От автора – современному читателю

Это литературоведческое эссе было написано более десяти лет назад для свежего номера одного из сетевых литературоведческих журналов, которому так и не суждено было увидеть свет. Написано оно было, с одной стороны, по заказу редакции, но в то же время по большой любви. Даже сейчас, перечитывая «По дороге в Бабадаг» Анджея Стасюка (к сожалению, в переводе), я не устаю говорить о том, что это один из величайших мастеров слова во всей Европе, включая Россию. Кроме того, за прошедший период для русскоязычного читателя ситуация вокруг этого автора практически не поменялась. После 2009 года его упорно не переводят на русский, хотя переводить есть что. Возможно, этот ретроспективный взгляд побудит читателя окунуться в прозу Стасюка и получить незабываемое ощущение встречи с чудом.

Литература без добавок

Как все судьбоносные встречи, моё знакомство с творчеством Анджея Стасюка произошло случайно, на распродаже в книжном магазине. Читая тогда все подряд, я не мог пройти мимо изданий «Азбуки», продающихся по цене средненького журнала. По соседству со сборником рассказов Буковски и романом Хюлле лежал «Белый ворон». Чуть дальше, в мягкой белой обложке, – «Девять». И если Хюлле я по прочтении бессовестно отдал в «Старую книгу», забыв даже название, то «Белый ворон» был читан запоем и рекомендован всем друзьям.

Однако сколько бы я ни спрашивал после этого книги Анджея Стасюка в магазинах, продавцы после слова «Дукля» надолго замирали в раздумьях, выдавая в конце одни и те же жесты плечами. Даже интернет-поисковик нашёл в свободном обращении только отдельные части «Дукли» и «По дороге в Бабадаг». Хотя купить эти две книги в сети можно. Элитарная проза?

Знакомство рядового российского читателя с современной польской литературой (не говоря уже об истории и культуре этого государства), видимо, ограничивается широко пропиаренным Вишневским. Чехии в этом смысле повезло немножко больше, там замечательная традиция от Гашека до Кундеры. Украине тоже повезло больше, но уже в другом смысле – у них Стасюк гораздо более популярен.

Что ж, ведь и я ничего не знал бы о Стасюке, не подвернись мне этот случай…

Между тем, книга «По дороге в Бабадаг» получила две престижных премии: Нике (польская) и Виленицы (писателей Восточной и Центральной Европы). Ту самую премию Виленицы, которую за шестнадцать лет до Стасюка получил и Милан Кундера.

На обороте издания «Девяти» есть приписываемая некой «литературной среде» цитата, под которой я могу подписаться обеими руками: «…Современная «оригинальная» литература на русском языке качественно уступает переводной. Никто из российских литераторов текста, даже близкого по степени художественных достоинств к тому, что пишет Стасюк, не создал».
Проза Анджея уникальна гармоничным сочетанием легкости, поэтичности классики, лексического богатства (в первую очередь в плане описаний, сравнений) с новыми методами, в первую очередь андеграундом и «интеллектуальной» прозой.

Почему же Вишневский у нас столь популярен, а Стасюк нет? Помимо каких-то необъяснимых интересов издателей? Не буду углубляться в серьезный сопоставительный разбор творчества двух писателей, постараюсь выделить главное. Думается, различие в самом подходе к литературе. Первый пишет о том, что априори понятно всем и каждому. Второй – наоборот. Сравнивая «Белого ворона» с «Одиночеством в сети»: там и там игра со смертью, исследование предела человеческого терпения, но во втором случае оно слишком приторно-пафосное, уводящее в сентиментализм и символичность. В первом же – ни капли слёз, ни грамма пафоса, хотя он иногда ох как напрашивается... (Не могу не привести здесь очень вкусное сравнение в тему: по такому же принципу я мог бы соотнести Харуки Мураками и Кобо Абэ. В России, возможно, – Устинову и Петрушевскую).

Проза Стасюка производит впечатление «литературы не для всех». Но это обманка для недалекого читателя. Анджей не отдает дань литературной моде, более того, создает собственную моду, почти что «классическую», которая существенно отличается и противоречит навязываемой сегодня попсовой традиции книжек-однодневок. Отпугивая читателя заурядного, проза Стасюка тем не менее не настолько «элитарная», «заумная», «сложная», как может показаться. Чтение его текстов может быть противопоказано в метро или автобусе, так как требует сосредоточенности и концентрации. Здесь, как в поэзии, практически каждое слово несет смыслообразующую функцию.

В центре содержательной организации произведений Анджея Стасюка не театральные эффекты, не эпатаж и не психологизм, а язык как он есть. Можно сказать, это литература, выращенная без каких-либо химических добавок.

В доказательство приведу слова С. Гедройц, автора развернутой аннотации к роману «По дороге в Бабадаг»: «Это скучная книжка, скучная! Текст ее однообразен. Похож на какое-то марево. Каждую страницу мгновенно позабываешь, перелистнув. И с книгой то же самое: никак не сообразить расположения частей, не припомнить порядок сюжетов.
Но стоит вам её закрыть, как вас охватывает почти мучительное желание открыть ее снова…»

Всё остальное в тексте, что я перечислял или не перечислял выше (эпатаж, кич, психологизм, театральность, музыкальность…) подчинены языку, коим автор владеет безукоризненно.

