Мран. Тёмные новеллы
Никодим

13. Последний пазл

Густая ночь погасила звёзды и звуки, растеклась чернилами по стеклу окна, глядящего во внутренний дворик часовни. Священник Никодим не спал. Обычно он старался лечь до полуночи, чтобы в час Быка, когда зло обретает сокрушительную силу, а живое, непрочное человеческое естество беззащитно и уязвимо – не подвергать себя искушениям.

В такие часы могло произойти что угодно. Сны искажались и превращались в кошмары, в предрассветных сумерках оживали неподвижные вещи, люди сходили с ума, а в окна заглядывали прозрачные ледяные стрекозы. Их мёртвые, тускло-белые, как оловянные горошины, глаза ощупывали каждый освещённый угол в бедных жилищах, и чуткие мембраны внутри этих неживых тварей фиксировали каждое прозвучавшее слово. Даже здесь, вдалеке от безумного Мрана, проклятый город следил за изгоями, выявляя подозрительных, среди которых всё ещё можно было обнаружить чудотворцев.

Накануне священника пригласил сын старого Эйнара – замкнутого и нелюдимого местного отшельника. Эйнар умер во сне – так умирают праведники. Больше всего на свете Никодим желал бы именно такой, тихой и безболезненной, смерти. Правда, старик никогда не причащался, но кто сейчас причащается, кроме самого Никодима и его домашних? Да и то – втайне. По нынешним временам об этом лучше помалкивать, и вообще держать рот на замке.

О сыне Эйнара ходили недобрые слухи. Его мать, молоденькая Мэй, чьё имя означало «цветок», умерла при родах. Судачили, что в роду у неё были чудотворцы, но с её смертью все предположения потеряли смысл и забылись. Эрс рос почти беспризорно, воспитывался как попало. Поговаривали, что паренёк был сорвиголова с холодным сердцем – из тех, кто может убить человека, если понадобится.

Но события, случившиеся в доме, где Никодим отпевал покойного, не укладывались в сознании, лишний раз подтверждая старую истину: не всё является тем, чем кажется. Поминки старого Эйнара не выходили у священника из головы. Он сам видел, как в дом осиротевшего Эрса во время поминовения сошлись животные, будто в них вселились души умерших. А в поминальном вине, который Никодим приготовил из винограда, сорванного во дворе, появился явственный привкус крови.

Всё сошлось, совпало: вкус железа и крови, и серебряный крестик покойной матери, и неожиданные слёзы Эрса, когда лицо его вдруг изменилось, преображаясь в лик, подобный тем, какие Никодим видел на храмовых иконах в детстве.

Он вспомнил осенний ясный день, когда его отец – архиерей Парамон, в чьём имени была запечатлена верность, надёжность и твёрдость веры и духа – служил последнюю литургию в последнем храме Мрана. Он покинул храм последним. Спустившись по лестнице, снял с себя широкую, сияющую на закатном солнце, ленту – омофор, потом расшитую золотом драгоценную митру, и бросил в костёр, разожжённый людьми в тёмных комбинезонах. Вслед за ним к жаркому костру потянулись другие церковные служители. В огонь полетели епитрахили, ризы, рясы и стихари – церковники срывали с себя церковные одежды и предавали их публичному сожжению. Происходящее напоминало тягостный зловещий ритуал.

Люди, толпящиеся вокруг, вели себя странно: одни плакали, другие смеялись глумливо, как будто были свидетелями непристойной уличной сцены. А люди в тёмном уже волокли на брезентовых носилках иконы и книги, выносили церковную утварь. Пахло сожжённым ладаном и бензином.

Стоя недалеко от костра, Никодим заворожено смотрел на огонь. Иконные лики вспыхивали, светились и плавились в огненных языках, искажались, как живые лица в момент наивысшего страдания, дрожали в раскалённом воздухе и возносились, охваченные удушливым дымом, как тени взмывающих в небо огненных птиц.

