свои голоса, что наполнят площадь его – своими шагами… Себиш спал, и видел отвратные сны.

– Разграбят тут все и сожгут, – произнес Влад, обращаясь к дракону, слушающему его со всевозраставшим вниманием. – Зачем османам трансильванский торговый городишко? Но – без кровопролитья напрасного, без черных, разбойничье-страшных смертей… – он тяжко вздохнул. – Если бы все военные походы мог я так завершать – торговыми сделками, скорей подобающими купцу, чем славному воину… Эх, видел бы меня сейчас мой отец, благороднейший Мирча! – он безрадостно хмыкнул, и тотчас дракон заворчал, обернувшись в глухую, подступавшую тьму.

– Османы! Мурадово войско приближается к стенам! И если они пойдут догонять, дабы набрать себе пленников… мы направим их по ложному следу. Верно, дракон? – Влад встал на ноги, ощущая себя… нет, не купцом даже, а мимом в пестром ярмарочном колпаке, с бубенцами на поясе, жалким базарным кривлякою на потеху толпе. «Хоп, хоп! Такой праведный рыцарь, а лжешь и торгуешься, чтобы быть всем угодным! Всем, кроме собственной совести! Хоп, хоп!»

…А потом дракон поднялся на крыло, и Владу стало не до собственных мыслей.

***

Полдень прятал черные тени в густой, изумрудно-зеленой траве, сливавшейся цветом с драконьей спиною. Тяжелой, необъятной горой дракон возлежал на поляне, и храп его наводил трепет на луговые ромашки.

– Когда османы будут разбиты, не обратится ли гнев его и на наших людей? – голос Яноша Хуньяди нес в себе ощутимо тревожные нотки. – Эта твоя ручная зверюга – такая же перебежчица, как и ее господин, и отличить своих от чужих ей будет весьма затруднительно! Не так ли, союзник мой Влад? – с брюзгливо поджатых губ его сорвался короткий смешок.

– Сомненья в драконе моем – все равно, что сомненья во мне, – Влад сдержал резкости, рвущиеся с языка, – и если эти сомнения есть, и они так терзают тебя, друг мой Янош – то может, не стоит союзничать нам? Мой дракон отдохнет, мои люди не станут растрачивать в битве силы свои…

– Ну уж нет! – и без того густо-красное, лицо Хуньяди обрело еще более рдяный оттенок. – Ты дал клятву венгерской короне – стоять всеми силами за христианскую веру – а теперь хочешь нарушить ее, в сторону отойдя, как ни в чем не бывало? Нет, ты будешь биться вместе со мной, и дракон твой, зверюга богопротивная, тоже пусть бьется, хоть и доверия к ней у меня нет никакого…

Влад улыбнулся, припомнив – зеленый дом у пруда с покатою красной крышей, холодную дождевую морось – и драконье рычанье навстречу открывшейся двери, и толстую лапу с когтем, отшвырнувшую прочь Хуньяди, сунувшегося было вовнутрь. Отчаянный плеск – и мокрые полы кафтана Хуньяди, и слипшиеся от воды рыжие пряди волос его, под набухшей от влаги мохнатою шапкой… Нет, у Яноша Хуньяди, великого королевского полководца, определенно были причины не доверять.

Дозорный подал сигнал, и, полуденно-сонная, поляна ожила, зазвенела – лязгом рвущихся к битве мечей, ветром взметнулась – войска, разом сомкнувшего строй. И тяжелые веки дракона приподнялись, окинули мутным, дремотой затянутым взглядом – порхающих зыбких стрекоз и росу на зеленых травинках, ослепительно-синее, солнцем залитое небо, и облачные силуэты на нем, бесконечно скачущих всадников…

…коих делалось все больше и больше – там, на границе между поляной и лесом.

Дракон поднялся на ноги, оживающей древней горой, и, примятая тушей его, распрямлялась ко свету луговая трава, и, примолкшие было, заводили кузнечики звонких стрекочущих песен. Влад вскочил на спину его, точно всадник в седло боевого коня, и, мурлыкнув, дракон хлопнул крыльями и понес его в небо.

Черное войско осман показалось внизу. Необъятная тень дракона накрыла его, траурно-темною пеленой, и с вершин своего поднебесья Влад видел – задранные кверху головы, искривлено-кричащие рты, блеск мечей, бесполезно вскинутых в воздух… а потом дракон распахнул ядовито-красную пасть и пыхнул огнем.

