У меня был приятель в седьмом классе: Боря В. Он был высоким, нескладным, немного сутулым и добрым. Таких ребят много - они не претендуют на роль лидеров, да и если бы претендовали - у них ничего бы не вышло: в лидеры обычно выбиваются нагловатые беспощадные подростки, умеющие и желающие доказывать своё превосходство над другими. Уметь обрезать, высмеять предполагаемого соперника, уметь себя "поставить" в коллективе зверёнышей, а подростки - именно зверёныши по своей натуре, это далеко не каждому удаётся, да и далеко не каждому нужно.

Пора ухаживаний ещё не наступила, и наши приятельские взаимоотношения подпитывали в основном книги из наших библиотек: я забегала к Боре в гости, якобы, чтоб узнать домашнее задание, но в основном за Жюль Верном, собрание сочинений которого украшал шкаф Бориных родителей. Я не помню каких-то особых задушевных разговоров во время моих посещений, со мной куда охотнее болтала дружелюбная мама Бори. Cам-то он был стеснительным молчуном, но когда ты приходишь в чей-то дом, тебя приветствуют, угощают, снабжают интересными книгами, ты поневоле симпатизируешь хозяину и считаешь его своим приятелем.

В седьмом классе началась эпопея вступления в комсомол. Я была одной из первых, кого приняли в эту организацию; причём я очень хотела
почему-то туда поступить. Мне по юности казалось, что в комсомол принимают самых-самых, но именно на примере Бори мне открылась разница в представлении о "самом-самом" обычного человека, в просторечии мещанина, и у политически грамотного гражданина. Мы должны были высказаться, обосновав своё "за". Я высказывалась одной из первых и сказала, что Боря - самый добрый парень в классе; он даже умирающего уличного котёнка где-то подобрал и выходил. Тут-то и оказалось, что доброта - это нечто второстепенное, настоящего комсомольца никак не характеризующее. Главное - это принципиальность, готовность пожертвовать собой во имя высоких принципов, политическая грамотность и выполнение своего гражданского долга. А Боря, как выяснилось, ничем свою принципиальность не проявлял, да и к своему гражданскому долгу относится спустя рукава: перебивается с троечки на четвёрочку. Помню, как я растерялась после этого объяснения, - на меня как ведро холодной воды вылили. А несчастный Боря стоял у парты весь красный и молча переминался с ноги на ногу. На перемене мы даже не подошли друг к другу из-за какой-то ложной стыдливости: я мысленно бранила себя за своё глупое неуместное выступление, а он мучительно переживал свою неудачу. Через полгода Боря, естественно, стал комсомольцем: в восьмом и девятом классе принимали почти всех без придирок и дурацких рекомендаций, а в десятом пытались уже насильно загнать в комсомол белых ворон, туда почему-то не поступивших: они портили статистику школы.

Когда мы перешли в восьмой класс, Борю перевели из нашего "А" в "Б", и наши встречи постепенно сошли на нет. Жюль Верна я всего прочитала; домашние задания в разных классах несколько отличались друг от друга; разговаривать было особо не о чём. А после окончания школы я вообще его не встречала, как не встречала и многих моих одноклассников: парней почти всех забрили в армию, с девочками из класса я была не очень дружна. Редкие новости я узнавала при случайных встречах.

Однажды, лет через 5-6 я столкнулась в парке с девочкой из бывшего десятого Б. Она, обрадовавшись нашей встрече, тут же затарахтела о своих одноклассникaх. Мне, признаться, все эти истории были как-то фиолетовы: в школе я была малообщительна, и ребят из соседнего класса знала лишь по именам да внешнему облику. Новости подошли к концу, и моя знакомая, уже прощаясь, добавила:
- Борю В. помнишь? Такой длинный, нескладный? Который и драться-то никогда не умел, и слова из него не вытянешь... Так его в Афган забрали.
- И что? - холодея почему-то, спросила я, - он вернулся?
- Вернуться-то вернулся - кивнула знакомая, - но он вернулся контуженным; всё забывает, соображает туговато. Он, вроде, после армии хотел опять в институт, но какой теперь институт. У него сейчас инвалидность. Еле на медбрата взяли в соседнюю больницу. Жаль его маму, говорят - очень приятная женщина: одна сына поднимала, только на него и надеялась... Ну да ладно, мне пора!

Я кивнула, прощаясь. Мне тоже было очень жалко и Борю, и особенно его маму. Ты растишь ребёнка, сплетаешь из своих фантазий на будущее этакий каркас доброго молодца, который подрастающему малышу суждeно заполнить собой, своею счастливой судьбой. Ты мечтаешь, что ребёнок вырастет настоящим богатырём, пойдёт в университет, женится, приведёт к тебе внуков. И как только мечты начинают сбываться и парень подрастает, кончая школу, у тебя его отбирает государство и увозит чёрт-те куда, в проклятую, никому не нужную афганскую пустыню. А там твой мальчик, твоя кровиночка - как сын Вильгельма Телля с вечным яблоком на голове, и все стрелы, то бишь, пули, летят именно в него. А ты живёшь от письма к письму, от письма к - дай Бог - не цинковому гробу, потому что они, говорят, частенько приходят к матерям таких же несчастных. И ты молишься, истово молишься Богу, в которого почти не веришь: "Господи, сохрани мне моего бедного мальчика!", и он таки возвращается, возвращается инвалидом, и уже ни внуков, ни будущего, а крохотная пенсия, на которую не особо проживёшь. И всё же...
Стрела попала в яблочко, но твой ребёнок остался жив, хоть и не очень здоров...

Нам как-то повезло. Из всех моих одноклассников в Афганистан угодил только Боря. За свою долгую жизнь я встретила ещё несколько человек, побывавших этом аду; все они были искалечены, если не физически, то душевно. Никто не вернулся невредимым. Ненавижу войны!