Халява

«Получаю я, значит, рекламку по почте. Такая сякая лотерея, первая игра — бесплатная. Зачеркнул несколько цифр и отправил по адресу, ну раз на халяву. Через два дня приходит уведомление о выигрыше. Надо явиться ровно в полночь на городской пустырь, тот, что напротив кладбища. Там, мол, и выплатят. Я, понятное дело, удивился, но пошел. Халява же.
Прихожу, стою с письмом в руке. Темно, под ногами бутылки валяются, издалека фонарь светит, но бледно, как луна сквозь туман. А луны, кстати, нет совсем, потому что тучи и дождь накрапывает. Вдруг, как из-под земли, черт лохматый. Нет, реально черт — под два метра ростом, рогатый и глаза красным горят. Ты, говорит, за выигрышем? Ну, я, говорю и письмо ему протягиваю. Он глянул, головой покачал, говорит, ладно. Проси, что хочешь, у тебя есть одно желание. А взамен что, спрашиваю, душу мою заберешь? А чертяка усмехается, какая, мол, у тебя душа. Так, душонка. Мне даже обидно стало. Денег, говорю, хочу — и много. Потому что когда у тебя много денег, то люди тебя уважают. Ладно, сколько. Чем больше, тем лучше, но только чтобы финансовая полиция ко мне вопросов не имела. Я человек законопослушный.
Хорошо, говорит, а как ты хочешь? Клад найти или в казино выиграть? Нет, говорю, так не пойдет. Стану игроманом и опять все проиграю. А клад все равно нужно государству отдать, ну, если по закону. Может, хочешь стать альфонсом и чтобы женщины за тебя всюду платили и вообще тебя содержали? Бабы, говоришь? Это хорошо. А когда состарюсь, что тогда? На что я в старости жить буду? Чертяка почесал себя между рогами и говорит, а если тебе стать чемпионом мира по шахматам? Там знаешь, какие деньги крутятся? Я на него руками замахал. Терпеть ненавижу твои шахматы, это ж мозгами ворочать надо. Ну да, соглашается, откуда у тебя мозги? Великим писателем тебе тоже не быть — без мозгов-то — ученым тем более, а если художником? Эта его последняя мысль мне понравилась. Художником, значит, вроде Пикассо, а тот что попало малевал, и я так тоже смогу. Вот и славно, обрадовался чертяка, распишись в получении. Да, кровью. И ловко уколол мне палец булавкой.
Иду я, значит, обратно с пустыря. У моего дома фонарь ярко горит. Ну я и написал на соседском гараже слово из трех букв. Утром просыпаюсь — под окнами толпа. Эксперты всякие, репортеры. Все на гараж смотрят. Восхищаются. Какая графика, мол, какие линии. И кто, такой гениальный, это нарисовал? Тут выхожу я весь в белом. Я, говорю, художник и есть. Толпа меня подхватывает, несут чуть ли не на руках, фотографируют. Спрашивают, у вас есть еще картины? Мы их купим за большие деньги. Приглашают на всякие выставки, в галереи, музеи разные. Я, понятное дело, обрадовался. Есть, говорю, картины. Завтра за ними приходите. Вернулся домой и быстренько все нарисовал. Благо на антресолях пара рулонов ватмана завалялась, бывшей жены со студенческих времен. Настоящие картины на холсте пишутся, но где у меня холсты? И так сойдет. Там линию фломастером провел, тут кляксу чернильную поставил. А на одной картине человека нарисовал, как в детском саду учили. Палка, палка, огуречик. Уши, как у Чебурашки. Сеятель, картину назвал. Типа разумное, доброе вечное сеет. Должна же какая-то идея быть. Ну, вы, наверное, видели, эта картина в Третьяковке висит. Солидный музей. Там ерунду не повесят.
Так я стал гениальным художником. И знаете, что обидно? Столько халявщиков вокруг развелось. Искусствоведы всякие. Статьи пишут, диссертации, докторские защищают. Подражатели вьются, как осы, копируют стиль, воруют идеи. Я за свой талант душу прозакладывал, а они что?»

Невысокий мужичок у кафедры потянулся к графину, и наполнив стакан, залпом выпил. Зал взорвался аплодисментами. Преподаватели и студенты ликовали. Еще бы, на их глазах рождалась легенда, происходило становление удивительного таланта, родоначальника нового направления в живописи. Но никто из них, явившихся на встречу с самым модным художником современности, не слышал его речи. Потому что сладкий голос в их головах тут же заменял слова — другими, и получалась гладкая история о творчестве, жизни и непростом пути к признанию и славе. Даже фамилия художника — Пупкин — звучала не как Пупкин, а красиво и необычно, на итальянский манер.

