Мран. Тёмные новеллы

6. Дар. Гомункулус

В предрассветной тишине раздался тихий металлический звук открываемого замка. «Арх?» удивлённо подумал Тан. Учитель никогда не приходил к нему ночью.
Дверь не открылась, но в маленькой комнате возник и стал разрастаться в пространстве странный гул, будто десяток огромных медленных шмелей возникло из пустоты и приблизилось к постели Тана. Юноша открыл глаза. Над нам покачивались длинные тени. Кто-то произнёс из темноты гнусавым медовым голосом:
— Встань и зажги свечу.

Сердце встрепенулось, как перепуганная птица в клетке, по которой кто-то ударил. Тан похолодел. Сел на постели, спустив ноги на пол из-под одеяла и пытаясь унять дрожь. У полукруга окна под низким потолком кельи, прильнув снаружи к толстому стеклу, дрожало нечто полупрозрачное, похожее на огромную ледяную стрекозу, величиной чуть больше человеческой ладони. В мёртвом свете полнолуния стеклянный блеск дрожащих крыльев вызывал страх.
Тан боялся этого состояния: в приступах страха он становился покорным, податливым, будто что-то одурманивало сознание и заставляло действовать заодно с тем, кто вызывал у него ужас.
Он попытался сконцентрироваться, вспомнив слова учителя: «Страх — в тебе самом, ничто извне не может быть источником страха. Самый разрушительный страх — неизвестность, чужеродная видимость, с которой не знаком твой опыт. Если ты не знаешь ответов и не можешь определить отношения к предметам, пугающим тебя, всегда смотри со стороны»

Сердце стихло внутри, затаилось. Он медленно засунул руку под подушку. Книга была там. Медленно встал, зажёг свечу. По комнате разлился тревожный полусумрак. Обернулся, и его вновь окатило ледяной волной страха.
Посреди кельи парило нечто жуткое, похожее на сросшийся клубок из толстых, склизских червеобразных туловищ, с подобием головы, где зиял жадный шевелящийся рот насекомого и мерцали, подобно двум крупным лунным камням, полупрозрачные фасеты глаз.

Чудовище некоторое время тяжело покачивалось в воздухе, будто рыба в аквариуме с водой, потом тронулось с места и поплыло к платяному шкафу.
— Открой шкаф, — раздалось из недр подвижного, как будто постоянно хватающего пространство, рта.
Тан распахнул дверцу шкафа. Полупрозрачная гидра подплыла к шкафу вплотную. Омерзительная химера, как будто сошедшая с картин художников прошлого средневековья, казалось, не могла ничего делать сама. Тан отшатнулся, увидев перед глазами овальные присоски на медленно двигающихся щупальцах.
Страх, обжигающий сердце и солнечное сплетение, медленно опустился на дно, затих где-то между бедрами, как древняя рыба. Осталось непобедимое отвращение. Животные не вызывали в Тане брезгливости, как и насекомые.
Тошнотворное чувство, внушаемое тварью, было, как это ни странно, вызвано тем, что при всей внешней мерзости, существо сочетало в себе черты, присущие простейшим, пресмыкающимся и насекомым — с антропоморфными признаками. В облике химеры явственно ощущалось нечто, близкое человеческой природе. «Гомункулус» — подумал Тан.

На мраморный пол из окна пролился розовато-оранжевый свет, из синевато-палевых облаков, медленно сползавших за горизонт, показался солнечный диск. Ледяная стрекоза за окном стала такой прозрачной, что сквозь неё можно было рассмотреть траву, растущую недалеко от полукруглого окна.
— Открой письменный стол, — приказал гомункулус, беспомощно кружа вокруг дубового стола.
Тан вдруг спокойно и холодно подумал, что тварь не может причинить ему ни малейшего вреда.
— Я не буду этого делать. Я вообще ничего не буду делать, — ответил Тан, сознательно избегая личного обращения к незваному гостю.
— Посмотри на меня! — голос чудовища стал еще более гнусавым, гладким.
— Я не вижу здесь никого, — ответил юноша. В его голосе прозвучала легкая надменность, которая когда-то неприятно поразила Тана в интонациях Арха. Но пережитое впечатление всегда входит в человека, и неизбежно проявляется в нём. Человеку свойственно подражать тому, что он видит, слышит, о чем читает, что видит, на что смотрит...

