Тырговиште встретил закатом. Багровый, густой – он струился над крышами, разливался в высоком темнеющем небе. Илоне подумалось, что и закаты здесь – совершенно иные, непохожи на те, что горят каждый вечер над крышами Буды. Точно мазки на картине… если б у нее был талант живописца, она непременно уселась бы их рисовать. Только Бог обделил ее этим талантом. Запрокинув голову ввысь, она лишь могла любоваться небесным пожаром. И думать о том, сколько раз любовался им Влад.

– Лошадей заведем на конюшню, – деловито сказала она. – Я недолго. Туда и обратно… Ты со слугами здесь меня обождешь. На закат полюбуетесь, – она улыбнулась. – Он здесь необычный.

– И дышится будто бы легче, – Вацлав прижал руку к груди. – Сухотка эта проклятая меньше грызет… Оно и чудесно – не хватало еще своим кашлем тут всех распугать!

Он спешился, бросив поводья слуге. Глаза на испитом лице его лихорадочно, ярко блестели. Будто и впрямь – Тырговиште придал ему дополнительных сил.

– Да, пусть лошади передохнут. Путь обратно неблизкий…

Дверь в конюшню открылась. Чумазенький, как цыганенок, мальчишка – взглянул на Вацлава. Затем – с хитрецой посмотрел на Илону.

– Я за вашими лошадьми присмотрю, вы уж будьте спокойны! Помою-почищу, овса свежего дам… – он подергал Илону за платье. – Скажи господину, чтобы он мне заплатил. Я задаром стараться не буду, – он скорчил свирепую рожицу.

Илона хихикнула.

– Вацлав, ты смотри там, дите не обидь. Честь по чести с ним рассчитайся. Я скоро! – она помахала рукою.

Закат опьянял. В рыжем свете его – Тырговиште казался картинкой из книги. Раскрашено-яркой, в узорчатой рамке… из библиотеки Матьяша, куда ей больше не было хода. Илоне отчего-то подумалось, что, пусть ей не дано рисовать – писать-то она, безусловно, умеет. И если когда-нибудь выдастся время – она сядет к столу и напишет про все. И про Влада. И про великолепный закат. И про несчастного Вацлава. И про цыганенка, что бросился к ней на конюшне…

…и про себя, что в платке и служанкином платье – прокравшись на кухню, водила рукой над большим позолоченным кубком. Кончики пальцев кольнуло, будто иголкой. Искомое было при ней.

– Его вещь. Из него пил он особенно часто, – вздохнув с облегченьем, Илона засунула кубок в мешок. Дальше – все было просто. Все было – как в книжке с картинками. Когда догорает закат за окном. Когда коридоры пустынны. Когда за дверями вечерний, густой полумрак…

…как чернильная клякса на книге.

Илона растерянно оглянулась. Эти двери были ей незнакомы. Ноги словно вели ее не туда.

– Надо же – заблудилась! – она почесала в затылке. – Что за глупость. Я помню, где выход. Я помню, куда я пошла… в самом деле! Сюда же! Нет, совсем не сюда…

Словно чужие, ее руки толкнули тяжелую дверь. Пред глазами плыло. В потолке – проступали чернильные, черные пятна. Книжка плохо кончалась. Дописать справедливый финал не являлось возможным.

– Подойди, – донеслось до нее.

И Илона шагнула вперед, ощущая себя в тонких, прочных, невидимых путах.

За дверью царил полумрак. В окруженье свечей – за столом ждала женщина в красном, точно кровью облитом плаще, и мерцающем золотом платье. Она поманила Илону рукой.

– Воровка ты скверная, – сказала она с укоризной. – Верни то, что взяла… Дора, ты знаешь ее? – она обернулась к худой, точно палка, старухе в зеленом, что восседала поодаль.

Старуха впилась глазами в Илону.

– Нет, господарыня, первый раз вижу. И… она не служанка, вы знаете. Слишком заносчиво смотрит. Спину держит особенно прямо. Сразу видно – кланяться не привыкла... – старуха пожевала губами. – Уж я завсегда отличу – благородную от холопки! В какие бы платья кто не рядился.

Она торжествующе хмыкнула.

– Слышишь, что про тебя говорит моя ключница? – женщина в красном прищелкнула пальцами. – Что не знает тебя. Может, тогда назовешь свое имя? Меня вот Мария зовут, – она протянула Илоне изящную руку. – Сядь рядом со мною. Ты все равно никуда не уйдешь. Я поставила в замке ловушки… от всяких нечестных людей. И в одну из них – ты и попалась, – глаза ее повеселели. – Ты такая смешная сейчас. Думаешь взять и меня обмануть… Но не выйдет. Я очень обман не люблю.

Илона прочистила горло.

– Можно подумать, что я его обожаю, – хмуро сказала она. – Прям сплю и вижу – как бы кого обдурить…

Мария хихикнула, прикрыв рот ладошкой.

– Нет, ты скажи – ну какая комедиантка! Я ей про одно – она мне про другое! Дора, моя дорогая… если она так и будет со мной препираться – может, оставим ее погостить к возвращению Раду? – она подмигнула старухе. – Ему она все непременно расскажет. И имя свое назовет, и зачем к нам приехала… У него к балаганным шутам свой, особый подход.

– А если признаюсь, кто я – неужели отпустишь? – Илона пожала плечами. – Ну хорошо. Я – Илона Силадьи. Сестра короля Матьяша. Муж твой принес ему в свое время вассальную клятву… Да что он вообще способен мне сделать? Кроме как проводить до венгерской столицы с великим почетом.

Мария взглянула на нее с сожалением.

– Что он способен – тебе лучше не знать. Я ж говорю – свой, особый подход. И к шутам, и к лгунам, и к ворам. Все у него тут же честными делаются. Купцы из Брашова вот этой весной приезжали. Тоже пытались солгать. Мол, не должны мы тебе ничего, господарь!.. Заплатили, как миленькие. И в тюрьме их держать не пришлось… Тюрьмы – это подход устаревший, – уголки губ ее дрогнули. – Может, ты все-таки скажешь, принцесса, зачем же пришла сюда? И отдашь наворованное.

Илона вздохнула.

– Уж не ему-то учить меня честности… Этому заправскому лгуну. Этому шуту площадному… Я взяла то, что ему не принадлежит… – развязав торопливо мешок, она вынула кубок. – Эта вещь – не его.

Мария подавилась смешком.

– Ты говоришь глупость, принцесса. Здесь все его. И кубок. И стол, на котором стоит этот кубок. И эти подсвечники. И ребенок в моем животе, – она положила ладонь на широкое, складками в пол ниспадавшее платье, – все, безусловно, его. А чужого здесь нет… – лицо ее враз поскучнело. – Что ж, ты больше не забавляешь меня. Очень жаль. Ну, скажи мне хоть что-нибудь интересное! То, на что б не смогла я ответить?

Она повернулась к окну. В блеклом свете свечей – лицо ее показалось Илоне смутно знакомым.

Крест, орел, полумесяц… мужа с тем же гербом нагадала… а потом ее турки забрали… будто бы пелена на глазах, и нигде ее больше не вижу…

– Ангелина! – сказала Илона, всмотревшись. – Вот ты кого мне напомнила!

– Ч-что? Что ты сказала сейчас? – прошептала Мария. – Откуда ты знаешь ее? Мою сестру Ангелину?

Лицо ее сделалось белым, как полотно.

