Длинными зимними вечерами я часто пересматриваю семейные альбомы. Фотографий много и среди них есть очень старые. В то время было принято собираться всей семьёй и оставлять память о встрече. В детстве нас окружали молодые дяди, тёти – братья отца и их жёны, потом мы становились старше, а они старели. Сейчас уже никого из них не осталось в живых. Только фотографии сохранили родные лица.



Феодора – первая слева в нижнем ряду. На снимке – её дети, внуки и, вероятно, соседи.

Я помню, как жила наша большая семья. Бабушка всех объединяла. К ней слетались её дети из разных городов уже со своими детьми. Работали – строили, производили кокс и металл, создавали технику.

Дом, где родился мой отец, располагался у подножия холма на ровном месте, дальше был склон, а внизу огороды и вишнёвый сад. Ещё дальше – не быстрая извилистая речка. Рядом с домом находился вырытый в земле подвал. Это был настоящий подземный замок. В сильную жару там было прохладно, даже немного стыло. На входе стояла крепкая деревянная дверь, и в подвал вела каменистая лестница. Спуститься в подземелье для детей было любимым занятием. До войны там всегда стояла бочка с квашеной капустой, кадка с огурцами, разные овощи и другие припасы.

О войне мне рассказывал отец и часто вспоминал эту историю. Ему было тринадцать лет, когда начались эти страшные события. Два старших брата сражались на фронте.

Время было голодное. Феодора, его мать, ходила по дому и складывала в сумку всё, что осталось из вещей, которые можно было выменять на продукты. У дочери Александры было двое сыновей – Валику девять лет, а Толе всего один год. Мать собиралась ехать поездом и ориентироваться на месте, где получится найти деревню, в которой что-то выменять. Но ехать одной было очень опасно, могли и арестовать за спекуляцию, поэтому Александра собиралась ехать с ней. Два маленьких сына оставались на попечение младшего сына Феодоры Алексея, моего отца.

Мать обняла сына, потом меньших внуков и сказала:

– На тебя их оставляю. Знаю, что тяжело будет, но делать нечего.

Крупа, несмотря на жёсткую экономию, быстро закончилась. Надо было добывать хоть какую-нибудь еду. Маленького Толю нельзя было оставлять одного, и Валик остался дома. Опираясь на костыль, – Алексей был инвалидом с рождения, рано утром он вышел из дома, взял свободной рукой тачку, положив в неё нож, и потихоньку отправился в поле.

Выйдя за ограду, он остановился и окинул взглядом поле, озарённое ласковым, мягким светом. Внизу была речка и доносились короткие металлические звуки лягушек, а поодаль заливались соловьи, рассыпая мелодичные трели своей песни.

Поле расстилалось далеко вперёд, и казалось, что край его приподнимается и травы тянутся к небу. Прямо перед собой он увидел стебли тёмно-красного цвета с тонкими веточками, обильно усыпанными мелкими зелёно-синими овальными листьями, окантованными белыми ворсинками. Чабрец… весь в лилово-розовых маленьких цветах – его любила и собирала мать, она бережно срезала веточки с цветами выше ширины ладони от поверхности земли.

Алексей сразу узнал сильный маслянисто-пряный запах с лёгкой горечью. Он поднёс к лицу маленький кустик, вдохнул аромат и растворился в нём. Затем срезал ещё несколько кустиков, чтобы заварить детям чай.

Феодора знала травы и применяла чабрец или богородскую траву от простуды, болезней живота, кожных высыпаний. Ещё она говорила, что чай с чабрецом надо пить, когда тоска и грусть нападает. А иногда использовала эту траву, как приправу. На день успения пресвятой Богородицы, по обычаю, Феодора всегда украшала травами и цветами икону Божьей матери. В доме была очень старинная икона. Её берегли и никогда не думали продавать.

А на Троицу Феодора собирала много травы и дом засыпала зеленью. Даже пол застилала листьями, стеблями, обязательно свежими, сочными, зелёными. Эти простые, казалось бы, вещи наполняли жизнь светом и радостью.