Спустя месяц отец отправит его с матерью в одно из селений, а сам останется в ненавистном Городе, чтобы через полгода мучений и разбирательств – взойти на костёр и взлететь над площадью большой сияющей птицей.

О том, что всё было именно так, Никодиму рассказал один из бывших прихожан. Этому человеку пришлось бежать из Мрана, поскольку стражи, будто по команде, стали выхватывать из согнанной на площадь толпы тех, кто смотрел в небо, провожая взглядом улетающих мучеников. Их видели не все... Тех, кого им удалось схватить, отправили на костёр позже.

В тот год, говорят, площадь пылала несколько месяцев. Тысячи огненных птиц взмывали над горящими крестами на глазах у всех, но те, кто смотрел – не видел, а те, кто видел – остерегались смотреть в небо, и опускали глаза вниз, чтобы не выдать себя и не навлечь беду на всех, кто был причастен к их жизни.

Священник горько усмехнулся. Всё видится людям в ложном свете. Даже он сам, Никодим – лишь фантом, видимость правды. А правда в том, что отец Никодим никогда не был священником. Он не посещал духовную семинарию, его никто не рукополагал в священнослужители. Тёмное облачение ему сшила жена. Оно лишь напоминало поповскую рясу, и если бы возник вопрос у служебных людей из Мрана – всегда можно было бы представить дело так, что это – простой балахон, который носят художники. На этот случай в доме у Никодима стояло два мольберта и висело несколько картин крайне сомнительной художественной ценности. Честно говоря, рисовать он совсем не умел. Но ведь в свободном обществе каждый волен самовыражаться, как ему угодно?

Люди, знавшие его, предпочитали не замечать несоответствий. Одни – потому что не помнили, как выглядит настоящая одежда священника, другие – потому что не хотели видеть того, что лишало их надежды. В сумрачном времени, на которое упала тень Мрана, людям была необходима хоть какая-то надежда. Надежда – единственное, что он мог подарить им.

После того, как отверженные были отпущены, а вернее, изгнаны из умного Города, образ бывшего священника вызывал у обездоленных любопытство, сострадание и уважение. Никодим был для многих из них символом стоического, незримого сопротивления умиранию всего, что было связано с прошлой жизнью. Теперь, издалека, она вызывала тихую, ноющую ностальгию, казалась уютной и даже счастливой.

Все священные тексты, которые он знал – запомнились с детства, с тех времён, когда они с матерью ездили на отцовские службы в большом серебристом автомобиле, вызывавшем шумные нарекания горластых поборников религии, которых возникло множество тогда, перед окончательным воцарением Мрана.
Никодим отца любил и боялся, так как ему частенько перепадало за неистребимую склонность к вранью. Отец в шутку и всерьёз говорил ему:
- Какой ты Никодим? Ты – Чунта, обманщик! Вот какое имя было бы для тебя в самый раз!

Да, отец был прав. Имя Никодим означало «невинная кровь» и одновременно - «победитель народа». Оно не подходило мальчугану, который врал напропалую, не раз играл роль козла отпущения и был частенько бит своими сверстниками.
Ребёнком ещё, пробираясь к амвону, он ловил каждое слово, ведь отец обещал, что внимание во время литургии поможет ему избавиться от порока. Впрочем, в миру лукавая неправда не считалась предосудительной, а позже — стала едва ли не доблестью. Никодим ужился со своим грехом давно, хоть время от времени и укорял себя за это.

Отпевание Эйнара было чистейшей воды профанацией и кощунством. Он никогда не был на погребальных церемониях, отец принципиально не брал их с матерью на похороны, опасаясь, что тяжёлые впечатления могут быть вредны. Поэтому, с опаской поглядывая в лицо новопреставленного, Никодим нараспев бормотал что-то неразборчивое, изо всех сил мысленно желая усопшему найти дорогу туда, где его неприкаянная при жизни душа будет счастлива и покойна и где его ждут те, кого он любил, и кто любил его.

Если так разобраться, то отец Никодим помнил не так много молитв. А книги, в которых хранились драгоценные слова, безжалостно изымались и сжигались, часто – вместе с их обладателями. Поэтому всё, что он помнил наизусть – из уст в уста передавалось домашним. Это всё, что он мог сделать.