– Я с ней близко знакома, – Илона побарабанила по столу, точно в глубокой задумчивости. – Она была на турнире Матьяша. И лечила сестру мою, Маргит. И сказала, что сердце ее за тебя беспокоится. И просила сказать ей, если я вдруг увижу тебя… только я ничего не скажу. Передумала, – Илона закатила глаза. – Раз меня тут воровкой считают и лгуньей. И грозятся исправить… особыми методами. Может, я на ваше семейство в обиде теперь?

– И на сестру мою? – тихо сказала Мария. – Она так волнуется… боже, принцесса, да у тебя совершенно нет сердца! Иди, я тебя отпускаю, – она щелкнула пальцами, и путы исчезли. Илона поднялась со скамьи. – Комедиантка смешная… Иди, лицедействуй и дальше! – она закрыла руками лицо. – Ты еще здесь? Очень странно.

– Все хорошо будет, – Илона дотронулась до плеча ее. – Я ей передам, что ты в добром здравии. И хочешь увидеть ее. Ведь так?

Мария торопливо кивнула.

– Да, я жду ее в гости… и очень скучаю по ней. Это правда, – зачем-то сказала она.

– Знаю, – улыбнулась Илона. – Я правду от кривды всегда отличу… И да, признаюсь, что сглупила я с этим кубком. По-другому должна была сделать… так, чтоб не воровать. Непочетное это занятие.

…Ночь была густо-черной, с серебряным, звездным отливом. Точно на яркой картинке, в книге, что стоит когда-нибудь написать, когда будет время.

Про звезды и свечи, про правду и ложь, про неблагое и благо… когда-нибудь. Когда луна во дворе не будет столь возмутительно яркой, а лошадиное ржание на конюшне – тревожным и тонким.

Илона толкнула тяжелую дверь. Он спал в уголке, на соломе, сжимая в заляпанных пальцах монету, что дал ему Вацлав. Он тут же проснулся – вслед осторожным шагам ее.

– Ваши лошадки готовы, – сказал цыганенок. – Я ждал вас все, ждал… а потом меня разморило, – он улыбнулся бесхитростно. – Тот господин во дворе… Он на вас очень ругался. Ой, что вы делаете! Щекотно же! – он вывернулся, возмущенно брыкаясь.

Илона убрала ладонь от его головы. Пальцы кололо так, как не кололо на платке и на кубке. Все было ясно… и почему она сразу не догадалась?

И ребенок в моем животе – безусловно, его…

Илона вздохнула, печалясь о собственной глупости.

– Хочешь, дам золотой, если кое-что про себя сейчас скажешь? – она подмигнула, играя монетой меж пальцев. – Как зовут тебя, мелкий? И кто твой отец?

– Меня Владом зовут. А отец у меня – господарь… но не тот, что сейчас, а тот, что был раньше. Моя мамка ему в покоях прислуживала… – он потянулся к монете. – Это правда мое? Я могу это взять?

– Можешь, можешь, – Илона засунула руку в кошель. – А скажи-ка мне, Влад – хочешь еще золотой от меня получить? Поступай ко мне на службу в пажи. Будешь вкусно есть, хорошо одеваться… а то что за жизнь у тебя – в грязи на конюшне? – она сморщила нос. – Я – принцесса Илона Силадьи. Служить мне – почетно.

Глаза Влада сделались круглыми, точно монеты.

– А не врешь? – в восхищении выдохнул он. – Ты и вправду принцесса? А это кто – принц? – тыкнул он грязным пальцем в зашедшего Вацлава. – Быть того не может! Принцессы нарядные! А ты – как моя мамка одета…

Илона с трудом удержалась от смеха.

– В дороге нарядные платья испачкаются, – терпеливо сказала она, – поэтому принцессы одеваются просто. А Вацлав – не принц. Он… просто Вацлав. И тоже желает, чтоб ты ко мне на службу пошел… На, держи еще золотой. Это твое пажеское жалование. Авансом.

Влад сунул монетку за щеку. Кривясь, надкусил.

– Она настоящая! Значит, ты точно принцесса! Ура, я поступаю на службу! – он со всех ног кинулся прочь, вглубь конюшни. – Тадеу, Тадеу, увалень ты ленивый! Я уезжаю отсюда! С принцессой, самой настоящей, всамделишной! Той, что сестра короля! Она дала мне золотую монету! Скажи мамке, что я уезжаю! Пусть не ругается больше, что я ее горюшко! – донеслось до Илоны.

– Илька, черт бы побрал тебя! – Вацлав зашелся в отчаянном кашле. – Куда ты пропала? Я уж думал идти тебя выручать… И этот мальчишка с конюшни… зачем он нам? Зачем ты сказала, что и я его видеть хочу?

– Затем, что он сын того воеводы, что в королевском остроге сидит, – улыбнулась Илона. – То, что принадлежит воеводе… ты понимаешь? То, что в Димитров день нам откроет любые замки.

***

Дождь шел сплошной, непроглядной стеною. На черном – ни зги – тучевой темнотою затянутом небе с треском рвались белые молнии. Громовые раскаты глушили.

– Это Илья-пророк проскакал в колеснице, – сказал с затаенным восторженным ужасом Влад. – Бесов гоняет. Во-он как быстро по небу мчится! И – молнией их, окаянных!.. Принцесса, а нас в этот замок запустят? Он будто пустой стоит. Будто нет никого…

Мокрое, точно из бани, лицо его обратилось к Илоне. Глаза возбужденно блестели. Громовая вспышка над головой заставила Влада зажмуриться.

– Не пустят нас, мелкий. Мы сами войдем, – стиснув руку его, Илона смотрела на стены, увитые желтым, иссохшим плющом, и на каменно-серую башню, что возвышалась над стенами. Там, желтой крапинкой света – горел огонек. Ее Лацко не спал. Он не должен был спать – в эту черно-громовую, страшную ночь, когда ведьмы, ругаясь, брали с неба луну, и, в корову ее обратив – доили потоками ливня. В ночь, когда закрывались долги и отворялись засовы. – Это наша ночь. Не пугайся. Пошли.

И ворота открылись пред ними, точно гигантская пасть. За воротами – было черно, и шел нескончаемый ливень, и молнии резали небо на части… словно во сне, что являлся ей каждую ночь. Лацко тоже был в этом сне. Он был тих и задумчив. Он брал ее за руку и говорил, что ему не уйти. Что ему очень жаль, что так все получилось. И он хочет избавить ее от долгов, только как – сам не знает.

– А куда мы идем, а, принцесса? – Влад шмыгнул носом. – Мне здесь очень не нравится. Это плохой замок. Я слышал, в таких людоеды живут. Они похищают принцесс и съедают на завтрак тех рыцарей, что этих принцесс приезжают спасти. Я не рыцарь, я паж. У меня даже нету меча. Если тебя людоеды съесть захотят – я их даже в брюхо не тыкну! – он сокрушенно вздохнул.

– Ты – лучше, чем рыцарь, – свободной рукою Илона погладила Владов мокрый загривок. – Ты – ключ от любого замка. И… знаешь, в этой сказке все совсем по-другому. Не принцессу похитили, а благородного рыцаря. Лишили меча. Оболгали. Закрыли в темнице. Принцесса же, что любила его – решила его вызволять. И вот, в дождевую, проклятую, черную ночь – она вместе с верным пажом своим отправилась к замку…

– А людоеды? – сказал настороженно Влад. – Я их очень боюсь!

