3.
Увидев случайно среди рисунков портрет незнакомой девицы, отец Геннадий обернулся к парнишке:
- Где такую сирену узрел, отроче? В монастырь к нам такие не ходят.
- Этой зимой ещё, с охоты тогда возвращались, отче. Да я и видел не дольше мига, всего-то ничего.
- Однако запомнил, а?
- Запомнил. Грешен, отче.
- Ну, греха в том никакого, положим. Однако, поразила тебя сия девица, коли запомнил.
Федька кивнул. Иеромонах в задумчивости почесал щеку, хмыкнул.
- Не сможешь ты в монастыре жить, - сказал он. – С фузеей умеешь обращаться, на девиц начинаешь заглядываться. Сколько годков тебе, шестнадцать есть уже?
Федька задумался.
- Так вроде четырнадцать всего, отче.
- В город тебе надо, в подмастерья тебя отправлю.
- А как же здесь? – растерялся парнишка.
- Ну-у, здесь у тебя дом родной, как-никак, не навек покидаешь. Договорюсь с Егорием-гончаром, с Андрюхой-резчиком, работать будешь то у одного, то у другого. Да и сюда приедешь как-нибудь.

Так следующие три года Федька работал то в гончарной мастерской, то резал из дерева фигурки зверей и людей. Резчик по дереву, сразу велевший именовать его Андреем Степанычем, был лет слегка постарше двадцати, вечно хмурый, но из-под резца выходили чудо какие живые звери и люди! И торговал у себя в лавке он хитро и умело, у такого и поучиться не грех. Как только покупатель просил сбросить цену, Степаныч усмехался и говорил:
- А ты, милок, сходи посмотри, где получше да подешевле! Найдёшь – и мне заодно подскажи.
Покупатель обычно терялся и уходил из лавки с покупкой.
Егорий же был постарше, годов за тридцать, двое сыновей возрастом помоложе Федьки помогали отцу, и продажа шла или купцам, или помещикам, как минимум по дюжине чашек или кувшинов или тарелок.
- Иэх, Фёдор, - присвистывал или выдыхал Егорий (обычно это обозначало начало шутки), - как думаешь, не пора ль нам боярскую шапку нацепить?
- Дак мы же мастеровые, дяденька, - удивлялся Федька.
- А ты слыхал у себя в монастыре, что патриарх Никон из крестьян был? А? А вот молодой государь Пётр Алексеич любит плотницким топором махать, у меня кум на Переяславском озере был, лично видел.
Федька смущался, а Егорий только прищуривал глаз и улыбался:
- Ну-ну, Фёдор, трудимся дальше. Не спи, паря.

Как-то, уже после Пасхи, в лавку к Андрею Степанычу заглянула дворовая девка.
- Что у вас за диковинки такие? Мои барышни интересовались.
Девка-то сама ладная, и сарафан красного полотна, и коса ржаная, густая уложена – заглядишься, только шагах в пяти увидел Федька ту самую – сидит барышня-боярышня в возке, и лицом почти не изменилась, и волосы русые с рыжиной. Будто и не прошло две зимы да две весны с той встречи.
- Федька, что столбеешь? – окликнул его мастер. Дворовая-то было зыркнула – и ростом подмастерье не мал, и зипунишко на нём новенький, да Степаныч за шкирку его в лавку втянул.
- Некогда рот разевать, приступай далее к работе.
Хоть и ругался Степаныч, и за шкирку или за рукав мог схватить – линейкой-аршином не бил никогда. Оттого и Федька послушался мастера – вернулся к станку. Только вот боярышню в возке не утерпел – на следующий день и вырезал. Андрей Степаныч глянул только:
- Ну, парень, быть тебе резчиком! – и спрятал фигурку куда-то в свои сундуки.
Порылся в кармане и вручил подмастерью серебряный новенький рубль.
- Сейчас у нас пока заказы, а как закончим – гуляй, полтора дня твои!
- Не до гульбы мне, Степаныч, - только и сказал Федька.

(продолжение следует)