МРАН. Тёмные новеллы

АНГЕЛ ХАРЧЕВНИ

1. ГРИБНАЯ НАСТОЙКА


В зоне отчуждения, где селения безымянных беспорядочно растекались по окраинам леса и вдоль реки, жизнь не отличалась разнообразием. Радостей было не много, да и то — не каждому доставалась возможность скрасить унылое существование. Чтобы забыться и отвлечься от тяжёлых ежедневных забот, многие обитатели селений посещали харчевню.

Это было особенное место. Здесь кипела жизнь, можно было обменяться тем, чем-нибудь раздобытым или созданным собственными руками, договориться о мелких сделках, ударив по рукам. На время забыть о горестях и мелких неприятностях, хлебнув приторно-горькой настойки, которая пахла землёй, грибами и злаками.

Здесь с людьми происходило нечто необычное: реальность будто изменялась, становилась мягче, из души уходил страх, появлялась давно позабытая беспечность, лёгкость и свобода. Правда, можно было забыть о долгах, обещаниях, обязательствах, об осторожности, выболтать свои и чужие секреты, или неожиданно вылить на других весь скопившийся внутри гнев и обиду на жизнь. Люди, приходящие сюда, будто раскрывались, как причудливые цветы или чëрные ящики. Из человеческого нутра на поверхность выходило всё, что делало человека неповторимым. Адская смесь гордыни и смирения, невыплаканные когда-то слёзы. Безотчётная тоска и печальная злость. Невысказанная зависть к менее безуспешным, скрытая ненависть к тем, кому в трезвом состоянии человек мог улыбаться, и улыбка его казалась открытой и искренней.

В харчевне люди становились подобны алхимической реторте, где после добавления грибной настойки начиналось глухое, а подчас — неистовое, брожение всего, что хранилось внутри и не предназначалось для чужих глаз. Можно было бы сказать, что в результате ядовитых возлияний люди становились самими собой, обнаруживая истинные лица. Но Итель знал: это было не совсем так.

Иногда, наблюдая за теми, кто перебрал и вёл себя опасным образом, Итель приходил к выводу, что это не истинные лица людей, а что-то сродни безумию в карнавальной маске, когда люди позволяют себе в угаре чуть больше, чем в обычной жизни, в собственном обличии. Впрочем, иногда в людях происходило что-то весьма странное. Они становились не похожими на себя, а внутри просыпался зверь. Таких случаев он встречал не так уж много, но люди в такие моменты казались ему чужими сами себе, своей природе. Они становились бесчеловечными. Итель таких побаивался и старался наливать им как можно меньше, разбавляя пойло чистой водой. Это, конечно, было мошенничеством. Но другого способа предотвратить расчеловечивание гостей хозяин харчевни не знал.

Итель, чьё имя означало «щедрый хозяин», владел харчевней в одном из самых больших селений, где обитали безымянные, отверженные Мраном. Священный Город многих убил во время короткой войны, а затем изгнал остальных, выживших в страшной мясорубке, или успевших сбежать до истребления чужеродных умному Городу по духу, сомнительных элементов.

Отверженные оказались тогда, что называется, в чистом поле, без документов и удостоверений личности, без имён, без ясного будущего и личных вещей. Перед ними стоял выбор: измениться или погибнуть. Итель выбрал первое, отказавшись от всего, что казалось привлекательным до войны: от интеллигентной, мягкой сентиментальности, мечтательности и творческой жажды. Он забыл о музыке и литературе, которыми был напичкан с детства. Перестал флиртовать с женщинами, поскольку в новой, суровой жизни краткие романтические истории обходились дорого и безжалостно отнимали время. В селении безымянных время приравнивалось к жизни. А она была короткой и требовала слишком много времени для труда — только так можно было выжить и сделать эту неприглядную жизнь в тоскливых облысевших лесополосах и скудных степях более-менее сносной.