Но главный обман всей жизни заключался в том, что он потерял доверчивую детскую веру с тех пор, как отца сожгли на площади. Это произошло на глазах у тех, кто толпился в очереди на исповедь ещё вчера, осаждал отца после изнурительных служений, чтобы пожаловаться на жизнь, спросить совета в непростых житейских ситуациях, посоветоваться по вопросам покаяния.

Никодим старался избавиться от ненависти и простить их, как прощал в детстве, по наущению и настоянию отца, своих обидчиков, швыряющих камни и выкрикивающих оскорбления ему в лицо. Они, повторяя слова взрослых, услышанные дома, обвиняли отца в нечистоплотной игре, в манипуляциях человеческим доверием, называли шарлатаном, фарисеем, швыряли грязные ругательства в адрес матери, устраивали бойкоты, а однажды избили по дороге из воскресной школы, налетев толпой и нахлобучив ему на голову пакет для мусора.

Отец привёз врача, но не стал обращаться в полицию, сказав: «Прости их, они не ведают, что творят...» Никодим взорвался и впервые закричал на него, показавшегося ему тогда жалким и беспомощным: «Они давно сошли с ума! Понимаешь?! Они проклятые безумные свиньи! Они бесы, демоны!»
Он не разговаривал с отцом больше месяца. А потом наступил день последней литургии, это был большой праздник – а какой именно, Никодим почему-то напрочь забыл.
Утратив детскую веру, он так и не стяжал её за время взрослой жизни. Даже если Бог и существовал где-то там, за пределами бесконечно надменного неба, на недосягаемой высоте, то он давно отвернулся от людей. Стал недоступен. За годы усердных молитв, а иногда – и тайных слёз, Бог ни разу не ответил, и даже не подал хоть самого малого, знака.
Именно поэтому то, что произошло на поминках в доме Эрса, встревожило его уснувшую душу и всколыхнуло детские воспоминания.

Потрясение от увиденного пришло не сразу, а лишь несколько часов спустя. Вчерашняя сцена воскресала в его голове всё чаще, воссоздавалась мысленно, восстанавливалась до мельчайшей детали, накатывала волнами, будоража алогичностью и беспокоя ум Никодима тем, что он недопонял в ней. Здесь не хватало какой-то детали, очень важной. Но чего именно – священник не знал.

Окно тихо задребезжало. Никодим поднял глаза и встретился с мёртвым всевидящим взглядом белоглазой ледяной стрекозы, ткнувшейся в оконное стекло и повисшей на уровне его головы. Он осторожно погасил свечу. Но во дворе послышался треск ветвей и шелест листьев, как будто какая-то не рассуждающая, тупая бычья сила вломилась во двор сквозь виноградные заросли. Входная дверь вздрогнула и грохнулась на пол. Никодима ослепил нестерпимый свет заметавшихся во тьме фонарей.
Спустя секунды, с мешком на голове и связанными за спинкой стула руками, он услышал высокие металлические голоса, разлетевшиеся по всему дому, испуганный спросонья голос жены, грохот, шум и возню.
- Имя!
- Меня зовут Чунта! – неожиданно для себя крикнул он в ответ, сдерживая сердце, которое затрепетало, заколотилось в груди, как одержимое. Вот оно, откровение, застигнутое врасплох животным адреналиновым страхом.

Шею сдавили железные пальцы. Вслед за ударами по ушам, в звенящей тишине, словно сквозь вату, послышалось слаженное гудение нескольких голосов, как будто у головы закружился рой огромных шмелей. И прямо у лица раздалось пронзительное шипение:
- Выродок пытается шутить! Настоящее имя!
- Никодим... - выдохнул он.
- Чунта? – услышал он тихий, растерянный голос жены. – И ты мне не сказал?
- Прости... - прохрипел он, чувствуя, что начинает задыхаться.
- Что со вторым? – гнусавый голос поплыл в наступившей тишине.
- Эрскаин. Его нет в доме. Мы проверили - там пусто.
- Отбой. Ублюдок убил трёх человек. Он явно не тот, кто нам нужен. Распоряжение везти этого.
— Почему ты не сказал?! – закричала жена.
- Я не мог... - голос Никодима сорвался на свистящий шёпот, горло перехватило от подкатывающих откуда-то изнутри слёз. Он вспомнил зверей, пришедших в дом Эрса. Так вот кто они были, незваные гости...