Илона нахмурилась.

– Они все давно спят, мелкий. И сон их глубок. Не бойся того, что не надо бояться. В жизни еще предостаточно страшных вещей.

Гром бахнул, точно из пушки. В белых, яростных отблесках молний – пред Илоной стояла недобрая башня. У дверей ее, уронив алебарду на грудь, сладко спал людоед. Влад опасливо обошел его, озираясь на небо.

– А бесы – не спустятся к нам? Они с людоедами дружат. Они сейчас смотрят с небес, как мы рыцаря забираем, и злятся, – Влад взялся за дверную железную ручку. – Принцесса, ты их не боишься?

– Нет. И ты тоже не бойся. Ты же крещеный. Нам бесовские козни ничуть не страшны, – улыбнулась Илона. – Пойдем. Рыцарь ждет нас.

Ступени вились бесконечно, пока враз не закончились – черной, литою, железною дверью. Влад толкнул ее – и дверь отворилась.

Ее Лацко не спал. Совершенно одетый, он ждал ее, и в глазах его было великое нетерпение.

– Мне всю ночь снилась какая-то женщина, – произнес он, увидев ее. – Черноволосая, и с большими грудями. В белом платье, точно покойницкий саван. Верхом на коне. Она въехала через окно, и сказала, чтоб я просыпался немедленно. Что ко мне идет в гости невеста моя. Что она скучает по мне. Я предложил ей остаться, распить со мной это вино, что стоит на столе, и предаться немедленно плотским утехам, ведь женщины мне давненько не снились. А она отчего-то озлилась, хлестнула меня по щеке и исчезла, сказав, что я тот еще пакостник… Тогда я проснулся и понял, что должен дождаться невесту.

– Что ж, понимаю тебя, – Илона взяла его за руку. – В Димитров день, когда долги раздаются – еще не такое случается. А женщине этой я теперь вдвойне должная… Лацко… черт бы побрал тебя! Ну обними меня, Лацко. Не будь таким злым… – прошептала она, не сдержавшись. – Не верю, что наяву тебя вижу. Хочу убедиться, что не дух ты бесплотный…

– О, так это твой рыцарь, принцесса? – Влад смотрел на нее с интересом. – А мамка мне говорила, что он – мой отец. Так взаправду бывает? – он поскреб пятернею в затылке.

Илона вздохнула.

– Лацко, это все правда. Он сын твой. Я это чувствую. Ты должен признать его, прямо сейчас. Иначе – из замка не выйдешь, – глаза ее сделались жесткими. – Он – ключ от оков твоих, понимаешь?

– Да более чем, – Влад-старший потер виновато виски. – Я дурно тогда поступил, что его не признал. И мамке его, и ему огорченье… и мне, дураку. Благо, что Бог нам дает один день, когда можно долги за собою закрыть… – произнес он задумчиво. – Пока долговые проценты в довесок не капнули…

– Тогда бери его за руку и побежали. Времени больше нельзя терять ни мгновения… боже мой, Лацко, я чую – они просыпаются! – Илона схватилась за голову. – Ночь на убыль идет. От дождя – остаются последние капли… Бери его за руку, Лацко! Хватайся покрепче!

…Взявшись за вилы, ведьмы с гиканьем гнали в небо луну. Черные, грозовые тучи светлели, серебреющей, тонкой дорожкой. Новый день шел на смену Димитрову дню.

Задыхаясь, Илона бежала по лужам. Позади – Влад стучал сапогами, таща за собой Влада-младшего. Ворота были все ближе…

– Так и знал я, сестра моя, что ты подлость измыслила… совокупно с супругом своим. Хорошо, что, охотою занятый в здешних лесах – подлость я сию обнаружил и тут же пресек, – услыхала Илона. Ворота открылись. Через них, во главе кавалькады гарцующих всадников – гордо въехал Матьяш.

Позади него брел Вацлав – связанный, с головой непокрытой, в окружении стражи. Лицо его было белым, как мел.

– Говорю вам, о, ваше величество – я один виноват! – пошатнувшись, он сплюнул на землю кровавою, склизкой слюною. – Я один все устроил, пошел против воли вашей, злодея измыслив спасти. А жена моя – ни в чем не виновна! Ваше величество! Она делала то, что сказал я! Меня и казните!

Матьяш усмехнулся.

– Если б не знали мы хорошо сестру нашу, то поверили бы, – произнес он с презреньем. – Но мы хорошо ее знаем… поэтому – с глаз наших вон! Мы сегодня же обратимся с нижайшею просьбой к Святому Престолу о вашем скорейшем разводе. Сестра наша с нами отправится, под надежным надзором… Глаз больше с нее мы не спустим! А узника же – обратно в темницу… Усилить охрану, бездельники! Чем вы тут вообще занимаетесь! – рявкнул он, распаляясь. – Заключенного из-под носа уводят, а они… смеют спать на посту! Королю их будить приходится! Стыдно! Стыдно должно быть вам всем, дармоеды!.. А это что за мальчишка? Откуда он взялся?

Влад-старший склонился в поклоне.

– Это мой сын, ваше величество. Так уж получилось…

Матьяш взмахнул плетью.

– Что, нам теперь и за сыном твоим прикажешь присматривать? Нет, ну каков же наглец… Впрочем, доброе воспитание не должно дать дурные плоды. Мы отправим мальчишку к епископу Варадскому. Он добрый католик и преданный друг наш… куда этот волчонок подался?! Стоять! – щеки Матьяша побагровели от гнева.

– Принцесса, – Влад-младший смотрел на Илону в великой задумчивости. – А я ведь к тебе на службу пошел, не к епископу… Мне к нему ехать? Как скажешь?

Илона взяла его за руки.

– Да. Хоть с тобой хорошо там все будет. Хоть тебе, если что задолжала – отдам… с остальными – хотя б попыталась, – с тоскою сказала она.

***

Год одна тысяча четыреста шестьдесят седьмой
от Рождества Христова

Запах крови и гноя… если б Илона что-то смыслила в лекарстве, он был бы привычен ей и не внушал отвращенья. Но в лекарских науках она была не сильна, и запах был ей, безусловно, противен.

– Так пахнет война, дорогая сестра моя, – простонал, задыхаясь, Матьяш. Перевязанный, он возлежал на кровати, и лицо его было отчаянно скорбным. – Так пахнет мое поражение… проклятый Штефан! Когда я теперь буду здоров… и буду ли здоров я вообще?

– Разумеется, будешь, – Илона пожала плечами. – Стрела в ягодице – это еще не самая страшная рана.

В голосе ее прозвучало усталое равнодушие.

– Да, сочувствия от тебя не дождешься, разве что – новых насмешек, – засопев от обиды, Матьяш отвернулся к стене. – Мое войско разбито противником с меньшими силами… нас заманили в ловушку… в этой чертовой Байе… Сестра моя, он – опасный колдун! Этот Штефан. Этот гордец и наглец.

– Ну так пошли на него Раду Дракулу, пусть два колдуна и грызутся, – Илона вздохнула. – Тебе-то зачем было руки марать?

– Я сам хотел… отомстить… доказать ему… – в голосе короля зазвучали слезливые нотки. – Этот Штефан надо мной насмехался! В открытую называл меня трусом! Ребенком на троне державном, играющем с властью, словно с игрушкой!

Илона с трудом подавила улыбку.