Итель овладел секретами приготовления еды, научился варить фирменную грибную настойку и женился на крепкой приземистой Аглае, научившей его всему этому и ещё многому, о чём Итель никогда никому не рассказывал даже после кружки хорошего вина. Грибную настойку Итель не пил, от неё сердце становилось каменным, а голову одолевала тоска и неодолимая, равнодушная ко всему, лень. К тому же некоторые ингредиенты при неумеренном потреблении грибного пойла могли вызвать мучительную рвоту и временную слепоту.

Аглая происходила из «сельского» сословия, и хоть не была красавицей, зато отличалась трезвым практическим умом, трудолюбием и покладистым характером. Она стала верной опорой во всех делах. Вместе с ней он построил тëплый деревянный дом и крепкую каменную харчевню, научился управляться с хозяйством и нехитрой бухгалтерией, а также — относиться к проявлениям человеческого несовершенства снисходительно и с пониманием. Благодаря Аглае Итель научился чувствовать людей, наблюдать за ними — не из любопытства, но из практической необходимости. Никто в округе не знал лучше Ителя, кому нужно налить ещё, а у кого — незаметно забрать кружку с ядовитым пойлом и напоить чистой водой. Кому можно отпустить провианта в кредит, а кому не стоит давать взаймы — всё равно не отдаст.

Но главное — Итель научился видеть людей без розовых очков, и при этом — сохранять к ним доброе расположение. А как можно было иначе? Именно они, люди, вдыхали жизнь в его харчневю, и приносили сюда то, без чего жизнь самого Ителя не имела бы никакого смысла, а скорее всего — давно бы угасла. Харчевня кормила его, она, по сути, и была его настоящей жизнью, его материальным продолжением в ненадёжном, зыбком мире безымянных. Больше Ителя с земным бытием не связывало ничего.

2. АГЛАИН СОН

Аглая приснилась Ителю на рассвете. Тихонько вошла в дом, вздохнула, обошла комнату, ревниво осмотрелась вокруг и присела в ногах, на краешек кровати. Итель затаил дыхание. Как долго он этого ждал! С тех пор, как Аглаю омыли, обрядили в лучшее платье, купленное ещё до войны на распродаже, уложили в простой сосновый гроб, отнесли на лесное кладбище и, утешая вдовца, помянули покойницу грибной настойкой в семейной харчевне — прошло столько лет, что Итель почти не помнил её лица.

— Милая … — пролепетал Итель. — Тебя так долго не было… Где ты пропадала так долго?
— Хороший мой, — ответила она шёпотом. — Не проходило и дня, чтобы я не наведывалась к тебе. Но ты никогда меня не видел. Всё смотрел сквозь меня, суетился…

Ителю вдруг стало трудно дышать, горло свело судорогой, и он заплакал, потому что вспомнил, что Аглая умерла когда-то по неизвестной никому причине. Упала на кухне, рядом с разделочной доской, на которой лежала выпотрошенная, голая бледно-розовая курица, и больше в сознание не пришла.
Суеверный, робкий от природы, Итель всегда боялся умерших. Он даже на кладбище никогда не ходил с тех пор, как похоронил её. Однако сейчас ему не было страшно. Вместо страха его сердце будто обволокло облаком плотной густой печали, сдавило так сильно, что ему показалось, что оно сейчас остановится.

— Не плачь, Итель, ты же мужчина… — произнесла она с жалостью. — Потерпи ещё немножко. Скоро всё у нас с тобой изменится к лучшему, всё наладится, вот увидишь, хороший мой.

Он потянулся к ней, хотел взять её руки в свои, но сил вдруг не стало, и на него навалился тяжёлый, как обморок, сон. А когда открыл глаза, в горнице было светло и пусто. Никого. Полежав так немного, он зажмурился и заснул опять, со слабой надеждой на то, что Аглая приснится снова и скажет ему во сне что-то важное, ободряющее. Ведь столько лет не снилась, хоть он и тосковал по ней. Это было несправедливо. Итель, хоть и был приземлённым, а иногда и грубоватым, но жену не обижал, и жили они душа в душу.