Никодима подняли за ворот рубахи и легонько ударили под дых, затем снова раздался гнусавый голос:
- Зачем ты устроил этот зверинец в доме покойника?

Никодим судорожно вдохнул. В отяжелевшей голове эхом прошелестел голос отца из далёкого детства: «... Какой ты Никодим? Ты – Чунта, обманщик! Вот какое имя было бы для тебя в самый раз...»

Он унял дрожь, успокоил беснующееся внутри сердце и произнёс:
- Я просто пошутил. Хотел смягчить человеческое горе. Хотел проверить, получится ли у меня. Получилось. Вы же знаете, кем был мой отец. Вы всё знаете о нас... всё! До седьмого колена! Это я. Я – чудотворец. Утешитель.
- Стоп! Признание зафиксировано. Пакуйте этого утешителя!. И выродков тоже. Самку оставьте. Она бесполезна.

Где-то вдалеке, у маслобойни, прокричал петух. Это был последний пазл, наконец-то всё сложилось. На несколько мгновений в доме и в душе у Никодима воцарился короткий покой, и он, с каким-то непостижимым для себя самого, облегчением, произнёс про себя: «Ну вот и я, Господи... Вот и всё. Здравствуй. Вот я...»

14. Игрушка Бога

1.

Нынешний день выдался солнечным, ясным. Жители Мрана готовились к редкому зрелищу: сегодня должны были сжечь пойманного в глухом селении преступника. Он был из тех, чьё пребывание на свете угрожало Мрану ухудшением благоденствия, а массовое распространие заразы могло грозить разрушением Мрана как Единого Мира.
Этим преступником был Никодим. В селениях отверженных , где он, кочуя с семьёй, подолгу жил, его знали как бывшего священника.

Информационные каналы добросовестно изложили необходимые сведения о преступившем Закон и приговорённом, согласно Кодексу, к сожжению. Упомянули о том, что священником он на самом деле не был, что эта ложь была им придумана для оболванивания простаков. Сказали также, что при аресте лжец чистосердечно признался в принадлежности к чудотворцам. Познакомили обывателей и с мутным происхождением приговорённого: оказывается, его отец – архиерей конца прошлой эпохи - был вовлечён в противоправную деятельность, в связи с чем рассадник заговоров – центральный храм Города – был закрыт навсегда, как и другие храмы во всей Вселенной Мрана. Все, причастные к заговору, были сожжены, согласно Кодексу. Из всего этого вытекало: яблоко от яблони далеко не укатилось, и сожжение Никодима было предрешено много лет назад.

Правда, в потоке информации его не называли Никодимом. Имя ничего не добавило бы к рассказу о нём. Люди из тёмного мира отверженных во Мране имели статус безымянных.

Безымянными также были и селения изгоев. Сами же изгои свои селения не называли никак. Видимо, из суеверия или необоснованного страха быть найденными. Официальных почтовых связей между населенными пунктами в Зоне Отчуждения не было. Писать письма друг другу было не принято. Если бы у изгоя спросили адрес, он бы не смог ответить. А для нанесения населенных пунктов отверженных на топографическую карту – в служебных целях – поисковой службе Мрана достаточно было цифровых обозначений.

2.

Мран бурлил. Площадь наводнилась жителями, которые сошлись на главной Триумфальной площади, чтобы принять участие в одном из самых интересных зрелищ Города. С мраморной бледностью на точёных лицах, бесполые после обязательной трансформации, но знающие толк в телесных усладах, одетые согласно господствующей моде - обыватели Мрана собирались небольшими группами, держа в руках диковинные цветы, разноцветные воздушные шары, прозрачные узкие стаканы с напитками, видеокамеры, чтобы оставить памятные записи о ярком событии.

