Как ни ждали мужчины, ведьма появилась внезапно.

Тихо скрипнула дверь; нежная, боязливая, на крыльцо выглянула женщина, волосы вились кольцами, медом отливала теплая рыжина, прозрачные глаза были разными. Она застенчиво переступила босыми ногами, выпустив ручку двери, встала перед мужчинами. На ней была только хлопковая рубашка. Аладьев всхлипнул.

Священник молча разглядывал ее; потом поднял крест и начертал знак. Киркея вздрогнула. Ее перетряхнуло; она протянула руку и выставила ладонь. Священник шагнул и снова начертил крестное знамение. Женщину скрутило, в тонкой белой рубахе она извивалась на снегу, показывая то ноги, то ягодицы, то неприкрытый пах. Чернявый изо всех сил старался не смотреть, сжимая побелевшими пальцами вилы; Аладьев помертвел, слушал, как задыхаясь, сквернословит женщина, она пыталась подняться и не могла, качалась на четвереньках, бедра ее оголились, грудь обнажилась, жалкими, темными от страданий глазами она глядела на мужчин.

- Бей вилами! – жестко бросил священник Ивану и вырвал из его рук факел. – Бей бесовское отродье! – повторил он.

Иван опомнился, как от Горгоны, загородился локтем, ринулся в сияющий полукруг. Батюшка изо всех сил размахнулся, метнул факел вверх. Черной птицей факел перелетел через двор, угодив на скат крыши. Несмотря на снег, порченная, квелая солома занялась почти сразу.

Киркея взвыла. Иван ударил вилами – с силой, но пригвоздил только рубашку, бесовка ерзала, пытаясь освободиться, хлопок трещал, зубья рвали ткань; ведьма вскочила на ноги голой, и у мужчин заломило под веками – так ослепительна была ее белизна.

- Не смотри! Бей снова! – вскрикнул священник, но было поздно, чернявый зацепил ведьму глазами, помедлил, и уже с двух сторон, с двух углов фундамента, из-под вороньих устрашающих лап неслись, извиваясь, корни громадного дерева. Одно мгновение - и ноги Ивана оплело двухвостье, вместе с вилами его тянуло вниз, он уходил под землю, ввинчиваясь в воронку, как будто его тянули щупальца огромного насекомого, и кричал, и визжала ведьма; Иван умер, когда над поверхностью осталась одна голова, и было слышно, как в недрах чавкает и хлюпает нечто.

Дрожащими руками священник вытянул крест. Голову Аладьева сдавило; на мгновение ему почудилось, что это он стоит напротив бесовки с распятием. Мужчина яростно, фанатично, чертил знамение, в морозном воздухе оставались следы, он выплевывал: сгинь, сгинь… Ведьма приближалась, бесстыдная, голая, осторожная, как потревоженный зверь; дошла до свечек и встала. Вытянула руку – пламя жгло; отдернула ладонь, метнулась влево-вправо; круг не пускал, она бродила вдоль огня как большая красивая кошка, разноцветные глаза горели. Один миг – и она взмыла, кружила возле невидимой Аладьеву стены, распялила рот в чудовищном оскале. Руки ее обуглились до локтей, соломенная крыша трещала, дым стоял столбом, ведьма выла, рвала на себе волосы, священник выше протягивал крест – и вдруг черная гладкая собака с лету вцепилась в его загривок.

Человек упал, крест отлетел в сторону; священник еще барахтался, когда пес прокусил ему лицо. Пламя разом погасло, Киркея птицей ринулась к свечам, по-собачьи гребла, зарывая оплавки. Забросав огарки землей и снегом, она взвилась в воздух, пала на священника сверху. Ухватила длиннобородую, окровавленную голову за волосы, вздернула. Прильнула к устам, поцелуй длился долго, а когда отпала, Аладьев увидел, что бесовка откусила мертвецу губы. По ее подбородку текло алое, глаза блуждали, челюсть, грудь и даже медовые волосы были в глянцевой человечьей крови.

Аладьев не мог двинуться с места, он дрожал всем телом и вдруг закричал от безобразного, почти животного ужаса. Собака повернула к нему морду, голова у нее была голая, мертвая; снова вскрикнув, Аладьев метнулся в сторону, споткнулся о крест, бессознательно подхватил и выскочил за ворота.

Рыжий все так же лежал на валунах, от него немного осталось, только разбитая, как хрупкий сосуд голова: лицом вверх, зрачками в белое небо, - над глазными яблоками не спеша вышивали снежинки, клевали в зрачок. На груди притулился маленький, с мужскую ладонь, человечек; деревянное лицо, черное от земли, он обратил к Аладьеву и взвизгнул - так, что взвихрился снег; карлик верещал, боль жгла перепонки, вопль выгрызал мозг; в панике Аладьев кинулся в лес и помчался, не разбирая дороги.