– Вот ты думаешь, чудес не бывает… – протянул дед, дотрагиваясь до моей руки, в которой был зажат сотовый телефон.
Я вздрогнул от неожиданности и недоумённо посмотрел в его прищуренные хитрые глаза.
Поймав мой взгляд, старик усмехнулся и подмигнул. В этот момент объявили об отправлении поезда, вагон качнуло. Дед от внезапного рывка подался вперёд. Его лицо на мгновение оказалось совсем близко, и мне стало почему-то не по себе. Поезд начал набирать скорость. Скрипя и потрескивая, колёса мерно отстукивали привычный ритм.
– Вы о чём? Мы знакомы? – спросил я, поёживаясь и пряча телефон в карман.
– Тихон я, – буркнул под нос дед.
И тут же поинтересовался:
– Студент, небось?
– Студент, – кивнул я и отвернулся к окну, вглядываясь в мелькающие силуэты деревьев.
– А имя-то есть у тебя, студент? Али не скажешь? Засмущался, поди? – осведомился старик и добродушно засмеялся, запрокинув лохматую седую голову назад.
Окладистая борода непонятного серо-сизого оттенка затряслась в такт старческому сухонькому смешку. Я с удивлением отметил белые и ровные зубы.
«Словно чеширский кот из сказки про Алису» – подумалось почему-то мне.
Я раздражённо передёрнул плечами и нарочито серьёзно ответил:
– Владимир меня зовут. Нет, не смутился.
– Вона как. Володимир. Хорошо. Так я и говорю. Учишься, значит, науке. А наука – вещь серьёзная. Какие уж там чудеса. А ведь бывают, милок. Только не каждому видеть дано. Так-то.
Старик опёрся на столик локтями и начал медленно крутить на безымянном пальце массивную печатку из почерневшего серебра. В центре её был изображен всадник в рыцарских доспехах с обнажённым мечом.
Я не смог удержаться от восклицания:
– Ого. Какая старинная и красивая вещь у вас! Откуда такая?
Дед многозначительно кивнул и, важно откашлявшись, сказал бархатным голосом:
– То-то и есть. Чудо. Это Настюшка моя подарила мне, когда я безусым пацаном на фронт уходил. Сказала, что ангел-хранитель изображён. Родовая печать-то, семейная. Так разве я поверил? Война – это тебе не сказка. Но всякое бывает. Помог хранитель-то...
Голос старика на мгновение предательски дрогнул, и мне показалось, будто тень мелькнула по морщинистому лицу, и глаза заволокло слезами. Но дед тут же взмахнул костлявой рукой в воздухе и пробормотал:
– Простите, братки, что остался жив. Светлая память вам.
Я заёрзал в нетерпении, ожидая рассказа, но старик, будто вовсе не замечая моего интереса, погрузился в себя, беззвучно шевеля губами и покачиваясь в такт поезду.
В открытое купе заглянула румяная кареглазая проводница, проверила билеты и защебетала задорным голосом:
– Чай-кофе не желаете? В соседнем вагоне – ресторан.
Дед радостно закивал:
– Чайку, милая. Два стакана. С сахаром. Кусковой-то есть?
– Поищу, дедушка, – понимающе протянула проводница и растаяла в глубине вагона, оставив после себя нежный аромат цветущей сирени.
Через пять минут дед с наслаждением отхлёбывал глоток за глотком крепкий душистый чай, каждый раз макая в стакан кусочек сахара и посасывая его с полузакрытыми глазами. Наконец, удовлетворённо крякнув, он продолжил разговор, словно и не прерывал его до сих пор:
– Так я и говорю, судьба. Кому – погибель, а кому – спасение. Зима тогда злющая была, январь 1943 года. И мне – восемнадцать. Мальчишка совсем. Помню, отправили нас «языка» добыть. Двенадцать бойцов с командиром. А всего-то чуток до неприятеля по нынешним меркам. Как потом мы уже поняли, разделяло нейтральную полосу минное поле. Да кто ж знал... Шли, конечно, ночью. Боязно и холодно до чёртиков. Когда наткнулись на первую мину, уже далече прошли по полю. И возвращаться так же опасно по темноте-то. Решили всё-таки вперёд двигаться. Задача боевая поставлена. Всё казалось, что вот-вот грянет взрыв и разорвёт на куски. Да что может быть страшнее для юнца? Каждый шаг с трудом давался. Ногу заносил и молился про себя всем богам, хоть и комсомолец был, да и молитв никаких не знал, но бормотал чего-то. Уж и не помню.