Аглая больше не пришла. Итель проснулся позже обычного. Вспомнил давешний сон об Аглае. Сердце защемило так, будто кто-то полоснул по нему электрическим током. Куда уходят умершие? Итель не знал. Но чувствовал, что за видимым повседневным миром кроется что-то ещё — огромное, как бездна, пугающее, как всякая бесконечность.

Он подумал: это Аглая приснилась ему, или там, по ту сторону, она увидела сон о нём? Стена между его понятным миром и миром иным, в котором всё было таинственным и слегка зловещим, в это утро для Ителя стала ещё тоньше, но оставалась непроницаемой, сколь бы тонкой ни казалась.

Глядя на дощатый пол у самой кровати, покрытый пёстрым ковриком из лоскутков, Итель вспомнил, как Аглая шила эту тёплую дерюжку, скрепляя крючком и нитками разноцветное тряпьё. Это было очень давно, ещё до того, как они сошлись окончательно и стали жить вместе. Спустил ноги с кровати, босиком подошёл к узкому окошку, приподнял пальцем холщовую занавеску. Солнце за стеклом вздрогнуло, приблизилось и ослепило. Итель отпрянул от окна, задёрнул занавеску и ещё некоторое время чувствовал себя, как слепой.

В юности, ещё до войны, Итель играл на скрипке и думал, что так будет всегда. Он мечтал преподавать в гуманитарной школе, где царил праздник и труд, звучала музыка, пахло масляными красками и акварелью. С тех пор иллюзий и амбиций у него поубавилось. Скрипка осталась в прошлом, в сгоревшем доме, вместе с книгами, умными бытовыми приборами и всем, что казалось тогда незыблемым. Вместе с домом он потерял и старых родителей. Аглая потом, несколько лет спустя, сказала:

— Итель, не ной, тебе просто повезло, что эти выродки тебя не застали дома.

Она, конечно, была права. В тот день, когда по окраине города прокатились первые погромы и поджоги, Итель попал на день рождения к школьной подружке, радуговолосой фее-пианистке, да там и заснул, выпив слишком много креплёного вина. Возвращаясь после подростковой попойки домой, он был раздавлен чувством вины: родители, наверняка, сбились с ног и не спали до утра. Нужно будет как-то объясняться. А что было объяснять? В семье легкомыслие осуждалось, а пьянство считалось презренным занятием. Ему предстоял тяжёлый, нудный разговор и невыносимый стыд. Он шёл домой с тяжёлым сердцем, обдумывая, что скажет «предкам» — так было принято называть родителей в компании подростков. Но слова, которые Итель перебирал в голове, никуда не годились. Ему попросту нечем было оправдаться.

А потом… Он почувствовал невыносимый запах гари и увидел толпу людей, и среди них полицейских, и всё то, что разорвало ему душу напополам, и о чём он больше никогда не хотел вспоминать.

3. СДЕЛКА

Побродив неприкаянно по пустому дому, Итель умылся, посидел немного на лавке у пустого обеденного стола, нехотя оделся и отправился на работу.
В харчевне уже царила духота, посетителей почти не было. Итель неуверенно прошёл между длинными столами к барной стойке. Сердце почему-то заколотилось в груди, будто от испуга. Да что ж такое-то, подумал Итель. Никогда не шалило, и нá тебе…
— Что-то ты неважно сегодня выглядишь, Итель! — искоса глядя на Ителя и щурясь от солнечного света, бившего в окно, обронил широкоплечий парень с серьёзным, слегка жестоким, лицом. — Что ж ты так долго сегодня не появлялся?