Чувствуя неуверенность в ногах, подрагивающих от перенесённого страха, Тан шагнул к постели, лёг, свернулся калачиком и укрылся с головой, заткнув уши ладонями. Обычно, принимая такую позу, юноша чувствовал страх, тоску, слабость, одиночество. Но сейчас тело, казалось, защищало его. Он затих, ощущая в себе непонятную силу.
— Твой отец не проронил ни звука, пока горел, привязанный к кресту. Твоя мать кричала, когда ее разрезали на куски. Хочешь, я расскажу о судьбе твоей сестры?
Тан замер под одеялом. Внутри полыхнула боль, как будто кто-то разжёг в нём невидимый костёр.
— Я жду ответа. Тебе безразлична судьба сестры?

Тан молчал. Сердце стало жгучим и тяжёлым, налилось, как опухоль. Он вдруг понял, что имел в виду Арх, когда сказал ему однажды: «Истина и человеческая правда — не одно и то же. Правда легко становится ложью, между ними не существует разницы, но ключ от истины всегда — только один…»
Врагам правды не говорят. И правду, услышанную от врага, не принимают за истинно сказанное. Иначе она превратится в ложь, в разменную монету, которая станет достойной ценой твоей трусливой жизни.
Тан подумал о том, что с тех пор, как всю семью привезли в Мран, Арх ни разу не пытался рассказать об их участи. Спросить об этом Тан так и не осмелился, утешаясь знаниями и книгами, которыми пытался заглушить детское горе.

7. Дар. Справедливость

Замок на кованой двери тихо лязгнул. Тан приподнял одеяло. Дверь открылась. На пороге стоял Арх. На его лице не было удивления, скорее оно выражало лёгкую досаду. Тан вскочил.
В розово-золотистом столбе света человек-гидра стал прозрачным и спустя несколько секунд исчез без следа. Окно было чистым, ледяная тварь тоже исчезла. Арх принёс еду: несколько кусков мяса, горку проросших семян пшеницы, виноград и яблоки. Он тяжело опустился в кресло и смотрел на Тана с холодным любопытством, оценивая ситуацию.
— Я победил страх сегодня, — произнёс Тан устало и просто, — Они что-то искали здесь. Я хочу, чтобы ты рассказал мне о моих родных.
— Не сейчас, — Арх поднялся. Казалось, в голосе его сквозило облегчение. Но определить это наверняка нельзя было никогда: о бесстрастности Арха в Мране ходили легенды.
— Что это было? — спросил Тан, неопределённо обведя рукой пространство комнаты.
— Ничего особенного. Видимо, они не смогли открыть замок. Это был фантом. Управляемая голограмма.
— Что они хотели найти?
— Скорее всего, хотели восстановить справедливость…
— Как я могу помочь кому-то восстановить справедливость?
— Ты не можешь. Это не в твоих силах. А они могут. Ты не такой, как все. И это несправедливо. Мран — общество, где воцарилась справедливость. Справедливость во Мране — превыше всего. Поэтому Мран ненавидит чудотворцев и презирает изгоев. Справедливость — это равенство, мальчик. Любое неравенство рождает ненависть. Ненависть — законная дочь справедливости. Поэтому твоя дверь в келью всегда заперта, и у неё надежный замок.
— Но что это за справедливость, если в ней заключена ненависть? И за что они так ненавидят чудотворцев?
— Потому что чудотворцы — носители самой жестокой, неустранимой социальной несправедливости. Не выразители — а именно носители. Они носят её в себе, передают по крови. Она исходит от них, как зараза. Вы считаете тех, кто живёт здесь, нежитью? Но мораль Мрана устроена иначе, они считают выродками таких, как ты. Установить справедливость раз и навсегда — это значит убить чудотворцев. И так было! Но почему-то они появляются вновь. Наши учёные не понимают, в чём секрет. Они прорастают, как трава сквозь бетон…

8. Дар. Выродки

1.