Дед внезапно вздрогнул и закрыл трясущимися ладонями глаза, медленно закачался из стороны в сторону, жалобно шепча что-то.
Я осторожно кашлянул и сказал сочувственным голосом, пытаясь отвлечь старика от грустных мыслей:
–Конечно, страшно. Я же понимаю. Война. Но ведь победили.
Дед опустил руки и, глядя на меня слезящимися васильковыми глазами, пробормотал:
– Да что вы сейчас понимаете в войне. Победили. Сколько народу безвинного полегло. Эх…
Достав из бокового кармана куртки синий платок в крупную клетку, старик вытер глаза и щеки, затем шумно вздохнул и продолжил:
– Так прошли минут пять. И вдруг – Баах! Словно змей, из-под земли вырвалось чёрно-красное пламя. Раздался взрыв. На мгновенье я тогда присел и зажмурился. А когда открыл глаза, Пашки, шедшего впереди, нет. Только что он был, и вот его нет. Вокруг тишина. Ни стона, ни звука. Все замерли. Стоим и на командира смотрим. А он знак дает – вперёд, мол. Оставалось метров сто всего. Потихоньку двинулись, а тут россыпью из леса очередь автоматная по нам. Немцы. Смотрю, друг за другом наши ребята, как подкошенные, падают. Кто-то побежал, и снова взрыв. Меня взрывной волной отбросило, оглушило. Я сознание потерял.
Крупные красные пятна поползли по серым старческим щекам, и капельки пота выступили на покатом лбу, руки задрожали.
Заметив, что дед разволновался, я осторожно спросил:
– Вам тяжело вспоминать. Может, не стоит сейчас об этом?
Тот возмущённо отмахнулся:
– А когда стоит? Мне уж восемьдесят девятый годок идет. Не проживу долго. Так-то, милок. Нет уж, слушай.
Дед крякнул огорчённо и продолжил рассказ:
– Очнулся рядом с воронкой от разорвавшейся мины. Ребята мёртвые вокруг. Немцы к каждому подходят, проверяют, есть ли чем поживиться. Да и раненых добивают. Жалеют патронов, кинжалами орудуют. А печатка у меня на пальце сверкает. Я перед вылазкой надел, Настену вспоминая. Перстенёк намертво тогда и сел. Пальцы опухшие были и не снять. Ребята посмеялись, но решили после разведки эту проблему решить. Некогда было. Судьба.
Дед помолчал, взъерошил чуб на седой голове и грустно добавил:
– Парочка фрицов всего рядом и была, когда я в себя пришёл. Остальные, видать, вперёд ушли. Вот одному рыжему пруссаку и приглянулся мой перстенёк. Ему бы проверить, жив ли я ещё, а он от нетерпения ко мне-то наклонился и давай тягать печатку с пальца. Она не идёт. Пыжится рыжий, сбросил автомат. Я прикинулся мёртвым и ни гу-гу. Сквозь щёлочки глаз смотрю, он нож достал. Палец, значит, резать. Тут я и вдарил ему по-нашему. От души. Нож выкатился, и мы вместе сцепились. Только я-то от злости за ребят сильнее оказался. Быстро прирезал гада. А тут второй на меня напал со спины и, как клещами, сжал мне горло. Дыхание перехватило, в глазах поплыло красное с чёрным. Не знаю, как изловчился, но ударил фашиста каблуком в живот. Хватка его и ослабла, я впился ему в горло руками, теперь уж он захрипел. Как я тогда контуженный назад полз по минному полю, не ведаю. Ноги отморозил, но в живых остался. Один...
Дед снова замолчал, отвернувшись к окну, не глядя на меня.
Я не решился задавать вопросы, у самого ком в горле встал. Так мы и проехали остаток пути в тишине. Уже прощаясь, на выходе из вагона дед вдруг прижал меня к груди и прошептал в ухо:
– Живи, сынок. Мир береги...