– Ну что – своего он добился. Тебя раззадорил, лишил осторожности и благоразумия. Гнев – скверный советчик в делах, брат мой. В сражении должно иметь лишь холодный рассудок. А этот Штефан… я смотрю, чрезвычайно умен. И в магуйских науках искусен.

– Да уж. Более чем… – простонал сокрушенно Матьяш. – Видела б ты эту битву, сестра! Когда белые молнии низвергались с небес! Когда ночь стала светлой, как день! Когда, в ослепительном блеске, явился пред войском нашим сам Михаил Архистратиг, взмахнул в страшном гневе мечом… и вот тут-то мы побежали. А я получил свою рану, над коей ты так потешаешься!

Глаза короля сделались подозрительно влажными.

– Я желаю поспать. Сон восстановит мне силы. Оставь меня ненадолго, Илона… – он повел рукой в повелительном жесте. – Можешь тоже развеяться… в библиотеку сходить. Я знаю, ты по ней очень скучаешь, – добавил он с деланным добродушием. – Я разрешаю.

…Книги пахли бумагой и пылью. Чисто, светло и бесстрастно – как истинное волшебство. Если искать его – то на книжных страницах, подумалось мимолетно Илоне. И те, кто их пишет – они, безусловно, волшебники. Не менее сильные колдуны, чем сам Штефан… кто знает?

Разве что – вечно молчащее зеркало.

Илона взглянула в холодную гладь его, точно в уснувшее озеро, на дне коего рыцарей ждал Экскалибур, хранимый Озерною Девой. Зеркало тотчас помутнело, покрылось кипящею дымкой. Сквозь бледную гладь его проступали иные видения…

– Слишком зыбко и туманно. Точно будущее, что нас ожидает, – сказала Илона, – …или может нас ждать. Что ж, я б и это хотела увидеть. То, что решишься сказать мне, о, зеркало! Я буду за все благодарна.

…Белые, как ослепительный свет, закружились снежинки. Снега было все больше и больше, он шел непроглядной, слепою стеной. На снегу оставались следы – великанские лапы с крюкастыми, злыми когтями. Великаны, заросшие бурою шерстью, брели осторожно по полю. Их огневые глаза были круглы и бессмысленны. Их ноздри вбирали в себя пролетающий ветер.

– Да это же страшные дэвы! – Илона потрясла головою. – Чудовища, что разрывают людей на куски. Кто может против них устоять?

Подняв морды к седому, метельному небу – дэвы разом взревели, точно почуяв ее. Глаза их полыхнули разъяренно-желтым. Илона отшатнулась от зеркала.

– Это будущее, – прошептала она. – Это война, что еще не случилась… или не случится совсем. Но я все равно хочу ее видеть.

За дэвами двигалось войско. Шло и шло по снеговой, бескрайней равнине. Во главе его, с разноцветным павлиньим пером в тюрбане – ехал их предводитель, седой, крючконосый, исполненный гордости. По правую руку его – ехал тот, кого она ожидала увидеть. Его мертвые, навьи глаза равнодушно смотрели на снег. Его руки в черных перчатках сжимали уздечку.

– Раду, – усмехнулась Илона, – ты все же пошел на Штефана, взяв в подмогу себе янычарское войско. Надеешься одолеть того, на чьей стороне само воинство Божье? Напрасно.

Солнце вспыхнуло, точно алмаз. В ослепительном блеске его – показалось и воинство Штефана. Взревев, дэвы мчались к нему. Их косматая шерсть встала дыбом, их клыки обнажились, точно кинжалы. Павлинье перо в тюрбане покачнулось. Отправивший дэвов довольно осклабился.

Зеркало полыхнуло огнем. Растекшись в долине, как белый туман – он нахлынул на дэвов, упал, захлестнул, затопил. Илоне почудилось, что ноздри ее наполняются гарью и смрадом паленой коричневой шерсти. Она глубоко задышала. Противное чувство прошло. В зеркале – завывали, катаясь по снегу, горящие дэвы. Туман пожирал их. Он был вездесущ и безжалостен. Никто из дэвов не смог от него убежать.

– Пламя Божье, что сжигает собою нечистых! – шепнула Илона. – С тобой в самом деле непросто так справиться, Штефан… скажи, почему ты не стал союзником Владу в той, давнишней, неравной борьбе для него? Вы же были друзьями… Как мог ты ему не помочь? – произнесла она с горечью.

Солнце слепило. В дивном блеске его белым плавился снег, растворялись холмы и деревья, реки и берега, точно стертые бледным алмазным сияньем. В зеркальной, пустой, остывающей глади – войско Штефана кольцом обступало долину.

Илона протерла глаза. С ослепительной, яростной вспышкой – виденье исчезло.

– Не знаю, чем все это закончится… но я верю в победу твою, Штефан. Во что мне еще остается поверить? В добром, праведном будущем, что непременно наступит – таким, как Раду, нет места. И ты это знаешь… – она улыбнулась. – Жаль, что я не могу говорить с тобою сейчас. Мне очень жаль. Это правда.

…На книжной картинке стояла зима, и спали во льду замерзшие реки. Войско ждало на мосту – подле войска противника. Белым кружились снежинки. Стальным полыхали мечи. Все было замедленно-сонно и вязко. Илона зевнула.

– Чтение так утомляет… даже если роман интересен… – глаза ее сами собою закрылись. – Я подремлю. Пусть Матьяш обождет. И книги. И зеркало. И все на свете…

…Тишина оглушала. Она была белой, как облако, и густой, как туман. В ее непривычном молчании – Илона открыла глаза. Библиотека исчезла.

Она была в зале, холодном, как лед, и отчаянно светлом. Напротив нее – стоял трон из мореного дуба. На троне, в золотом шитых одеждах, в короне, блистающей, словно алмаз – сидел Штефан и молча смотрел на нее, ожидая ее пробужденья.

– Я сплю, – засмеялась Илона. – Мне снится забавственный сон… но все это неправда.

Штефан покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Ты совершенно не спишь. Поверь мне. Я не любитель обманывать. Ты хотела со мной говорить – я хотел бы услышать то, что ты хочешь сказать. По-моему, наши желания обоюдны, принцесса.

– Когда я начну говорить, у тебя слов не будет, чтоб мне ответить, ваше величество, – Илона хрустнула пальцами. – Как не нашлось тогда слов поддержки для Влада… ты предал его, если уж называть вещи своими именами. И он тебя не простил…

Штефан нахмурился.

– Ты пришла, чтоб меня обвинить? Только за этим? Эх, принцесса… – он поднялся на ноги. Лицо его показалось Илоне скорее усталым, чем гневным. – И без тебя есть кое-что, что никогда не позволит об этом забыть. Рана, которую я получил, когда штурмовал крепость Килию… ту, что была Владу подмогою в той войне. Рана все не проходит. Ты можешь представить себе? Я, искусный целитель, не в силах помочь себе сам! Ни один лекарь не в силах помочь! Это то, что дано мне, чтобы я помнил. Чтоб никогда не забыл то, что я сделал, – он сжал руками виски. – А ты мне – «предатель, предатель!» Принцесса… Будто сам я не знаю, кто я такой… после Килии.

Он замолчал.