Наполненные полезными знаниями, одинаково способные ко всему, что считалось престижными творческими занятиями, эстетически развитые в пределах культуры, присущей цивилизации Мрана, преисполненные чувством высокого достоинства, они были воплощением справедливости, ибо имели равенство между собой.

Равенство было одной из главных ценностей Мрана, обеспечивающих населению исключительное положение и повсеместное всеобщее превосходство. Именно равенство было фундаментом справедливости в величественном мире Мрана, чьё могущество распространялось не только на прекрасно обустроенные города, но наводило ужас на нищенские поселения изгоев, разбросанные среди диких лесов и болот, еще хранящих яд последней войны.

Искушенные в земных удовольствиях, где не существовало никакого греха, ибо не существовало для них запретов, связанных с плотскими утехами, обитатели Мрана источали довольство и жизнелюбие. Эти прекрасные представители человечества, изнеженные прелестными впечатлениями и комфортом, были воплощением процветания.

В сложной системе жизнеобеспечения Мрана не было такой работы, которую бы не поручили выполнять хитроумным приборам, в совершенстве обладающим необходимыми навыками. Миром счастливых жителей и полезных приборов управляла искусственная интеллектуальная система, Божественный Разум Мрана, Податель Всех Благ, Великий Планировщик Общественной Жизни и строгий Всеобщий Контролёр всех, без исключения, процессов – происходили они в прошлом, в настоящем или же могли бы произойти в будущем.

В мире Мрана всё было взаимообусловлено и разумно. Здесь не было места Хаосу, придававшему жизни в старые времена элементы случайности и тем самым затрудняющему прогнозирование развития разумной цивилизации и возникающих в связи с этим кризисных проблем.

Жители Мрана отличались изысканностью в одежде. Кожа, из которой была сшита одежда и обувь, а также разнообразные изящные аксессуары в виде сумок, несессеров, поясов, перчаток – обладала особой тонкостью, тщательностью выделки и гигроскопичностью. Натуральную кожу поставляли специальные фермы, где для снабжения населения необходимыми вещами разводили особые породы животных-химер, сочетающих в себе гены пресмыкающихся, рыб и птиц, а также различных млекопитающих. Здесь же производился мех, шёлк, шерсть, хлопок. Все операции по выращиванию химер и производству текстиля выполнялись автоматически и не требовали участия живых существ, кроме, разумеется, самих химер, которые составляли ресурсную базу для этого сектора промышленности. Тончайшие, лёгкие , или роскошные тяжёлые ткани, из которых состояли причудливые наряды, были поистине драгоценны.

Не менее изысканными жители Мрана были и в пище, состоящей, в основном, из деликатесов. О происхождении Еды, ещё одной незыблемой ценности Мрана, знал только Великий Кулинар и Система Обеспечения Продовольствием, которая являлась Его Сферой Производства, органической частью замкнутой от любопытствующих граждан, системы питания мира.

Если пришлось бы спросить любого жителя, из чего состоит его пища, он бы не понял вопроса. Еда была сотворена для того, чтобы питать и насыщать безукоризненное тело восхитительной энергией и здоровьем. Для этой цели Мран – под руководством Великого Разума – построил глобальные фермы, где разводили породы биологических существ, служащих источником натурального мяса. Ценнейший ресурс постоянно совершенствовался на основе высокотехнологических генных исследований , разработок, экспериментов Великого Разума. В мясе, произведённом на фермах Мрана, были сконцентрированы самые нужные для идеального баланса вещества: от витаминов до ценнейших белков, органических кислот и жиров. В процессе генной модификации удалось создать сотни видов продукции, со сложнейшим алхимическим составом, сочетающим в себе различные пропорции геномов растений – овощей, фруктов, целебных трав, водорослей, а так же грибных бактерий и животных – зверей и птиц, рыб, земноводных и даже насекомых.

