февраль 1699

Щурясь от яркого, почти весеннего солнца, Беатрис взглянула на извилистый и узкий феррольский залив, затем оглядела стоящие на якоре корабли. «Архангела» в порту не было, — как и других кораблей эскадры. Следовало бы пойти домой, но Беатрис медлила. Вздрагивая под порывами северного ветра, она плотнее запахнула шерстяной плащ. В общем-то, зима по местным меркам не была суровой, но молодая женщина, привыкшая к зною Эспаньолы, страдала от промозглого климата северо-запада Испании.

Поначалу в местном обществе сеньору де Эспиноса приняли настороженно, но за месяцы, прожитые в небольшом городке, который напоминал Ла-Роману, ей удалось завоевать сердца замкнутых уроженок Галисии, в основном жен капитанов и офицеров эскадры.

Беатрис и сама не поняла, как получилось, что когда она отправлялась навестить немногих своих приятельниц или в церковь, ее путь всегда лежал через эту площадь, и она обязательно искала глазами знакомые паруса. Как и прежде, она высматривала корабль мужа, но Мигель ничего об этом не знал.

…По счастью, приступ не привел к серьезным последствиям, и уже на следующий день дон Мигель был на ногах. Но радость Беатрис омрачало знание — в обители Ла Романы и в госпитале Санто-Николаса она видела немало пациентов, страдающих сердечными хворями. Покой и травы могли продлить им жизнь, но, однажды проявившись, болезнь уже не отпускала тех, кто стал ее жертвами. Поэтому Беатрис внимательно наблюдала за мужем, стараясь заметить первые признаки недомогания. Однако пока все было хорошо.

Муж сдержано и немного иронично принимал ее заботу. Он не возвращался больше к предмету их ссоры и не расспрашивал Беатрис о кинжале, но в ее душе остался жгучий осадок. Как мог Мигель, даже находясь во власти гнева, усомниться в своем отцовстве их детей?

Глубокая рана не спешила заживать, хотя боль и притупилась. Беатрис ловила на себе изучающие взгляды дона Мигеля, в которых ей чудилась затаенная грусть. Поначалу это раздражало ее и она напрягалась, отводя глаза, но затем...

«Стало волновать...» — подсказал внутренний голос.

«Мне просто не хотелось бы... А чего именно? Заново влюбиться в мужа? Нет! Как можно даже думать о любви!»

Беатрис сжала губы, не желая продолжать свой внутренний диалог. Не было смысла и дальше стоять на пронизывающем ветру, и она пошла в сторону дома. Вечером она еще выйдет взглянуть на залив.

Это было самое длительное плавание адмирала де Эспиносы, и она переживала, как муж перенесет его. К тому же, погода стояла холодная, с внезапными шквалами. Сегодня в первый раз после недели затяжных дождей небо очистилось и выглянуло солнце.

Беатрис советовала себе положиться на волю Господа и запастись терпением, но это не помешало ей выйти вечером с той же целью, а затем — и в последующие дни.

Эскадра по какой-то причине задерживалась, и тревога Беатрис росла.

***

Дон Мигель действительно написал своему племяннику. Письмо было отправлено еще в августе, но Эстебан не ответил. Этому могло найтись самое простое объяснение: упадок, в последние годы царивший в Испании, не лучшим образом сказался на связи метрополии с колониями в Новом Свете. До него не доходили сведения о кораблекрушениях, но это еще не значило, что письмо благополучно достигло адресата. Оставалось писать снова и на этот раз отправлять письмо с кем-то из слуг.

Задеты его гордость и сама честь, и де Эспиноса должен был разобраться во всем до конца, но отчего-то он медлил. Чертов кинжал лежал в потайном ящичке стола. Не раз, вечерами, де Эспиноса доставал клинок и задумчиво вертел его в пальцах. Почему именно кинжал? Почему не перстень, не какая-то драгоценная побрякушка? Кинжал, да еще несколькими годами ранее подаренный обманутым мужем. Странный знак внимания возлюбленного.