– Нет, ваше величество. Я пришла, чтоб помочь закрыть этот долг, – Илона шагнула к нему. – И тогда эта рана залечится. Ты ведь знаешь, что Влад сейчас в королевской тюрьме? И что выпустить его брат мой не спешит?.. Штефан, после своего поражения Матьяш Корвин смертельно боится тебя! И… тебя уважает. И если попросишь его ты, чтоб выпустил Влада – он сделает это. Да, он будет торговаться с тобой. Он потребует невыполнимого – например, клятвы вассальной, кою ты произнесешь перед ним, преклонивши колени, но…

Штефан пожал плечами.

– Для меня в этом нет унижения, – сказал он раздумчиво. – Если будет угодно Матьяшу увидеть меня на коленях – что ж, я готов. В гордыне, принцесса – сама знаешь кто пребывает, – он зло усмехнулся. – Если в этом только была твоя просьба, то скажу, что я счастлив буду исполнить ее.

– Нет, король-чародей. Есть еще одна просьба. И исполнить ее тебе будет гораздо приятней, – Илона пощелкала пальцами. – Штефан, я видела будущее. Так же явственно, как сейчас вижу тебя. И там, в этом будущем – ты схлестнулся с Раду-мороем… Убей его, ради всего святого! – с мольбой прошептала она. – Это из-за него, понимаешь? То, что с Владом случилось… Ты знаешь, за что Раду его так ненавидит? Я это сегодня почуяла. Он – только Владова тень. Тень, что мечтает стать Владом. Тень, что на месте его сейчас… Штефан, ты понимаешь? Если убьешь ты его – Влад вернется! Тесно вдвоем им на этой земле…

Взгляд Штефана сделался жестким.

– А вот здесь – я подумаю… В книгах своих посмотрю. Если и впрямь – судьбы их друг на дружку завязаны, то дело, что ты предлагаешь – опасно… для Влада же самого. Помнишь, что с теми бывает, кто лишается тени своей?.. Хотя, – он поскреб подбородок, – если с должною осторожностью ко всему подойти – то убить эту нежить возможно… Владу судьбу не изгадив. Вот что, принцесса. Прощаться давай. Рад был увидеть тебя. А услышать – тем более рад… Прими от меня напоследок подарок. Считай, что на свадьбу, – он подмигнул, надевая на шею ей толстую цепь с золотой головою быка, что появилась в руках его точно из воздуха. – Носи ее, не снимая. После – Владу отдай. Пусть и он не снимает… – Штефан помрачнел, – и снимать никому не дает. Это мой оберег ему, ото всяких превратностей. Защитит… повернее распятья. А с навью, что братом его, по несчастью, является – я разберусь. Не волнуйся, принцесса.

Он вскинул руку, и тотчас – пришла тишина. Белая, точно облако, и густая, как зимний туман. Илона открыла глаза, за столом, в библиотеке. Все вокруг было привычно, вот только…

– Я знала, что это не сон, – с торжеством прошептала она. – Это все правда. Я правду от лжи завсегда отличу…

Золотая тяжелая цепь на груди была гладкой и теплой. И грозными – бычьи рога.

***

Год одна тысяча четыреста семьдесят пятый
от Рождества Христова

На церковном крыльце было свежо и снежно. Поодаль кружилась голодная стая ворон, кричала пронзительно-громко. Им вторили нищие. Сгрудившись на паперти, они жадно тянули ладони ко всем, выходящим из храма. Их болезнь и убожество были отвратны.

– Вот оно, наказание Божье, – пробормотала Илона. – За что, интересно, Господь так карает?

– Не думай об этом, сестра моя. Лучше подай этим несчастным, – перекрестившись со вздохом, Матьяш посмотрел на нее. – Они бедны и сиры. Господь зачтет тебе твое милосердие.

Нищие загалдели сильнее. Их голоса доводили Илону до бешенства.

– Да, разумеется. Надо им что-то подать, чтобы так не орали, – сунув руку в кошель, она извлекла пригоршню мелких монет. – Помолитесь за сестру короля, принцессу Илону, – сказала она с равнодушием, рассыпая монеты на снег. – Помолитесь за счастье ее.

– Ты очень наивна, принцесса, если думаешь этим купить себе счастье, – произнес чей-то голос, знакомый ей смутно. – Господь либо дает его, либо, увы, не дает.

Раздвигая толпу, она шла по ступеням к Илоне, и длинные косы ее были черней, чем воронье крыло, и белее, чем снег, было тонкое платье.

– Ангелина! – Илона расплылась в улыбке. – Ты снова пришла. Это – добрый знак для меня…

– Меня снова позвали, – упав на колени пред нищим, Ангелина водила руками над ним. – У него проказа. И он очень страдает… Да, тебе хорошо бы подальше от него отойти, а то, не дай господи, и ты заболеешь, принцесса… а у тебя свадьба готовится, – улыбнулась она.

– Влад?! Его выпустят скоро? – Илона прижала ладонь к застучавшему сердцу. – Брат мой! Зачем ты опять промолчал?!

Матьяш грозно нахмурился.

– А я еще думаю. Выпускать или нет… За него просит Штефан. Хорошо так, настойчиво просит. Согласен вассальную клятву мне принести… Вот как только он ее принесет предо мной на коленях – так Влада и выпущу, – процедил через зубы Матьяш, – что события-то торопить… Да, а нищенка эта – откуда о моих замыслах знает?

– Это не нищенка. Это святая. Ее Ангелина зовут, – с недовольством сказала Илона. – Она может исцелять и пророчествовать. Она исцелила Маргит.

Матьяш недоверчиво хмыкнул.

– Грех это большой – ведовством заниматься… пророчествовать, ишь ты… соблазн-то какой… Впрочем, нам это даже любопытственно будет… – он ненадолго задумался. – Скажи, Ангелина, а что нас по судьбе ожидает? Или для тебя это секрет?

Ангелина поднялась с колен.

– Не секрет, ваше величество. Вас отравят инжиром – те, кто власти хотят после вас. И два дня напролет вы, в ужасных мучениях, ожидать с нетерпением будете кончины своей. И дождетесь, – жестоко сказала она. – И будет заброшено ваше собрание книг, и стихи ваши забыты. Вот что ждет вас, и этого вам не избегнуть.

Матьяш побледнел.

– Вот же сила бесовская… – он со страхом смотрел на Илону. – Сестра моя! Кого ты ко мне допустила? Это опасная ведьма. Я не хочу ее слышать. И не хочу больше видеть в своем королевстве… Пусть убирается вон.

Илона насупилась.

– Вот она, королевская благодарность… А ведь это все правда, Матьяш – то, что она предсказала… Нет. Она никуда не уйдет, пока я кое-что не скажу ей. Кое-что очень важное. Про сестру ее… Ангелина, я ее видела! У нее хорошо все, вот только… Она мне сказала, что очень грустит по тебе и что ждет тебя в гости. Пойдем, я тебе покажу, где она!

…Библиотека ждала. Ожидало холодное, мрачное зеркало. Ангелина метнулась к нему, встала вровень, всмотрелась.

– Мария! – вскричала она. – Моя бедная, дорогая сестричка… И это ты говоришь – «хорошо»? – она обернула к Илоне лицо, непривычно сердитое.

В зеркале было бело. Сыпал и сыпал сплошной, нескончаемый снег. Золоченым – горели церковные маковки. Погост был пустынен и тих. Перед свежей могилой стояла Мария, вся в траурно-черном. Лицо ее было тускло и безжизненно. Губы что-то беспрерывно шептали.