Такой вот Циннобер

«Вы спрашиваете, откуда в наш мир приходит инфернальное зло? Через обычных людей, таких, как вы или я. А все начинается с невинного желания получить что-то на халяву. Никто на самом деле не хочет работать до седьмого пота, расходуя собственное время и силы. Это всякие мотиваторы нам внушают – вы можете, вы талантливы, дерзайте! Мы бы и рады, простые люди, да только часто и не можем, и талантов каких бы то ни было лишены. Трудимся, копошимся всю жизнь, как муравьи, а что в итоге получаем? Пшик. Ни денег, ни уважения, ни заслуженного покоя – ничего.
Но халява! Кто ее не любит? И не задумываемся мы, простодушные, что искушение – это ворота в ад. Жизнь – та же лотерея, и то одному, то другому выпадает счастливый, вроде бы, билет. Но фокус-то в том, что на самом деле халявы не бывает и проданную душу обратно не вернешь.
Что, господин следователь? Вы просили рассказать, что случилось, а не вот это? Прошу прощения, у меня в голове все перепуталось. После того, как ваши молодчики меня избили... Нет, это не претензия, упаси Бог, как можно. Они на государственной службе, а значит, все сделали правильно. Хотел только сказать, что от удара по голове в мозгах у меня что-то испортилось. И теперь я плохо понимаю вопросы. Да, кончаю болтать, извините. Итак...
Я давно мечтал сходить на лекцию знаменитого художника А. В. Пупкина. Как произнес? Ну, как есть – Пу-п-ки-н. Странно выговариваю? Это потому, что после встречи с вашими вояками у меня двух передних зубов не хватает... Да-да, все, заткнулся. То есть, продолжаю. Я очень много о нем слышал. Читал всякие книги о его творчестве. И выступление видел по телевизору, в программе «Современники». Красивый такой мужчина, импозантный... И рассказывал интересно. Поиски своего стиля в искусстве, творческий путь, это вот все. В общем, купил я билет. Захожу в зал – а лекция уже началась, меня еле пустили – смотрю, а за кафедрой... Он, Пупкин, а вроде и не он. То есть, я его сразу узнал, да только не таким он мне по телепередаче запомнился. От импозантности не осталось и следа. Низенький такой, простоватый мужичок, из тех, кого Оруэлл называл «пролами». А за спиной как будто темная тень маячит. Огромная, с широкими крыльями... Подсветка, говорите? Нет, это была не подсветка. Я сам видел, как она шевелилась и как покачивался из стороны в сторону черный венчик у нее над головой. Не то рога, не то адская какая-то аура... Ангел, говорите? Ну, если ангел, то не иначе, как из преисподней.
Я так удивился, что и не расслышал сперва, что говорил этот... Пупкин. А когда прислушался... Боже правый, какой бред он нес! И как! Сплошная нецензурщина! Налет интеллигентности растаял, как иней на стекле, и миру явилась непотребная суть. А что же зрители? Они аплодировали, как ни в чем не бывало! Восторженно и неистово, разве что «браво» не кричали и ногами не топали, как в цирке. Будто не им рассказывал этот гнусный тип, как – ни много, ни мало – продавал душу дьяволу! И получил за это талант художника. Вернее, не талант даже – потому что талант, он всегда от Бога – а признание, похвалу, деньги за свои бездарные каракули. Ценность картины, как многие думают – в глазах смотрящих, в кошельках покупающих, в рецензиях придворных лизоблюдов и хвалебных выкриках слепой толпы. А вот и нет! Искусство ценно именно как искусство, а не как... Все-все, простите ради Бога. Я не нарочно увожу в сторону, у меня было сотрясение мозга, и мне трудно излагать мысли связно.
А дальше... на стене, на белом экране, начали показывать слайды – картины Пупкина. Его всемирно известный «Сеятель», помните, конечно? Такой одухотворенный, светлый образ мудреца и учителя. Да, тот, который сеет разумное, доброе, вечное... И можете себе представить мое изумление, когда из проектора на свет явилась эта мерзкая образина. Неумело намалеванный человек – знаете, как дети рисуют... только еще хуже, гротескный такой, черт ушастый... И ладно бы только это. Но как же он жутко ухмылялся, с какой издевкой... как сам нечистый. А по углам картины, слева и справа от его головы всякая похабщина красовалась, такая, что я даже повторить не могу. Ну хорошо, только тихо, но мне, и правда, неловко: «...». Да, вы правильно расслышали – «...»!
Я? Издеваюсь? Говорите, там патриотические лозунги написаны, всякие замечательные слова о верности, дружбе и любви, и цитаты из Святого Писания? Да, конечно, они должны там быть, все знают, что они там... но... их там не было! А вместо этого – «...». Вот вам честное слово, господин следователь, слово честного человека. Своими глазами видел. Все-все. Понимаю. Я, наверное, не здоров. Эти ваши заплечных дел мастера, они ведь меня не только били. Они... ну вы же сами знаете. У меня от болевого шока сознание помутилось, вот и говорю невесть что. Не надо никого звать. Я, как эту скверну увидел, сначала оцепенел. А потом догадался, кто такой этот Пупкин А. В. Это же гоффмановский Крошка Цахес Циннобер! И если вырвать у него три огненные волосинки, колдовские чары развеются – и тогда все узрят его мерзость и позор. Правда, у того и вырывать было нечего – у «прола» этого лысого... и кто его знает, где у него те волосинки. Но я все равно ринулся на сцену, выдернул у господина Пупкина из руки микрофон, да как закричу: «Смотрите, смотрите, у него дьявол из-за спины рожи корчит!»
А потом... ну, меня, конечно, сразу скрутили. Больше я сделать ничего не смог. А что собирался? Да ничего. Сам не знаю, что на меня нашло, господин следователь. Не надо меня бить. Я же говорю, не было у него никаких огненных волосинок, у этого Циннобера. И сила его – не знаю в чем. Да и никто, наверное, не знает. Иначе давно бы сокрушили его, да только зло несокрушимо...
Нет, нет... Ради всего святого, не зовите ваших палачей... Я больше не могу... Я сделаю все, что вы хотите. Все-все. Да, конечно, разумеется... где эта бумажка? Все прочитаю, все скажу, как надо... Одну минуту, простите, глаза слезятся... сейчас...»

< Камера. Мотор. >

«Я сожалею и каюсь, что позволил себе хулиганскую выходку, порочащую имя великого русского художника, Александра Валерьевича Пупкина... нашего национального достояния, светоча нашей духовности и культуры...»