— Привет, Эрс. Что тебе нужно — скажи, всё сделаю в лучшем виде. Я что-то неважно себя чувствую сегодня. И ведь не пил ни капли…

Эрс, похожий на медвежонка, соответствовал своему имени — Эрскаин, медведь-шатун. Итель хорошо знал его отца, старого вдовца, Эйнара, который любил выпить и частенько наведывался в заведение Ителя, но почти никогда не задерживался здесь. Чаще всего Итель наливал чёртово снадобье в старую железную флягу, и Эйнар уходил пить домой. В селении у Эйнара не было собутыльников, да и друзей тоже. Потому он не любил пить в харчевне, на людях. Отводил душу дома, когда никто его видел, а потом засыпал и несколько дней не выходил на улицу из дому. Эрс вырос без матери, был замкнутым, к грибной настойке не прикасался. В глухих разговорах за глаза, подслушанных Ителем краем уха во время попоек односельчан, Эрса называли Душегубом. Поговаривали, что ему ничего не стоит убить человека. И что на его совести — не одно, а несколько убийств. Итель намотал на ус услышанное, на всякий случай. Но в глубине души считал это сплетнями, коих в селении безымянных водилось много.

Эрс кивнул и сказал вполголоса:
— Я сегодня приду сюда, к вечеру, со мной будет один человек. Не из наших. Приготовь понемногу всего самого вкусного, что у тебя есть. И две самых красивых кружки. Мы придём со своим вином.

Солнце зашло за край окна, в харчевне сразу стало сумрачно. Глаза у Эрса стали непроницаемыми, тёмными, как зимняя вода в реке. Поёжившись под его твёрдым взглядом, Итель подумал, что и впрямь, Эрс, наверное, мог бы убить человека.
— Да что с тобой? Может, тебе лучше нанять себе помощника, а самому отлежаться?
— Устал я что-то… — стушевался Итель. — Где ж найти-то помощника, да чтоб расторопный был, и не вор?
— Ну да, размечтался, — усмехнулся Эрс. — В твоей харчевне люди размякают, как в бане. А то ведь я могу привезти тебе помощника, есть один на примете — в другом селе, правда.
— Кто такой?
— Один сирота, Анхель. Правда, он немножко того… Не то чтоб с придурью, но странный. Блаженный он какой-то, короче. Красть он не станет. К настойке не пристрастится, если силком не заливать это пойло в глотку. Не болтливый…
— Так приводи! — обрадовался Итель. — Пусть у меня и живёт, пока не надоест. Я всё равно один. Иногда, знаешь, волком выть хочется. Будет кому, если что, подстраховать меня. Это ты хорошо придумал, Эрс! А родня у него есть?
— Нету. Давно когда-то, говорят, семью ловцы увезли. Он как-то спрятался. Не заметили его, наверно. Да не бойся, он без причуд. Обычный сельский дурачок. Вырос, как трава, соседи подкармливали. Это лучше, чем какой-нибудь местный пьяница.
— И то правда… — растерянно согласился Итель. — Он же не из этих? Родню-то его забрали, как … — он снизил голос до шёпота: — Как чудотворцев?
— Ерунда это всё, — с досадой махнул рукой Эрс. — Просто кто-то донёс по злобе, напраслину возвести на любого человека можно запросто. Может, дом кому-то приглянулся, или то, что в доме. Не верю я во все эти байки.
— Я тоже, — облегчённо согласился Итель.
— Так я завтра съезжу, привезу его. Лады?
— Лады! — ответил Идель. — Чем я отплачу тебе?
— Не надо ничего. Пристроишь пацана — и хорошо. Ты лучше приготовь что-нибудь повкуснее.

Ударили по рукам, как после заключения сделки. Это и была сделка своего рода. Итель знал, что ему придётся ещё не раз оказать какую-нибудь услугу Эрсу. Его это не смущало, в конце концов люди не могут быть независимыми друг от друга, а вся разумная жизнь состоит из разного рода ответных услуг, которые люди, однажды ударив по рукам, оказывают друг другу.
Глядя вслед Эрсу, Итель вдруг подумал: а не так уж и плоха она, эта грёбаная жизнь.