Чем дольше дон Мигель думал обо всем, тем больше видел неувязок в словах Фернандо. В памяти всплыла история с "чернокудрым ангелом", когда он также слишком быстро поверил словам управляющего. Впрочем, тогда Фернандо не обвинял Беатрис напрямую. И все же. После свадьбы племянник приезжал считанные разы. Любовники могли бы встречаться где-то вне стен его дома, но де Эспиносе казалось, что как Беатрис, так и Эстебан не просто не питали взаимной приязни, но и сторонились друг друга. Были ли способны они так притворяться? Разум говорил, что в этом несовершенном мире случается все, и низость человеческая не имеет границ, а сердце упрямо сопротивлялось.

Неужели самоотверженность жены в том, что касалось его, и любовь, светящаяся в ее глазах, были ложью, обманкой? Нет. Этого не может быть. А Изабелла и Диего? Верно, сам Дьявол помрачил ему разум, если хоть на миг он мог допустить саму мысль отказаться от них!

Но Беатрис явно что-то скрывала, кроме того, здесь был замешан Эстебан. Что же произошло между ними? Все это вызывало глухую тоску и желание во что бы то ни стало добиться от жены ответа. А затем дон Мигель вспоминал, с каким отвращением она смотрела на него, и лишь криво усмехался.

"Тот, кто рассказал вам, не питает ко мне большой любви..."

Разве он не чувствовал неприязнь к Беатрис со стороны управляющего? И разве ему - по многим причинам - не было удобно не замечать этого? Что же, если Фернандо уже предстал перед судом Всевышнего, ему пришлось ответить за свои коварство и низость.

А он, позволив бешеной ревности взять над собой верх, совершил самую ужасную ошибку в своей жизни. И бросив в лицо Беатрис чудовищное обвинение, сам разрушил храм, в котором мерцал огонь, все эти годы согревавший его. Горькие сожаления не оставляли де Эспиносу. Вероятно, поэтому всепоглощающая усталость все сильнее охватывала его, а доселе привычные неудобства морских походов начали тяготить.

Сердечный приступ беспощадно напомнил ему о быстротечности отпущенного смертным времени и о поздней осени его собственной жизни, и тем более поколебал представления де Эспиносы о том, что он должен, а что — нет. Он прятал под иронией свою тоску. И подавлял желание прижаться губами к рукам жены.

В феврале, отправляясь в очередное плавание, он взял кинжал с собой и однажды вечером, поддавшись порыву, швырнул его за борт. Закатное солнце кроваво сверкнуло на золотой насечке клинка, а затем тот исчез в бурных зеленоватых водах Атлантики. На краткий миг де Эспиноса ощутил покой: как будто захлопнулась дверь, ведущая в мрачный и глубокий подвал. Но... Сможет ли когда-нибудь Беатрис простить его?

***

Дон Мигель вернулся в последний день февраля, с утренним приливом. Именно в этот день Беатрис твердо решила успокоиться и не пошла на мол. В доме поднялась обычная суета, а молодая женщина при виде мужа внезапно ощутила радость. Ей пришлось даже побороть порыв подскочить к нему, как она, бывало, делала в Санто-Доминго, не обращая особого внимания на приличия. Дон Мигель внимательно посмотрел на нее и поклонился, а Беатрис кольнуло нечто, сродни разочарованию, — он не дотронулся до ее руки.

— Все ли... было благополучно, дон Мигель?

Она многократно задавала этот вопрос, но сейчас ее голос дрогнул.

— Благодарю вас, более чем, — улыбнувшись уголками губ, ответил де Эспиноса.

— Я волновалась, — сама не зная, почему, призналась она, — вас так долго не было...

Взгляд дона Мигеля стал пытливым, словно он желал проникнуть ей в самую душу.

— Моряку всегда отрадно, когда его ждут дома, — помолчав, проговорил он и еще раз поклонился жене.

Беатрис потупилась и больше ничего не сказала.

За обедом она украдкой рассматривала де Эспинозу. Его лицо покрывал легкий загар, и в целом он не выглядел утомленным. Болезнь отступила, и Беатрис надеялась, что на достаточно долгий срок.

Дон Мигель же, напротив, в открытую изучал ее, и когда их глаза встречались, Беатрис быстро отводила взгляд, с досадой чувствуя, как кровь приливает к ее щекам. Впрочем, это не мешало им вести беседу — впервые за многие месяцы, и она даже несколько раз рассмеялась, когда муж поведал ей забавные эпизоды плавания.