– Это Бистрицкий монастырь, – виновато сказала Илона, – и погост его, что приснился мне прошлою ночью, засыпанный снегом до самой ограды. А до этого – снилось сражение, в долине васлуйской… Знаешь, мне очень жаль, что все так получилось, но… Штефан еще был милосерден. Он дал Раду, врагу своему, христианское погребенье в достойных стенах монастырских. И вдове безутешной позволил он мужа оплакать. И…

Глаза Ангелины сделались холодны.

– Моя сестра в горе, – сказала она, – и мне безразлично, что стало причиною слез ее. Я иду к ней. Я больше ее не оставлю.

И зеркало вспыхнуло, точно огонь, и, руки раскинув, она погрузилась в алмазную бездну его. И бездна сомкнулась за нею.

Илона протерла глаза. Зеркало было мутно и обманчиво-тихо. Но если всмотреться – за бледной, снеговою мутью его можно было увидеть кресты, и замерзший погост… и женщину в белом, что обнимала за плечи другую – одетую в черное.

***

Солнце было раскаленным, как медь, белым, яростным, гневным. Не грело, но обжигало – жаром, подобным тому, что приходит во время недуга. Больным, лихорадочным жаром.

Илона вытерла пот. Платок был намокшим, как губка, и уже не изысканно-свеж. Неистовство солнца вводило в отчаяние.

– Так странно, – сказала Илона, – я это ждала. Нашу свадьбу. Свободу твою. И вот – все случилось… но я не чувствую счастья. Будто бы солнцем все выжгло. Лацко, это правильно? Так и должно быть? – она посмотрела на Влада.

Влад взял ее за руку.

– Это случается. С теми, кто переждал, – произнес он с раздумием в голосе. – А ты ждала очень долго. Дольше, чем смогли бы другие. Теперь – тебе нужно привыкнуть… а это займет немалое время.

– Вот-вот! Пускай, наконец, привыкает к тому, что она теперь жена мужняя, и баловство все закончилось! – торжественно сказала Маргит. Она была разнаряжена так, словно на собственной свадьбе. Нежно-голубое, небесное платье. Изящные башмачки с позолотою. Бусы, что в три ряда волной колыхались на шее. – При муже-то злой свой язык будешь держать под замком! Он у тебя – мужчина серьезный! – она искоса посмотрела на Влада. – Такого бы многие себе пожелали!

Илона хихикнула, не сдержавшись.

– Маргит, у тебя ж, вроде бы, свой муж есть… что ж тебе до моего-то такой интерес? – она подмигнула.

Маргит всплеснула руками.

– Язва, как есть! – покачала она головой. – Все такая же язва! Переживаешь тут за нее, ночами не спишь… а она над тобою насмешничает! Эх, сестрица-сестрица… Вот что, голубки. Оставляю я вас. Вы, небось, вместе теперь захотите побыть, после венчания-то… оно дело известное… – Маргит улыбнулась, показав белоснежные зубки.

Солнце плавилось в небе, как раскаленная медь. От гнева его умирала трава и мелели прохладные реки. Свет его был жесток, точно истина.

– Пойдем, – Влад сжал руку Илоны. – Нам и вправду вдвоем бы побыть… где-нибудь, где чуть-чуть попрохладнее.

…Стены дворца приглушали неистовость солнца. Высокие окна были распахнуты настежь. В них лилось щебетание птиц и едва различимое дуновение ветра.

– Госпожа, я сейчас помогу вам раздеться… Ах, какая тугая шнуровка у этого платья! Его нужно снимать осторожно, – Агата закатила глаза. – Ваш супруг все порвет в нетерпении. Горячая кровь! – она томно вздохнула. – Госпожа, вы такая счастливица!

– Да, – сказала Илона. – Только мне нужно свыкнуться с этим… Лацко, послушай!

Она сжала в руках амулет. Залитые солнцем, бычьи рога были словно кинжалы.

– Вот. Теперь это твое, – она застегнула цепочку на Владовой шее. – Твой оберег, от недоброго. Свадебный подарок от Штефана. Не снимай эту цепь… и снимать никому не давай. Она будет с тобой, как земные долги… а они у нас никогда не кончаются… Лацко мой…

Она посмотрела в глаза его, с острой, болезненно-жадной мольбой.

– Вот и все, Лацко, – сказала она. – Теперь – все пойдет по-другому… ведь так? Ты теперь никуда от меня не исчезнешь?

Влад рассмеялся. Обнаженный, он был на кровати напротив нее, и как никогда был похож на цыгана – широкой сверкающей цепью.

– Если исчезну, то снова вернусь. Не возвращаются, моя женушка… только сама знаешь откуда, – со вкусом добавил он, подминая ее под себя. – А я туда еще не тороплюсь. Еще не все вино выпито, не все девицы отлюблены… и солнце жжет так, будто хочет спалить все на свете к чертям. Чуешь жар его, женушка? – он снял языком со щеки ее капельки пота.

– Да, – шепнула Илона. – Так и должно быть, мой Лацко. После долгой разлуки – все так и бывает… Но я непременно привыкну.

…Солнце било в глаза – раскаленное, судное, злое. Ярость его приводила в отчаяние. Неистовство – в страх. «Страх исчезнет, – сказала Илона себе. – Непременно. Когда я пойму, что нас больше никто и ничто не разлучит. Когда перестану бояться за Влада. Когда напишу в своей книге хороший финал – «Жили долго и счастливо»… и он станет правдой. Я ведь его заслужила… и Влад – он тем более заслужил… Боже, почему я до сих пор не могу в это поверить?»

Ответ был для нее неизвестен.

***

За окном была серая, дымкая хмарь. Дождь шел как сквозь мелкое сито – тягучий, противный. Мысль о том, чтобы выйти из дома, навевала тоску.

– И когда ты опять уезжаешь? – Илона вздохнула. – Надолго ль?

Влад сидел у камина. Закутавшись в плащ, ворошил кочергой догоравшие черным поленья. Взгляд его был задумчив.

– Послезавтра, даст бог. Брат твой говорит о едва ль не крестовом походе… – он коротко хмыкнул, – но какой там поход, сама понимаешь. Насмешка одна. Дабы мог отчитаться король пред Святейшим Престолом, что, мол, за христианскую веру воюет. А я сопровождать его буду, как капитан Черной Армии. К весне, глядишь, и вернемся…

– Влада-младшего тоже возьмешь? Он с тобой рвется, – Илона смотрела в огонь. Пламя было ершисто и рыже. Его пляска была беспокойна. – Говорит, что достаточно уж насиделся в этом епископстве, пользу хочет отцу принести.

Влад довольно осклабился.

– Моя кровь! Узнаю Дракулешти. Конечно, возьму его – пусть привыкает. И в крестовый поход, и в Валахию после него – отчий трон отвоевывать… Штефан пообещал мне поддержку, а уж он что обещал – завсегда выполняет. Счастлив я, что мы снова друзья с ним… не представляешь даже, как счастлив, – он покачал головою. – Да, сон странный я видел недавно. Приснился мне Раду. Смотрел на меня, как побитая псина. Винился. Прощенья просил, что был дурным братом при жизни. Хотел, чтобы я к нему на могилу проведать сходил, как в Молдавии буду… И ты знаешь что? Я его просьбу уважу. Какой-никакой – брат он мне был, и братом останется.

Камин зачадил. Дым его, едкий, серый – заставил Илону закашляться.