В прошлом среди пёстрого и не всегда согласного с государственным устройством, населения, находились болтуны, которые поговаривали о человеческой составляющей подавляющего большинства эталонных образцов еды и кожевенной промышленности. Но слухи остались не подтверждёнными, а тех, кто безответственно придумывал и передавал другим лживые предположения, изолировали от общества и удаляли, как злокачественную опухоль на здоровом теле Мрана.

Поначалу таких было много. Сначала нарушителей всеобщего благоденствия отправляли на виселицу и на костер – в зависимости от рода и степени опасности исповедуемых ими заблуждений, которые они сами считали убеждениями.

Но зрелища наскучивали, превращались в обыденную рутину. Когда на одну из последних массовых казней пришло посмотреть от силы несколько сотен жителей, поток зрелищ прекратился. Теперь казни стали не таким частым зрелищем. Но зато присутствовать при казни обязаны были все. Дни сожжения объявлялись Праздником Жертвоприношения.
Тем, кто не мог посетить важное мероприятие лично, вменялось обязательное наблюдение за церемонией через экраны средств связи и трансляции, которые, к слову, отличались отменным разнообразием: от садовых и парковых публичных видеотеатров с гигантскими экранами – до миниатюрных, но обладающих чётким голографическим изображением, экранов на переносных устройствах.

Если поблизости не было средств просмотра, а персональные устройства были по каким-то причинам недоступны, включались внутренние резервы: Великий Разум подключался к нейронным джунглям в головах обитателей страны, и перед глазами гражданина открывался внутренний экран. Это называли «внутренним зрением», благодаря которому каждый как бы оказывался в гуще событий на Триумфальной площади. Во время просмотра житель останавливался и стоял, или сидел на ближайшей скамье – до звуков финального гонга, после чего эшафоты, пьедесталы для колесования и периметры для сожжений – демонтировались, а сама площадь омывалась машинами до изначального блеска и насыщалась дурманящими ароматами, усугубляющими состояние счастливой эйфории.

Счастье – ещё одна ценность Мрана – принадлежало всем, и состояло в чувстве причастности к Всеобщему Благоденствию и Вечному Круговороту Жизни.

После того, как массовые казни почти сошли на нет, оставшихся не в меру болтливых смутьянов устраняли без особой помпы и шума, разработав цивилизованную и удобную систему утилизации: их просто аннигилировали.
Механизм аннигиляции не был известен обывателям, да и не было им нужды в этом знании. Оно не имело для них ни практического применения, ни духовной пользы. Но результат этой социальной процедуры имел большое общественное значение. После аннигиляции все вещества, из которых состояли аннигилированные организмы, приобретали иную структуру. Телесные объекты превращались в драгоценные камни и становились ресурсом для ювелирного промысла.

Дело оказалось верным, поскольку стало сверхприбыльным: мода на драгоценные камни такого рода быстро распространилась по всему миру гигантского Мрана, который охватывал всю планету. Право заниматься столь красивым и безупречно прибыльным бизнесом получали лучшие управляющие. Они не конкурировали друг с другом, ибо это обесценивало бы принцип равенства – главную, фундаментальную демократическую ценность Мрана. Счастливчика определял Жребий, брошенный в священных недрах Великого Разума, и за ним на годы закреплялся титул Великого Мастера Драгоценных Камней. Это было почётно, вызывало трепет уважения и обеспечивало почитание всего населения. Роль была внешняя, играющие эту роль управляющие были лицом данного промышленного сектора, а все тонкости и техническая сторона целиком обеспечивалась Великим Разумом.

В некотором роде Великий Разум был самодостаточным, в то время как телесный материальный мир служил Ему полем для воплощения идей и социальных экспериментов, превращающих жизнь общества в Бесконечную Игру Жизни.