После обеда Рамона увела детей посмотреть на последнее представление бродячих артистов перед началом Великого поста, а Беатрис ушла на кухню: она хотела приготовить для мужа вино с корнями Астрагалиуса, оказывающего укрепляющее действие. Пока корни настаивались в горячей воде, она поболтала немного с Маргаритой и отдала распоряжения насчет ужина. Выждав положенное время, она перелила настойку в кубок с вином, затем добавила туда ложку меда.

Осторожно неся поднос с кубком, Беатрис поднялась на второй этаж. Она полагала, что де Эспиноза в своем кабинете, служившем так же хранилищем для тех книг, с которыми ее мужу было трудно расстаться. Этот дом значительно уступал размерами их особняку в Санто-Доминго, и казался ей гораздо уютнее.

«Вот если бы только зима не была такой холодной!» — тут же вздохнула Беатрис.

Дон Мигель действительно был в кабинете, он с некоторым удивлением посмотрел на вошедшую жену.

— Уж не очередное ли зелье по рецепту отца Кристиана в этом кубке?

— Нет, это рецепт монахинь из Ла-Романы, — с обманчивой кротостью ответила Беатрис.

— Я прекрасно себя чувствую, — поспешил он уверить ее, косясь на кубок, — Ваши отвратительные травяные отвары тем не менее подняли меня на ноги. Так что нет никакой необходимости...

Беатрис поставила поднос на стол и улыбнулась: ее начал забавлять этот спор:

— Дон Мигель, на этот раз вкус достаточно приятный.

— Верится с трудом, — он не собирался уступать так быстро. — Откуда вам знать, какого вкуса это... этот напиток?

— Чтобы у вас не оставалось сомнений, я попробую его, — Беатрис поднесла к губам кубок и отхлебнула настойку.

Дон Мигель уставился на алые от вина губы жены. Ему в голову пришла простая, и в то же время приводящая его в отчаяние мысль: он был бы рад пить с ее губ худшую горечь, чем намешанную в том чертовом пойле, которым она потчевала его долгих две недели!

— Хорошо, — криво усмехнулся он, с трудом отрывая взгляд от ее лица. — Давайте ваше... э-э-э лекарство.

Напиток оказался приятным, горько-сладким, с пряными нотками и почти понравился ему.

Беатрис молча стояла рядом с креслом, ожидая, когда муж допьет вино.

— Вы как будто опасаетесь, что я выплесну вино в окно, — не удержался он от иронии.

«И в самом деле, кто-то из слуг уберет кубок, почему я не ухожу», — подумала она, но вслух сказала:

— Возможно, вам понадобится вода, чтобы перебить плохой вкус. И это даже не лекарство, астрагалиус поддержит ваши силы.

— Право, вы так заботливы, что я начинаю думать... — пробормотал де Эспиноса и нахмурился.

— Что… думать? — с забившимся сердцем спросила Беатрис.

— Ничего, донья Беатрис, — поставив пустой кубок на стол, он отвернулся к окну.

Беатрис смотрела на резко очерченный профиль мужа, суровую складку у губ, обильно посеребренные сединой волосы, и от острого осознания его неизбывной боли защемило сердце. Да что же такое с ними происходит?! Почему они позволяют чужой ненависти разрушать их жизни?

— Мигель, — прошептала она, затем наклонилась к нему, и, взяв его лицо в свои ладони, мягко повернула к себе: — Мигель...

В его глазах было изумление, кажется, он хотел что-то сказать... или, может, отстраниться?

Но де Эспиноса развернулся к ней, его руки осторожно коснулись ее плеч. Он не хотел задаваться вопросом — почему после стольких месяцев отторжения она снова рядом, он просто не мог до конца поверить. Беатрис прильнула к нему, обвивая руками шею, и де Эспиноса судорожно вздохнул, прикрывая глаза: его драгоценная жена вернулась к нему!

— Я не мог и надеяться... что примирение еще возможно между нами. После того, как столь тяжко оскорбил тебя...— прошептал он едва слышно.

— Мигель, я должна...

— Не надо, — попросил он, — не говори ничего... Нет, скажи: простишь ли ты меня?

— Я простила... — очень тихо ответила она. - Простила.

