Моя бабушка, Ольга Михайловна, была человеком лёгкого и светлого характера. Родилась и жила с родителями в подмосковной деревне, после школы поступила в МГУ на биологический факультет, но учиться помешала начавшаяся война. Молоденькая бабушка вернулась домой и пошла работать на военный аэродром в соседнем поселке Чкаловский фотолаборантом. Там она, не выходя из фотоателье, встретила свою судьбу. Молодой военный с Кубани зашел сфотографироваться на документы. К нему вышла девятнадцатилетняя красавица и сказала: «Смотрите на меня!» Ну и всё. С тех пор только туда и смотрел. Через год родилась у них дочка, будущая моя мама. Дедушка был на фронте, о чудесном событии узнал только через три месяца. Бабушка работала, тушила «зажигалки», участвовала в каких-то мероприятиях гражданской обороны, короче, жизнь кипела (по крайней мере, так явствовало из её рассказов о том времени). Малышку растила бабушка Маня, моя прабабушка.
После войны дедушка вернулся с небольшой контузией. Детей долго у них не было, и бабушка огорчалась. Рассказывала потом: «Я бы и десять родила, и выкормила, и вырастила бы!» Она очень любила деток, была чудесной, ласковой няней, умелым поваром, требовательной учительницей, притом еще талантливейшим массовиком-затейником! Это все я узнала позже на своём собственном опыте. А тогда она втайне молилась о детях и через десять лет родилась моя тетя Катя и еще через год с небольшим – долгожданный сынок, Коля. Семья переехала в Москву, дети стали учиться музыке в легендарной Гнесинке, дедушка устроился на хорошую работу. А бабушка с удовольствием окунулась в домашнее хозяйство. Профессию она так и не получила, но от этого нимало не страдала. Она полноценно и прочувствованно жила жизнь московской обывательницы послевоенного времени. Поначалу своей квартиры не было, жили они в коммуналке. Бабушка общалась с соседками, в очередь мыла кухню и санузлы, «доставала» продукты, готовила их по «Книге о вкусной и здоровой пище», гордилась тем, что умела из одной курицы, если она счастливым моментом появлялась, приготовить несколько блюд, которые ещё и не повторялись; шила себе и дочкам платья, делала лоскутные одеяла и коврики, выращивала рассаду помидоров и, каждую весну переезжая на добрых полгода к себе в деревню, сажала там огород. Вела дневник, почти ежедневно отмечая погоду и потом сравнивая – какая погода была в какой-нибудь день в прошлые годы…
Время шло, дети росли, квартира появилась, стараниями дедушки, своя. Когда родилась я, бабушка расцвела, как цветы у неё на подоконниках после поливки, и бросилась меня нянчить. Вот я и помню с тех пор её добрые руки, её вкуснейшие обеды, её обильные и многолюдные праздники с невероятной, к тому же, культурной программой: были театральные постановки, были интереснейшие стенгазеты со стихами и рисунками, шарады и викторины, и, конечно, великолепное пение, и сольное и хоровое, вся семья пела!
Бабушка с лёгкостью знакомилась с людьми, в том числе и со своими зятьями-невестками, включая многочисленных кандидатов на эти почётные места, а также с их мамами-папами. Она подолгу обсуждала с ними по телефону всё, что только можно, и частенько звала в гости, всегда щедро угощая изысканными яствами и душевными беседами. Все всегда её любили и прощали небольшие милые слабости. Ведь у кого их нет? В частности, бабушка временами грешила излишней сентиментальностью и наивностью. Она могла на голубом глазу задать человеку вопрос, от которого тот краснел и начинал сверлить взглядом пол, но на неё за это не обижались, а только посмеивались: ай да тётя Оля! И она, действительно, никогда никого не обидела бы нарочно.
Когда молодые друзья бабушкиных дочерей, а позже и мои, приезжали к ней в деревню, где она по-прежнему живала с весны до поздней осени, она всегда старалась извлечь из этого максимальную пользу. С возрастом всё труднее становились для неё садово-огородные работы. Дедушка тоже не молодел. А сын, Коля, ни до каких работ принципиально не допускался, ибо был пианистом и должен был «беречь руки». К тому же, он с ранней юности вёл такую насыщенную концертную жизнь, что в деревне, практически, не появлялся. Поэтому, любой молодой мужчина автоматически рассматривался как возможность вскопать грядки, обрезать ветки, поставить теплицу и прочее, и прочее. И никто никогда не отказывался, только усмехались потом: ну, это же тётя Оля!
В девяностых годах, когда я была уже совсем взрослой, а бабушка уже несколько лет, как вдовела, мы приехали в постаревший вместе с ней деревенский её дом с мужем, детками, нашим другом и другом нашего друга, которого звали, почему-то, не иначе, как Андреем Иванычем. Это был молодой здоровяк, мы сами познакомились с ним пару дней назад, кем работал – не помню. Бабушка ходила уже с трудом, говорила тихим голосом, носила протез на одном глазу, но это была всё та же баба Оля! Нас ждал, как всегда, вкусный обед, рассказы из серии «как дела?», а потом, конечно же, бабушка поделилась своей насущной проблемой: она заказала для огорода машину навоза, но мужики сбросили его у калитки и некому, вот совершенно некому перетащить эту кучу на грядки!
Милая бабушка! Думаю, ни наш друг Серёга, ни попавший, как кур в ощип, Андрей Иваныч, не рассчитывали, отправляясь в поездку на дачу с друзьями, возиться с «чёрным золотом». Но как было отказать! Втроём ребята за пару часов кучу перекидали на грядки, разровняли грабельками и, отдуваясь, пришли на терраску попить чайку перед отъездом в Москву. Бабушка была очень рада, сердечно благодарила. А потом, обведя глазами стены, задумчиво произнесла:
- Мальчики, знаете, вообще-то, ещё здесь обои надо бы переклеить…
Мы все чуть не поперхнулись. Друг Серёга осторожно спросил:
- Ольга Михайловна! А почему Андрей Иваныч-то должен переклеивать здесь обои?
На лице старушки изобразилось искреннее недоумение.
- Ну как же! – воскликнула она. – А христианский долг???

Бабушки давно уже нет. Она чуть лукаво улыбается мне с чёрно-белой фотографии. В моей памяти навсегда её песни, её рассказы, её любовь. И - чего уж скрывать - в нашей семье теперь всегда на любое “А почему я?”- звучит дружное:

Христианский долг!