Вечером, сидя рядом с властелином Мрана, Волглом, на балконе оперного зала и слушая сладостное, обволакивающее пение лучшего из кастратов, Арх смотрел на сцену, но украдкой ловил боковым зрением заинтересованный взгляд тирана.

Это был концерт в честь последнего жертвоприношения. Зал был полон. На правительственные представления обязаны были являться все представители касты правящих. Атмосфера единения и духоподъёмные гимны укрепляли избранных в уверенности, что общество двигалось в правильном направлении, а служение Городу было необходимостью и почётным бременем каждого из них. Жажда служения ослабевала и возрастала вновь, охватывая сознание с ещё большей силой, дурманила разум и насыщала психику эйфорией. Арх подавил в себе эту жажду давным-давно, предпочитая уединение и независимость. Возможно, именно поэтому жребий Мрана пал на него, как на духовного лидера. Арх вынужден был подчиниться выбору Умного Города и занять почётное место рядом с Верховным Правителем.

Жрец глядел на представление, думая о своём. Это создавало защиту от источающего сладостный яд голоса, который казался Арху тлетворным и вызывал сопротивление. Но внешне всё выглядело благопристойно и соответствовало принятому в этом кругу этикету.

В центре огромного концертного зала, пронизанного искрящимся светом, возвышалась сцена, а на ней — сверкающая ладья. В ладье, в потоках искусственного ветра и мерцающем ореоле от вспышек разноцветных софитов, стоял высокий человек атлетического телосложения. Окутанный нежным облаком прозрачных лепестков причудливого балахона, он пел высоким, сильным голосом, воздевая красивые руки к округлому куполу над сценой. Его голос наливался торжеством и сладострастием. Он пел о счастье принадлежать Священному Городу — Великому Подателю Жизни и Дарителю Благ.

«Внимай, внимай тому, кто шепчет внутри тебя о счастье, друг!
Лети во тьму, лелей желанья! Прекрасен наслаждений круг!
Экстазом полнятся эфиры и упоительная мгла,
с тобой навек Источник Жизни — Священный Мран, Податель Благ!»

Стены зала были усыпаны золотыми фигурками химер, изысканных чудовищ с человеческими глазами из стекла и драгоценных камней. Они наблюдали за каждым, сидящим в зале. Арх поёжился. За долгие годы служения он так и не смог привыкнуть к сканированию, которому подвергались все, кто находился в этом великолепном помещении. Волгл иногда посмеивался над Архом, как бы в шутку уличая Главного Жреца в неспособности растворяться в наслаждениях. Впрочем, Правитель проявлял деликатность и никогда не делал замечания публично. Арх был благодарен ему за это.

Вокруг сладкоголосого певца колыхались тела хористов, их окутывали тончайшие газовые ткани. Голоса хора взмывали вверх и кружились по залу, как сгусток светлой энергии. Акустика церемониального помещения была обустроена столь искусно и хитроумно, что сказанное шёпотом слово на сцене долетало до каждого зрителя и казалось, было предназначено ему одному. Тела вокруг ладьи с певцом сплетались и расплетались, расходясь потоками в разные стороны текучей светящейся массой. Их было много, они двигались синхронно и образовывали живую пирамиду с отсечённой вершиной, на которой располагалась сцена. Взгляд влажных, грубо подчёркнутых яркой косметикой, глаз певца был чувственным и почти наркотическим.