4. СКРИПКА

Подросток оказался хлипким, белобрысым, с розовыми ушами, сквозь которые просвечивал солнечный свет. Безмятежное узкое лицо, белёсые ресницы и бледная кожа, усеянная золотистыми конопушками, делали его похожим на девчонку. Рядом с крепким, рослым Эрсом он выглядел совсем хрупким, даже до плеча ему не доставал.
Взглянув на него, Итель разочарованно вздохнул. Как этот цыплёнок управится с делами, которых было множество здесь, в харчевне, и большинство из них требовало физической силы? Одним словом, малёк.
Но делать было нечего, уговор дороже денег — Итель дал обещание взять к себе Анхеля, значит, должен исполнить. Подводить людей Итель не любил. Должником крепыша с кличкой Душегуб — быть не хотелось. Тем более, Эрс не раз вступался за Ителя, когда к хозяину харчевни подкатывали любители поживиться на дармовщинку.

Беспредельщиков с уголовными замашками в селениях безымянных после войны осело много. Их боялись, не спорили. Платили дань — в обмен на защиту и покровительство. Большинство из них перебили друг друга в первые же годы исхода из Мрана — в то время они делили между собой власть на территории зоны отверженных. Те же, кто уцелел в бандитских разборках, стали вести себя потише, занялись какими-то тёмными делами. Но время от времени волчата помоложе сбивались в небольшие стихийные шайки и прессовали селян, особенно тех, у кого спорилось какое-нибудь дело.
Наскочили и на Ителя. Явились в харчевню и выкатили целую телегу условий, да таких, что Итель бы разорился с их аппетитами! Тогда и вступился за хозяина харчевни Душегуб.
Что и как там происходило, Итель не знал, и даже интересоваться поостерёгся. Но после недолгого разговора с Душегубом на заднем дворе харчевни, парни заказали грибной настойки и поросёнка, поужинали и убыли в неизвестном направлении.

— Ты что, вместо меня решил нанять этого заморыша? Драить миски и кружки? — прошипела Ителю на ухо грубоватая, приземистая помощница с угрюмым лицом и зычным именем — Ула. Уверенная, нахрапистая, она приходилась ему некровной роднëй — была племянницей покойной жены.
— Да он кастрюлю не удержит в руках! — хохотнул Итель. — Куда ему на твоё место-то… Не волнуйся, тебя никто не заменит, и я тебя никогда не выгоню. Хочешь — возьми его подручным, пока на «подай-принеси». А потом видно будет, что ему можно поручить.

— Хорошо, — согласилась Ула. — Но зачем ты вообще его взял, нахлебника? Он же совершенно бесполезный.
— Бесполезных людей не бывает. Любой человек хоть на что-то, да сгодится. Не вздумай донимать да изводить малька. У него заступник серьёзный. И полезный.
— Душегуб что ли, заступник?
— Да, он самый.
— Что ж сразу-то не сказал, тогда другое дело.

Ула была похожа характером на Аглаю — в меру агрессивная, хваткая, но всегда — трезвая и здравомыслящая. В том, что Ула не будет гнобить Анхеля без нужды, Итель был уверен.

Весь день новый работник отирался на кухне, внимательно приглядывался к работе, к обстановке. Выполнял мелкие поручения старательно. Ула осталась довольна. Мальчишка оказался понятливым, уважительным, со сноровкой. В конце дня Итель отвёл Анхеля к себе домой, показал отдельную комнату, где сам бывал редко. Здесь никто никогда не жил, не спал. Дом строился, ещё когда была жива Аглая — с заделом на будущих детей. Но детей не случилось. Аглая так и умерла беременной, не успев ни родить, ни даже растолстеть как следует.