***

Остаток дня прошел для Беатрис как в полусне. Они разговаривали о каких-то пустяках, не касаясь ни их бурной ссоры, ни примирения, и Беатрис ловила на себе взгляды Мигеля, светящиеся недоверчивой радостью, и в то же время испытующие. Беатрис пыталась понять, что побудило ее бросится в объятия мужа.

«Получается, я люблю его? Как прежде?» — с удивлением спрашивала она себя и сразу же отвечала: «Нет, не как прежде... а как?»

Она вдруг осознала, что испытывает к нему не пылкую страсть, как в начале их брака, а нежность, которая ласковым теплом наполняла ее душу. Несмотря на волнения, она уснула, и впервые за долгое время ее сон был глубок. На следующее утро Беатрис поднялась довольно поздно и с разочарованием узнала от Мануэля, что дон Мигель отбыл по делам.

«Он ничего не сказал мне».

С другой стороны, за последнее время это стало уже обыденностью для них, но она огорчилась.

День пролетел в хлопотах, и она старалась отгонять грустные мысли. Дон Мигель не вернулся к ужину, в этом также не было ничего необычного, и Беатрис, вздохнув, распорядилась накрыть стол в ее крошечной гостиной. Уже в постели ей подумалось:

«А если он… опять болен, ведь приступ может случиться в любую минуту!»

Она даже села и спустила ноги на пол, но затем, сердито тряхнув головой, велела себе унять разыгравшее воображение и легла обратно.

Наутро, когда она вошла в зал, де Эспиноса был там. В камине горел огонь: хмурое утро скорее напоминало о ноябре, чем о начале весны.

— Отвратительная погода, донья Беатрис, — сказал де Эспиноса вместо приветствия.

— Не могу не согласиться с вами, дон Мигель, — ответила она и добавила с мягкой иронией: — Но ведь благодаря ненастью я имею удовольствие видеть вас.

— Сожалею, вчера я задержался допоздна, корабль с ценным грузом напоролся как раз на ту подводную гряду у входа в залив, а поскольку надвигалось ненастье, я оставался в порту, чтобы лично убедиться... — он вдруг прервал сам себя. — Но это вам совсем не интересно.

— Очень интересно, — улыбнулась Беатрис.

— Вот даже как? — усмехнулся де Эспиноса. — После десяти лет брака вы не перестаете удивлять меня, донья Беатрис, — он подошел к жене и поднес ее руку к своим губам. — И восхищать.

— Тем не менее, вы не пришли ко мне — ни вчера, ни позавчера, — тихо ответила она, глядя ему в глаза.

— Вас это огорчило? — приподнял бровь де Эспиноса. — У меня были сомнения... — он вдруг закашлялся и продолжил осипшим голосом, — в том, что я верно понял...

— Я ждала вас, — просто ответила Беатрис.

— Было непростительно с моей стороны — заставлять тебя ждать, Беатрис... — прошептал он, прижимая ее ладонь к своей щеке, — Пожалуй, я должен клятвенно пообещать, что больше тебе не придется делать это...

***

Де Эспиноса лежал на спине, бездумно уставившись в потолок. Ненастный день сменился ненастной же ночью, ветер злобно завывал в трубе давно погасшего камина. Пора бы было отправиться к себе, и он поймал себя на мысли, что думает об этом с сожалением, будто уйди он сейчас — и волшебная греза исчезнет, а наутро Беатрис встретит его холодным взглядом.

«Я окончательно превратился в несносного подозрительного старца» — он усмехнулся своим страхам и высвободил плечо из-под головы жены.

Его халат был сброшен рядом с кроватью, а рубашка отыскалась под креслом.

— Мигель... — сонно пробормотала Беатрис.

— Спи, сердце мое.

— Не уходи, — она приподнялась на локте.

— Ты хочешь, чтобы я остался? В самом деле?

— Очень, — Беатрис лукаво улыбнулась. — И еще мне холодно.

— Плутовка, — он рассмеялся. — Я догадался.

Беатрис откинула край одеяла:

— Дон Мигель, не соблаговолите ли вы лечь здесь?

Де Эспиноса наклонился к жене и хрипло сказал, целуя ее:

— Я люблю тебя. Боже милостивый, как же я люблю тебя, Беатрис...

И десь мы на время расстанемся с Мигелем и Беатрис ипосмотрим, как дела у Арабеллы и Питера в старой доброй Англии