«Ты сердце мира и вселенной, ты лучезарная звезда!
Священный Мран в тебе пребудет везде и вечно! Навсегда!«

В Священном городе избранными были все. И те, кто держал тонкие нити управления обществом, и те, кто предавался радости на площадях Великого Города. Конечно, понимание избранности у разных слоёв общества было разным, но незыблемая уверенность в избранности была присуща каждому.

«В блаженстве триумфальных оргий вдыхай, вдыхай бессмертья дым,
своим божественным восторгом делясь с Создателем твоим!»

Голос кастрата взвивался до самых верхних нот, завораживал оргиастическим напряжением. Мран был назван Создателем давно, ещё с тех пор, когда был сожжён на кресте последний служитель Главного храма старой веры. - архиерей Парамон. Одновременно с казнью этого одиозного священника храм был взорван и разрушен на глазах неистовствующей толпы.

Зрелище сожжения архиерея и храма было драматургически безупречным, мрачным и величественным, но Совет Служителей Духа постановил, что об этом событии населению необходимо забыть. Причина была в популярности священника, которого бывшие прихожане называли не иначе как "отец Парамон". Он будоражил умы горожан даже после смерти, а его жизнь и мученическая кончина моментально обросли выдумками и несуществующими деталями. Слухи не были материально подтверждены, но тем не менее население Города передавало эти фантастические истории из уст в уста и, похоже, многие в них верили. Легенды о Парамоне рождались как среди тех, кто его любил, так и среди тех, кто его ненавидел. Возможно, этому способствовало имя священника - Парамон, что указывало на верность вере, которая уже тогда была под негласным запретом, а также на твёрдость духа.

Дух старой веры был ненавистен Мрану, так как отрицал самую суть его безграничной власти Подателя Благ и Вершителя Судеб. Это вызывало в умах брожение, порождало сомнения - в том, что Творцом жизни, Создателем живых существ и неодушевлённых вещей, а также Вседержителем мира и всего, что происходило в нём, являлся Умный Город. Пока были живы те, кто мог это оспорить даже мысленно, Мран выглядел самозванцем.

Торжественные сцены были зафиксированы на цифровом видео и сохранены на нескольких дисках, тотчас переданных в архив. Место казни было тщательно зачищено, как от скверны, а разгромленное и сожжённое здание последнего храма Мрана было разобрано служебными людьми до последнего обгорелого камня, так как суеверные люди пытались стащить с места пожара всё, что только можно было унести в кармане или в зажатой в кулак ладони. Согласно суевериям, бытовавшим среди населения, материальные объекты с места казни обладали сверхъестественными свойствами, обладали целительными свойствами и приносили удачу. Мран тогда пережил череду потрясений: от моды на чудесные амулеты, оправленные серебром и золотом - до повального увлечения сочинением легенд, анекдотов и вульгарных баек о жизни и смерти архиерея.

Болтунов и суеверов позже выявили и наказали, пропустив через процедуру дознания. Тех, кто был лоялен Мрану, подвергли трансформации. Участь тех, кто испытывал сердечное расположение к казнённому, была незавидной: их вывезли за пределы Умного Города и ликвидировали с помощью особого биохимического вещества, которому учёные, разработавшие препарат, присвоили романтическое название «Жёлтый ветер».

Мран тогда проявил жёсткость и твёрдость. Под зачистку попали даже семьи некоторых представителей касты управления, чьи жёны в прошлом были прихожанками в пастве Парамона. Мера была жестокой, но она воплощала один из идеалов Мрана - равенство. Видя, что Мран не знает разницы в сословиях, простой люд был удовлетворён произошедшим и не стал роптать. Высшее же сословие было так напугано, что не решилось даже устроить публичные обсуждения случившегося и не выразило соболезнования собратьям по касте даже в самой скромной официальной форме.