– Лацко, – сказала она с осторожностью, – это ты точно решил? Может, к черту его, эти сны? Просьбы эти дурацкие? Он при жизни тебя ненавидел, брат твой. Как же он ненавидит сейчас… Лацко, ты себе и не можешь представить… – она сжала руки с мольбою. – Христом-богом прошу, не ходи. Чую – недоброе будет…

– Снова в зеркале видела, или ворожея какая сказала? – Влад смотрел на нее с непонятной усмешкой, и во взгляде его ей на миг померещилось что-то чужое. – Глупости это все. Бабьи страхи пустые. И я им не верю. Себе только верю, да мечу своему.

– А жене – не поверишь? – Илона взяла его за руку, с тоской заглянула в лицо. – Это правда все, Лацко. То, что я говорю. Я от кривды ее хорошо отличаю. Я тоже увидела сон этой ночью, и во сне – была твоя смерть, вот в такую же серую морось, что сейчас за окном. Я увидела кровь твою, Лацко, и раны твои на груди. И бескрайнее черное поле, где будешь лежать ты убитым… Я проснулась и плакала. Я хотела забыть этот сон. А теперь – нет, уже не забуду…

Она промокнула глаза. Заслезившиеся – то ли от дыма, то ли от враз накатившей тревоги. Огонь угасал. Недовольно трещали сухие поленья. Их жалобы были пусты и бесплодны. Их смерть – безусловно, напрасна.

Как всякая смерть.

***

Год одна тысяча четыреста семьдесят седьмой
от Рождества Христова

Снег был густым, точно вата, и пышным, как взбитое тесто. Он занял собою и крыши, и улочки Пешта, и скорбно поникшие кроны деревьев. Он набивался под двери. Он просился в окно.

– Ох, снега-то сколько! – сказала Агата. – Улицы как одеялом накрыло! Белым, как гагачий пух… Госпожа, вы не мерзнете? У вас ручки такие холодные… Ах, я погрею сейчас!

Снежинки садились на плащ. Илона смахнула их, невесомые, легкие. Игриво кружась, они кинулись прочь. Илона подала руку Агате.

– Погрей, – равнодушно сказала она. – А то я и впрямь превращаюсь в ледышку.

Снег был податлив и хрупок. Величье и роскошь его были обманчивы. Нагнувшись к сугробу, Илона скатала снежок. Прицелившись, кинула в дерево. На темном шершавом стволе вырос белый нарост.

– Хочу замок слепить, – вдруг сказала она. – Весь из белого снега, со рвом изо льда, с ледяными, хрустальными башнями. И он будет стоять до весны, пока не растает. А там – Влад напишет письмо, что ждет меня с сыном в Валахии. Я была там однажды. Там чудесное лето. И закаты – точно картинка. А зимы… Агата, какие, должно быть, там зимы! Я еще не была в Тырговиште зимой, но, конечно же, буду. И тебя, моя радость, с собою возьму… Тебе там понравится. Нужно только, чтоб Влад написал… Почему он не пишет?

Агата пожала плечами.

– Не знаю о том, госпожа. Может, занят пока очень сильно? Он же теперь там правитель, а у правителя много забот! Вот как у вашего брата… Всегда ли он время находит, чтоб вас с Михней проведать?

Илона вздохнула.

– То брат, а то муж… Знаешь, мне все это не нравится. Я была в Буде. Я видела зеркало. Смотрелась в него, пока не заболели глаза… Оно было мертво и бело. Как снег, как туман… точно талая дымка. И Влад был за нею, как будто проклятое зеркало скрыло его от меня. Наверное, я его чем-то озлила.

Агата всплеснула руками. Округлые щечки ее загорелись в волненье румянцем.

– Моя госпожа! Ну кого вы способны озлить? Вы же ангел рождественский… сущий ангел… но только без крыльев, – она деловито скатала снежок. – Вот что. Будем вместе лепить этот замок. Я вам помогу. Вы от тягостных мыслей как раз отойдете… А то так и умом повредиться недолго!

…Замок рос на глазах. Восставали из снега толстенные стены. Ров был глубок и наполнен прозрачною, льдистой водой. Над водой прорастали печальные ивы. Ворота были гостеприимно распахнуты. Замок жил в ожиданье гостей.

– Как красиво! – вздохнула Агата. – Я давно не видала такой красоты… А вы, госпожа?

Снег был скрипуч. В его холоде вязли шаги. Они все приближались.

– Принцесса! – окликнул Илону знакомый ей голос. – Какой у тебя замок красивый. Такой только принцессам и строить…

Она обернулась. Влад-младший стоял рядом с ней. Его взгляд был задумчив.

– Отец твой… он отправил тебя ко мне? – Илона вцепилась в рукав его, белый от снега. – Что он велел передать? Что все хорошо? Что он ждет меня вместе с Михней? И мы можем уехать к нему? Говори же! Черт бы побрал тебя, Влад, почему ты молчишь?

– Не знаю, с чего и начать мне, принцесса, – Влад отвел глаза. – Слова мои разобьют твое сердце… но кто-то ведь должен сказать их тебе?

Снег был бел. Снег был ослепительно-ярок. Сиянье его выбивало слезу. Илона прикрыла глаза, строго-настрого запретив себе плакать.

– Тогда начни с главного, Влад, – сказала она приглушенно. – Потом подойдешь к остальному. А я буду внимательно слушать. Если нужно – вопросы задам. Вот и все.

Влад сунул руку за пазуху.

– Теперь это твое. Я думал, отца будут в нем хоронить, но священник был против и отдал это мне, – он протянул руку Илоне. В перчатке лежал оберег с головою быка, с черной, рваною трещиной. Бычья морда была недовольна и грустна. Одна половина ее золотилась полуденным солнцем. Другая – казалась облезлой и хрупкой.

– Когда это случилось? – мертво сказала Илона. – Когда оберег стал таким?

Влад задумался.

– После погоста, наверно. В Бистрицком монастыре. Мы с отцом были там, на могиле у брата его. Там… там что-то странное было, принцесса. Будто птица какая вскричала. И ветер – взрыл собою сухую траву. И черная тень от креста была тонкой и острой, как меч. Я коснулся ее, и ладони мои обожгло холодком.

– Точно снег? – прошептала Илона.

Влад мотнул головой.

– Нет, еще холоднее. Навий, мертвенный холод, принцесса… точно лед входит прямо под кожу, и кожа становится льдом, – он со вздохом замолк.

– Дальше, – жестко сказала Илона. – Что было в Валахии? Как погиб муж мой? Кто убийца его? Как имя того, кого клясть буду вечно?

– Лайота, – Влад скрипнул зубами. – Подлый предатель Лайота. Он явился с османами, когда Штефан с войском своим отошел. Осман было много. Мы бились до смерти. Отец прикрывал меня… он хотел, чтоб я жил. Я остался в живых… один из немногих, принцесса.

Он опустил глаза.

– Я тебя не виню, – Илона взяла его за руку. – Это были отцовы долги, не твои. Не кори себя, Влад. И скажи мне, а Штефан – он о случившемся знает?

Влад кивнул.

– Да, я вернулся в Сучаву и все рассказал ему. А он мне ответил, что опасался подобного. И сделал, что смог… да, видать, недостаточно сделал… Принцесса, тебе дурно? Агата, черт бы побрал тебя! Помоги ей…

…Илона очнулась. Было мягко, тепло и спокойно. Укрытая одеялом, она лежала в кровати. Рядом с ней на скамейке сидела Агата.