— Если тебе что-нибудь будет нужно, скажи. Ты что-то умеешь делать?
— По дереву могу… Люблю вырезать всякие фигурки.
— Игрушки? Для детей?
— Нет. Просто фигурки.
— Для чего они нужны?
— Просто… — Анхель пожал плечами и покраснел. — Для красоты…

Итель был сражён. Такого он не слышал много лет. Надо же… Для красоты! А парень-то не такой уж дурачок. Сердце у Ителя трепыхнулось и затихло.
— Хочешь, покажу тебе что-то? Идём со мной.

Отодвинув комод в горнице, Итель склонился над дощатым полом, нащупал в полу железное кольцо и приподнял. С тех пор, как был построен дом, он открывал этот тайник всего несколько раз, чтобы положить туда вещи, которые ему были дороги, но которыми он никогда не пользовался. А зачем он хранил этот бесполезный хлам — сам не знал.

Пошарив под досками, Итель извлёк на свет футляр со скрипкой. Этот секрет он хранил даже от жены. Хотя, наверное, Аглая знала о тайнике. Она знала наизусть каждый сантиметр в этом доме. Скрипку он как-то выменял у одного бандита на уйму еды и настойки, когда тот организовал пышные поминки своим погибшим в разборках подельникам. Она была, пожалуй, даже получше той, которая сгорела во время пожара. Итель спрятал её до лучших времён, которые так и не наступили.

Футляр открылся, тихо клацнув крошечным замком.
— Это что? — спросил Анхель, дотронувшись пальцем до диковинного предмета.
— Это скрипка.
— Для чего она?
— Для музыки. Я когда-то учился на музыканта. Когда был таким, как ты… — Итель запнулся, засмеялся. — Таким же… лопоухим.
— Ох ты… — выдохнул Анхель. — Какая красивая…

Паренёк любовно погладил кончиками пальцев изогнутые очертания эфы, дотронулся до шейки, до завитка, поочерёдно прикоснулся к струнам.

— Покажи, как она работает!
Лицо Анхеля оживилось, выражая любопытство и восхищение.
Итель снова почувствовал суматошное сердцебиение, будто вместо сердца у него внутри затрепыхалась маленькая птичка. Неуверенно, неуклюже и нежно, он взял скрипку в руки, прижал к подбородку, робко провёл смычком по струне. Скрипка отозвалась то ли стоном, то ли тихим протяжным мяуканьем. Итель взмахнул смычком ещё, извлекая странный, много лет не слышанный, звук. Потом ещё, и ещё. Звуки были шершавыми, скрипучими, они царапали слух и производили пугающее впечатление. Наконец, скрипка сдалась. В тишине дома раздался чистый, глубокий звук, похожий на волнующее контральто красивой женщины.

Итель закрыл глаза и плавно опустил смычок. Потом осторожно опустил скрипку в футляр.
Лицо Анхеля выражало сочувствие столь живое, что Ителю на миг стало самому себя жалко.

— Извини. Я много лет не прикасался к ней.
— Это ничего… — тихо произнёс Анхель. — У меня тоже получались поначалу некрасивые штуки. Уродцы. А потом — наладилось.

Они помолчали, сидя перед распахнутым футляром. Итель некоторое время рассматривал Анхеля, как тот клюëт носом после трудового дня. Потом сказал:
— Давай-ка спать. Завтра я спрошу у Эрса, может, остались какие-то инструменты у его отца. Раньше он резал по дереву. Всякие полезные вещи мастерил.

Над селением сгустилась ночь. Итель ещё долго ворочался в кровати, думая о скрипке. Морщился, вспоминая о звуках, которые ему удалось добыть из забытого музыкального инструмента огрубевшими руками. Наверное, смешное зрелище — изящная скрипка в руках обрюзгшего стареющего лавочника. Он уже почти заснул, когда в тишине, из-за закрытой двери в комнате Анхеля, послышался тихий, печальный скрипичный звук, потом ещё один, и ещё. Сквозь дрёму Итель вслушивался в звуки, нарушающие тишину, с безотчетной тоской и жадностью. Ему даже на мгновение пригрезился в этих звуках забытый голос Аглаи, которой больше не было на свете.

Продолжение следует