Впрочем, Умный Город не был злопамятным. Спустя немного времени грубым огаркам в качестве модных амулетов жителям Мрана была предложена изысканная замена: драгоценные камни, полученные в результате аннигиляции живых человеческих организмов. Новый способ умерщвления был эстетичен, чист и рационален: приговорённый к смерти входил в специальную капсулу и подвергался мощнейшему аннигилирующему воздействию. Организм испарялся на глазах у зрителей, а после его исчезновения в материальном мире оставались драгоценные камни. Их передавали в Сокровищницу Мрана, затем к работе над ценным материалом приступали ювелиры. Горожане сразу же полюбили такие украшения - обугленные головешки не шли ни в какое сравнение с красотой этих украшений.

Аннигиляция была удобной, гуманной и полезной для общества: помимо драгоценных камней она оставляла не менее драгоценные воспоминания, не отягощённые негативными физиологическими подробностями. Приговорённые к этому виду публичной казни представали перед публикой после того, как над ними изрядно потрудились стилисты, парикмахеры, косметологи, кутюрье. Их лица и тела были прекрасны, как у дивных зверей. Они не чувствовали боли при переходе, не испытывали страха перед неизвестностью. Их поили особым эликсиром, который дурманил сознание и позволял отрешиться от происходящего.

Обречённых на аннигиляцию называли не преступниками или казнёнными, а - уходящими или ушедшими на высший уровень развития. Считалось, что уходящие становятся богами и обретают бессмертие по ту сторону земного бытия. Да и понятие наказания трансформировалось: теперь наказание преподносилось как вознаграждение за верную службу на благо гражданского общества, или как подарок от того, кто управлял всем, что происходило в мире, чьим сердцем и мозгом, душой и духом был Мран.

Казни сожжения проводились в особом случае: если к уходу был приговорён человек, не имеющий никаких прав на то, чтобы называться гражданином Мрана. Те, кто жил в Священном Городе, имели огромное количество привилегий. В том числе и привилегию на быструю и безболезненную смерть.

2.

Волгл поглядывал на Арха с усмешкой, полной нескрываемой иронии. Разговор назревал давно, его было не избежать, поэтому Арх решил сделать первый ход, не дожидаясь, пока любопытство и раздражение властелина выплеснется в момент дурного настроения. Повернувшись, жрец учтиво улыбнулся:

— Я могу обратиться с тебе по личному делу, брат Волгл?

— Да, я ждал этого! — осклабился Волгл. — Нам давно следовало бы обсудить кое-что, не так ли?

— Сегодня утром у моего ученика был кто-то. Если нужно — я отвечу на все вопросы.

— Не знал, что великий праведник Арх, оказывается, тоже имеет секреты и... маленькие слабости? Я прав? Но почему ты его скрыл? Он не трансформирован.

Лицо Верховного Правителя расплылось в похотливой ухмылке. Верховный Жрец не отводил глаз. Улыбка медленно сползла с лица Волгла. Арх помолчал. Потом спокойно произнёс:

— Для того чтобы передать знания — нужны годы. Этот ученик послушен и умён. Когда-то он превзойдёт меня. В этом опасность. Но если те, кто приходят за нами, будут хуже нас — мир деградирует и приблизится к гибели. К исполнению пророчеств. Если парня лишить естества, трансформировать — он будет годен только для постельных утех или для сортировки книг при инвентаризации. Мне же он не будет интересен, ибо станет всего лишь куском биомассы с коллективным подобием разума. Вы ведь понимаете, о чем я говорю. Мран нуждается в таких, как я, правитель. Но я один, и я не всемогущ.

Волгл опустил глаза, дав понять, что услышал слова Арха. Потом хитро сощурился и, наклонив голову набок, заглянул Арху в глаза:

— Мои служебные люди не смогли вскрыть замок. Это ведь твоя заслуга? Ты великий маг, Арх. Я понимаю, что парня нельзя, как говорится, портить. Но знаешь, какая мысль мне не даёт покоя, Арх? Я изучил историю человеческой породы. Что бы ни происходило на Земле, какие бы системы, формации и эпохи не сменяли друг друга — миром всегда правили и будут править выродки.



Иллюстрации