– Госпожа! – встрепенулась она, точно птичка. – Вы пришли в себя, слава богу! Мы с Владом так испугались… Госпожа, не страдайте вы так! Муж ваш ныне в раю, – она перекрестилась. – И вы встретитесь с ним, когда придет время.

Илона расхохоталась.

– Опять ожидать? Сколько ж можно-то… господи, чем же я так прогневила тебя…

– Госпожа, вы поспите – и будет полегче, – шепнула Агата чуть слышно. – Сон – он всю тяжесть снимает… А я посижу рядом с вами. Все хорошо будет.

Илона закрыла глаза. Сон навалился как морок, как снег, как тяжелая пуховая перина. И во сне этом – был нескончаемый холод, и белым кружились снежинки, и золотом в небе горели церковные купола.

Сквозь заснеженный садик шли двое – в одинаковых клобуках и монашеских платьях. Оставляя следы на глубоком снегу, они шли прямо к ней.

– Ангелина! – Илона расплылась в улыбке. – Ты так вовремя снишься… странно, что вместе с сестрою. Я ее не звала.

– Нет, какая нахалка! Вечно является без приглашения, да еще недовольна! – всплеснула руками Мария. – Сестра, объясни ей…

Ангелина вздохнула.

– Это не сон. Ты заболела, принцесса. От горя у тебя лихорадка. Я хочу тебя вылечить. Возьми меня за руку.

– А оно того стоит? – Илона прищурилась. – Это выздоровление? Может, я этого совсем не хочу.

– Так что же ты хочешь? – в голосе Ангелины была бесконечная кротость. – Уйти? Прямо сейчас? Когда земные долги твои незакончены?

Илона приподняла бровь.

– Какие долги-то? Что я еще тут кому задолжала?

Снежинки кружились, пустые и легкие, и танец их был бесконечен. Одна из них с ветром легла на ладонь. Илона дохнула, смеясь, и она обратилась в холодную каплю.

– Она еще спрашивает, будто не знает… вот же комедиантка! – Мария хихикнула. – А роман? Роман кто тут обещался писать? Мы что ли с сестрою? О Владе своем… и о всех остальных. Вот то-то. Пока не напишешь – никто тебя никуда не отпустит… Так что изволь не капризничать и возьми, наконец, сестру за руку.

– Черт с тобой, – пробурчала Илона. – Лечи.

Ангелина коснулась ее, и тотчас страшный холод ушел. А на смену ему приходили тепло и спокойствие.

***

Маргит зевнула. Чтение книг всегда было для нее усыпительным. В мертвом, тускло мерцающем зеркале плыла, клубилась косматая дымка. Точно ведьмино зелье в котле, белена и дурман. Маргит протерла глаза, разгоняя сонливость. Белесая дымка исчезла.

– Прочитала? – Михня посмотрел на нее с любопытством. – Я ж говорю – колдовство. Неблагое занятие. А матушке только это и мило…

Маргит нахмурилась.

– Михня, уймись. Ты непочтителен к старшим и зол на язык. И в кого ты такой уродился? Впрочем, нетрудно понять… – она хмыкнула. – Что ж, я это прочла. Труд достойный. Не хуже трудов сэра Томаса Мэлори… а на мой взгляд – так даже еще интереснее. Жаль, Матьяш его уже не заценит… Великий король, и такая отвратная смерть!

Маргит тихо вздохнула.

– Что поделаешь – все мы когда-то умрем, – Илона смотрела в глаза ей с величайшей серьезностью. – Умрем, и следов от нас не останется. Разве что книги – как память о том, что мы жили. А значит, писать их – достойное, нужное дело. Скажи же, сестренка?

Она улыбнулась Маргит. Лицо ее было счастливым.

– Да, – сказала Маргит. – Если так, то ты совершенно права.
____________________________________________________________________________

* Матьяш Корвин (Ворон) – венгерский король из рода Хуньяди, сын трансильванского воеводы Яноша Хуньяди, бастарда венгерского короля Сигизмунда I. Правил во второй половине пятнадцатого века. Покровительствовал наукам и искусствам, организовывал рыцарские турниры, в которых сам принимал активное участие. Имел библиотеку, являвшуюся второй по величине в Европе. Развивал книгопечатание. Сюзерен валашского воеводы Влада Дракулы, которому обещал в жены свою двоюродную сестру, принцессу Илону, а также военную помощь в борьбе с Османской Империей. Помолвка с принцессой была расторгнута, помощь оказана не была, а Влад Дракула был обвинен Матьяшем Корвином в провале антиосманской военной кампании и посажен в Вышеградскую крепость на двенадцать лет. Враждовал с молдавским господарем Штефаном, другом Влада Дракулы. Потерпел поражение от Штефана в битве при Байе. После того, как Штефан признал себя вассалом Матьяша, король выпустил из тюрьмы Влада Дракулу, организовав его свадьбу с принцессой Илоной. Заботился о бастарде Влада Дракулы, Владе, отдав ребенка на воспитание католическим священникам при дворе епископа Варадского. Умер, отравленный сушеным инжиром, который подали королю, пропитав ядом.

* Илона Силадьи – двоюродная сестра Матьяша Корвина, жена Влада Дракулы. Имела старшую сестру Маргит. В первом браке была женой Вацлава Понграца, подданного короля Матьяша, впоследствии впавшего в немилость короля, который забрал Илону обратно. Родила от Влада Дракулы сына Михню, будущего господаря Валахии Михню Злого. Жила с Владом Дракулой в городе Пеште, где Матьяш приобрел им дом. Овдовела в 1476 году, когда Влад Дракула был убит Лайотой Басарабом, желающим занять трон Валахии.

* Библиотека Корвина – одна из крупнейших библиотек в Европе, насчитывала около двух с половиной тысяч книг, в основном – светского характера. Была излюбленным местом работы придворных и самого короля. После смерти ее создателя, короля Матьяша, библиотека была заброшена, и окончательно погибла в 1526 году, когда османское войско взяло столицу Венгрии, Буду. Большая часть книг была сожжена, а самые красивые экземпляры – вывезены в Стамбул.

* Томас Мэлори – английский дворянин, живший во второй половине пятнадцатого века. Последние двадцать лет жизни провел в тюрьме, где написал цикл романов о короле Артуре и о рыцарях Круглого стола. В 1485 году они были изданы английским первопечатником Уильямом Кэкстоном единою книгой – «Смерть Артура».

* Ангелина Сербская – православная святая из рода Черноевичей, князей Черногории. Дочь княжича Андрея, старшая сестра Марии, жены валашского господаря Раду Дракулы.

* Константин Михайлович – автор публицистического труда «Записки янычара», серб, попавший в плен к османам. Служил султану Мехмеду Фатиху. Вместе с Раду Дракулой шел в поход на Валахию, чтобы свергнуть с престола Влада Дракулу. Был комендантом боснийской крепости Звечай, захваченной Матьяшем Корвином зимой 1464 года.

* Михаэль Бехайм – немецкий мейстерзингер (поэт-певец из цеховых ремесленников) пятнадцатого века, автор поэмы «О злодее, что звался Дракул и был воеводой Валахии».

* Димитров день – отмечается в православном календаре 26 октября. У южных славян этот день считался основной хозяйственной границей года, отделяющей летнюю его часть от зимней, когда заканчивались сроки долговых обязательств и хозяйственных договоров. Существовало поверье, что в этот день ведьмы крадут с неба луну, превращают ее в корову и доят.