…Они полыхали, точно пасхальные свечки, роняя в траву ярко-алое пламя с дымящихся черным одежд. Их крики рвали Владовы уши, смрад их горящего мяса бился в ноздри его. В великанских размеров жаровне трещали, занимаясь пожаром, смолистые старые сосны, ломались, как тонкие прутики, накрывая собою повозки осман. А потом – уцелевшие слепо ринулись в разные стороны, хоронясь от всенастигающей драконовой ярости, от огня его, обращающего плоть человеческую в темный, смрадом тлеющий пепел.

– Хуньяди перебьет беглецов, не оставив в живых ни единого, – раздумчиво вымолвил Влад – безмятежно-спокойному небу над головою его, белым, точно фарфор, кучевым облакам. – И доложит венгерскому трону о великой победе своей над воинством врагов христианских. И наградою будет ему королевская благодарность… А что будет наградою мне? Сырой и холодный зиндан от прознавшего правду Мурада?

Воздух перед лицом его точно бы сжался, сгустился туманною дымкою, обращаясь в цветную, поющую птицу с нежным девичьим взглядом и тонкими, острыми крыльями.

– Все печалишься, доблестный рыцарь? – с укором сказала она, и большие ресницы ее взмахнули, как опахало. – Все гадаешь, к кому бы на службу пойти, выгоднее меч свой продать – кому бы? А ты не гадай, ты сердце свое послушай, да по совести поступи! Что же говорит тебе твоя совесть, о, доблестный рыцарь Влад, повелитель дракона?

Влад улыбнулся.

– Если б спросила ты меня, чудесная птица, об этом, когда был я малым, неразумным дитем – я бы честно, со всею душою ответил, что сражаться хотел бы за христианскую веру, как отец мой, Мирча Великий, и ничем его имени не опозорить. Это было давно, так, что уже тех времен и не помню – когда ивы, что прикрыли сейчас крышу тырговиштского замка, были юны и слабы, а сам я – верил в добрые сказки, что сочиняла мне няня. Про великого богатыря Фэт-Фрумоса, что сражался неустанно со злом, убивая колдунов и драконов и спасая прекраснейших дев. А помощницею ему, затаенным голосом совести – была добрая птица Мэйастрэ, с разноцветными перьями и голосом нежным, словно медовые росы. И вела она Фэт-Фрумоса от победы к победе, и ни разу не искусил его враг человеческий, не заставил свернуть с истинного пути… Прости же меня, Мэйастрэ сладко поющая, плохой из меня воин вышел, плохой богатырь. Может быть, – он обвел глазами холодно-синее небо, – потому что не сказка вокруг меня, а жестокая быль?

Птичий взгляд сделался жестко-стальным, словно нож, прокаленный в кузнечном огне.

– Быль или сказка – разницы никакой, коли твердое и справедливое сердце в груди колотится, – вороньи прокаркала Мэйастрэ. – А коли бесчестен ты и слабодушен – то будешь таким при любых обстоятельствах, и волшебная помощь тебя не исправит… Смотри! – прокричала с надрывом она. – Смотри, что за раны наносят мне, мечте твоей детской, поступки твои! – она перевернулась на спину в воздухе, и Влад оторопело увидел – черные, рваные раны повдоль боков ее, кровью опаленные перья Мэйастрэ волшебной. Он закрыл руками лицо, и тотчас же – будто вихрь подхватил его и дракона, разыгравшись, швырнул в поднебесье, в расправу ветрам, завыл, зарыдал по-драконьи.

И Влад открыл глаза.

Дева Мэйастрэ сидела на облаке, поджав по-турецки свои изящные ноги, в полупрозрачных шальварах, с турецкою трубкой в зубах и белом, увесистом тюрбане на смолянистых косах. Только взгляд оставался все тем же – птичьим, стылым, драконьим.

– Пойдешь просить помощи у Мурада, когда Хуньяди тебя с трона скинет да ставленником своим заменит – сыновей понадежнее спрячь, – проскрежетала она. – Долго к ним потом добираться будешь – через моря и горы, реки быстрые и пески сыпучие… ш-ш-ш! – взмахнула рукавами она, обращаясь в песчаный, танцующий вихрь, уносящийся в небо. – Совет мой послушай, доблестный рыцарь, худого тебе не скажу… – донеслось до Влада затихающе-зыбкое. И небеса прояснились.