Два месяца, как оставлены заботы о доме, муже и сыне. Каждый день после работы я в хосписе. По выходным тоже.

Дома умирать отцу невыносимее: он из другого города – получать лекарства здесь, без прописки, бесчеловечно сложно. А в больничке просто, и под присмотром врачей он всё-таки.

В мыслях отца нет ни внука, ни сына, ни меня. Только мама: как она на работе в столичном граде, что нового, приедет ли... Но со мной ожиданием приезда не делится. Просто знаю.

Кто-то наверху смилостивился, научив меня "забываться". На предельной громкости в наушниках, растворяясь на время в любимых композициях Майкла Наймана, оглушённая, простаиваю перед окном, выходящим на залив, пока отец спит.

Выхожу из палаты, брожу по коридорам, подолгу рассматриваю профессиональные живописные работы. Что за художники принесли в дар свои полотна? Сами умирающие, их родственники или друзья-коллеги? В дальнем крыле хосписа находится зимний сад. Добредя до него, сижу среди ухоженной зелени на белой скамье в первый и последний раз. По светлому полу свободно ползают туда-сюда черепахи, наползая мне на тапки, в больших аквариумах плавают красивые рыбки. В таком саду обязательно должны были оказаться и певчие птички в клетках, но не запомнились.
Ни попасть в этот уютный зимний сад, ни посидеть на балконе, ни проехаться в коляске по дорожкам весеннего густого парка отец так и не согласился. Ему, наверное, не хотелось видеть остающуюся без него улыбающуюся жизнь.

Наконец, к майским праздникам приехали проведать отца мама и мой брат Тима. Утренние лучи залили просторную палату. Создался особо тесный круг: отец лежит, мама и брат стоят по обеим сторонам у изголовья.

Я застываю у двери, против света и против них. Тёмные силуэты, объединённые светящимся ореолом оконного проёма и тишиной. Отворачиваюсь и ухожу на работу, опять до предела врубив громкость на плеере.

А кто-то свыше уже знает, что завтра ранним утром мне нужно будет подписывать документы и забирать мешок с вещами.

И что позже, многое простив отцу, свяжу в памяти его и любимую музыку.