Однако во Мране существовал, наряду с обывателями, слой так называемых Всадников – касты избранных. Из недр касты выходили управляющие и телохранители, а также узкий круг целителей, наставников, магов. Все выходцы из этого слоя приобщались к управлению или становились доверенными лицами тех, кто помогал Великому Разуму сохранять разумный баланс в обществе, лицом которого они, в некотором смысле, являлись. К этому слою принадлежал Арх, Волгл и целая сеть управителей промышленными и духовными секторами. Эти люди обладали железной волей, воспитанной с детства специальной системой образования, а также хорошей наследственностью, которая строго контролировалась. Случалось, среди людей этого круга попадались те, кого Высший Разум находил подлежащими выбраковке. Таких подвергали трансформации, после чего их жизнь продолжалась, но уже в слое населения другого качества.

Несмотря на разницу между естественными и трансформированными обитателями Мрана, общество представляло собой органичное целое, ибо каждый житель был связан с Божественным Разумом Мрана непосредственно: плотью и кровью.

3.

Волнение на площади достигало пика. Уже был доставлен приговорённый. Его привезли на площадь на специальной открытой платформе, в длинном светлом облачении, в высоком головном уборе, напоминающем тиару. Электронный диктор с чёткой дикцией и ровным, холодным голосом, прочёл список обвинений, затем объявил судейский вердикт.

Приговорённого привязали к кресту и подняли наверх. Все камеры столицы были наведены в одну точку. Крест с фигуркой Никодима парил над остроконечными, сверкающими на солнце, стеклянными башенками и покатой поверхностью пурпурных крыш, отражаясь во всех экранах, в каждом уголке умного Города.

Раскинув руки, в развевающемся на ветру светящемся балахоне, Никодим смотрел на праздничный бурлящий людской поток. Казней давно не было, поэтому сегодня на площади и близлежащих улицах, стекающихся в сердце столицы Мрана, было настоящее столпотворение. Воздух гудел, гул стремительно нарастал, становился всё выше, пронзительней, восходя к всеобщему визгу. Невидимые барабаны звучали всё громче, сильней, пока всё не превратилось в оглушительный грохот и вой.

Там, далеко, в глубине вдруг приоткрывшегося Никодиму неба, уже разгоралось сияющее зарево, как будто тысячи огненных птиц взлетели с невидимых ветвей и устремились к нему, сюда, на Триумфальную площадь, где сегодня завершалась его земная жизнь.

Он увидел всех: бледное лицо Главного Жреца, и жадный, полный азарта взгляд Главного Правителя, и миллионы глаз тех, кто в этот миг смотрел на него из всех уголков Мрана. Никодим удивился, как такое возможно. Но это был непреложный факт: он видел каждого человека, как будто находился с ним рядом.

И открылось ему всё, что готовилось в этом городе умереть и родиться, и будущее, когда над каждым из живущих заполыхают небеса, и прольётся раскалённый мёд, как расплавленная солнечная смола на землю Мрана, заливая собой улицы и дома. И вскрикнув, вскипит, кажется, весь мир в очистительной геенне, и оцепенеет Великий Город, загадочный и прекрасный в мрачной своей красоте. И все люди, и каждый человек из них, застынут, как фигурки в прозрачной смоле, навеки - там, где застигнет их медовый огненный ливень. И остановится Круговорот Всеобщей Жизни на излёте конца времён Мрана, как игрушка забытого им Бога - в янтаре остывшего гнева Его и сказанного Им Слова.

Никодим молился и плакал. Но не о себе плакал он, глядя на пышное торжество, и на то, как прозрачные воздушные шары, покачиваясь, медленно взлетели и поплыли над Городом. Он ощутил невыносимую нежность, ему вдруг стало бесконечно жаль тех, кто оставался на земле. Тех, кого искалечил Мран, и тех, кто прозябал до смертного часа, будто ждал конца тюремного срока. Он плакал о тех, кто никогда уже не обретёт спасения.

Когда внизу, у подножия вознесённого в небо креста, вспыхнул священный огонь, вырвавшийся из жерла огромного раскалённого металлического бутона, и раскрылся огненный цветок, охвативший его гудящими языками пламени – небеса разверзлись.

Иллюстрации к книге