На несколько минут Алексею показалось, что нет войны, голода, страха, есть только широкое июльское поле, тёплое солнце и лёгкий ветерок, и он подумал – когда закончится война, непременно пойдёт учиться и будет строить дома, школы, больницы и кинотеатры…

На коленках нарвал полную тачку травы. Затем поднялся, одной рукой опёрся на костыль, а другой повёз тачку.

В первом дворе неопределённого возраста женщина сказала – самим есть нечего и выгнала его. Во втором – селяне молча отвернулись. Наконец, на самой окраине, где одиноко бродила рыжая, неизвестно как уцелевшая курица, и тихо мычала привязанная к столбу исхудавшая корова, Алексею удалось выменять у стариков тачку травы на стакан прелой кукурузы.

Придя домой, он сварил кашу, передал тарелку старшему Валику, а для Толика кашу размазал по тарелке, чтобы она не была горячей. Толик скоро заснул, а Валик пошёл собирать дрова.

Алексей вспомнил, что мать варила борщ из крапивы, и вечером собрал немного травы и ягод в саду. Картошка, хотя и вялая, ещё была. А утром он опять пойдёт в поле, чтобы нарезать побольше травы и выменять на какую-нибудь крупу.

Мать с дочкой вернулись через неделю, очень уставшие, но привезли небольшие мешки крупы, муки и даже немного сала.

Отец закончил свой рассказ и задумался. Мы, его дети, знали, что он часто возвращался мыслями в свой родной дом. Там долгое время жил его старший брат Николай и он часто приходил к отцу. Они сидели на веранде или у крыльца и разговаривали на украинском языке. До нас долетали отдельные слова, но занятые своими делами мы и не прислушивались. Только потом, спустя много лет из отдельных мгновений, запавших в память, сложилось понимание, что семья была крепкой потому, что наша бабушка несла в себе глубокую силу рода.

Эхо войны долго не уходило. В нашем доме было много книг о тех суровых днях, некоторые было страшно читать – там было и о концлагерях, и боях. В школе нас учили, что главные участники истории – люди и время. Одно помогает не забывать другое.

К праздникам всегда учили военные стихи, были построения, линейки. Обязательно проводили репетиции, и я помню, что никак не могла прочитать стихи с должным драматизмом, наверное, от волнения. В строке Рождественского «О тех, кто уже не придёт никогда, – заклинаю, помните!» из стихотворения «Реквием» я произносила слово «помните» не с сильным ударением на первый слог, а как-то вопросительно. Учительница рассердилась и отдала это стихотворение другому ученику. И я до сих пор помню этот случай с чувством вины.

Играли мы и в партизан, и в разведчиков. Перед нашим домом начали строительство многоэтажного дома и вырыли длинные траншеи для фундамента. Там был и штаб, и полигон. Девочки мечтали быть лётчицами, врачами, а мальчишки в самодельных погонах и с деревянными автоматами устраивали атаки и сражения, словно зная, что каждое поколение переживает свою войну.

А отец не мог забыть голод и всегда кормил всех бродячих кошек, собак. У людей в то время еды уже хватало.



Феодора – вторая справа в нижнем ряду. На снимке – её дети и внуки. Во верхнем ряду – над ней – мой отец. В центре – женщина в платье с белым воротником с девочкой – это моя мама и я.

В детстве бабушка жила с нами, и у её тела никогда не было запаха старости, наоборот, мне всегда казалось, что от неё исходит какой-то особенный аромат, а она улыбалась и говорила – чабрец, моя любимая трава, у моей постели всегда веточка стоит.

Позже, когда вторая мировая война уже стала историческим моментом, рассматривая старые фотографии, я задумывалась, как те, кто остался в живых, сумели сохранить в своей душе такой чистый, лучезарный мир, любовь и веру в справедливость. Как они умели радоваться жизни.