Снова цитата: «В отношении Стасюка, безусловно, уместно употребить термин «поэтизация прозы». Эта тенденция в его творчестве усиливается от книги к книге, особенно ярко она проявляется в таких вещах, как «Галицийские рассказы» и «Дукля», где предметом художественного освоения становятся пограничные пространства, периферия… Однако дело не только в насыщенности прозы Стасюка поэтическими элементами. Писатель обладает редким даром наблюдения и обобщения». (Лешек Шаргуа. Отстраненность и сочувствие).

Не чуждается он и нецензурной лексики; впрочем, что позволено богам… Мне почему-то не показалось странной позиция переводчика романа «Белый ворон» Леонида Цывьяна, который переводит с польского без купюр, «отдавая должное», кстати, русскому языку, откуда поляки и позаимствовали мат: «…Переводчик счел своим долгом сохранить его, ничего не прибавляя и не убавляя». В данном случае вновь игра против правил, игра «на грани», вновь «пограничное состояние», если хотите.

Анджей Стасюк в принципе неформал во всём. Википедия, а вслед за ней практически все интернет-источники смакуют перипетии жизни писателя: его бунтарскую юность, участие в пацифистском движении, пребывание в тюрьме и, наконец, демонстративное бегство из столицы в «глухую деревню».

Хочется верить, что популярность и – думаю, не ошибусь – культовость писателю на родине принесли не только эти экстралингвистические факторы. Если в той же нашей «литературной среде» распространено мнение, что переводы Воннегута по художественным достоинствам превосходят оригиналы, то в разбираемом здесь примере многочисленные свидетельства иной картины.

«Дорожные» аллюзии

Расширяя границы обозначенной в рубрике темы, есть смысл поиграть в ассоциации, дабы найти нечто, что в прозе Анджея Стасюка будет знакомо и понято русскому читателю с классическим литературным образованием.

«Роман дороги», путешествие, деревушки... Даже по названиям – параллели романа «По дороге в Бабадаг» с «Путешествием из Петербурга в Москву» Радищева очевидны.

А что, почему бы и нет? Оба автора, покинув (почти одинаково отвергаемую обоими) столицу, описывают быт провинциальной глуши. Пускай цели и стиль этих произведений различны, но методы… Лешек Шаргуа в статье «Отстраненность и сочувствие» пишет о совмещении в текстах Стасюка «литературного репортажа и поэтического эссе, в основе которого лежит глубокое переживание истории». Ощущение истории вокруг человека и человека в объятиях истории. Пристальное внимание к живому, живущему.

Борис Дубин, автор лекции о культуре современной России, приводит польскую литературу (и ее лучших представителей – Анджея Стасюка и поэта Януша Шубера) в пример - как «не слезающую с идеи провинции». Дубин подчеркивает общность проблемы «отделения страны от современности», укоренившуюся в сознании писателей России и Центральной Европы.

Если верить Википедии, Джек Керуак и Марек Хласко решающим образом повлияли на прозу Анджея Стасюка. Но что имеется в виду под словом «проза». Мировоззрение или стиль?

Керуак – понятно, битник, протестующий скиталец – всё то, что, наверное, близко по духу Анджею. Джек умер, когда Стасюку было девять, и инерционная волна, поднятая этим событием, вполне очевидно захлестнула польского писателя. В одном интервью 2007 года Анджей обмолвился: «Я всегда хотел написать славянский вариант «В дороге» и поместить его в контекст исторически сложный и географически ограниченный» (см. аннотацию в «Коммерсанте»). Но вряд ли мы отыщем у Керуака, в его «дорожном» романе (где постоянно что-то совершается, куда-то идется и что-то говорится) такие замечательные описания, как, например, это: «Я пересекал страну, как незнакомый материк. Terra incognita между Радомом и Сандомиром. Небо, деревья, дома, земля – все это могло быть где угодно. Я перемещался в пространстве, у которого не было никакой истории, никакой судьбы, никаких достойных памяти свершений. Где-то у подножия Пепшовых гор я был первым человеком, и все здесь начиналось с меня. Время сдвигалось с места, а вещи и пейзажи начинали стареть лишь тогда, когда я касался их взглядом…» («По дороге в Бабадаг», пер. Марины Курганской).

Керуак (а за ним Бротиган, а за ним Паланик и т. д.) делает упор на действиях и диалогах, используя, соответственно, слова «вторичные», произнесенные или воплощенные в каких-то движениях, поступках, жестах. Стасюк гораздо больше склонен к использованию «первичной» силы слова. Это проявляется в философских «лирических отступлениях» – те самые «поэтические эссе» которые близки, например, стилю мыслителя Эмиля Чорана, а если быть проще, то и Кундере; а больше всего - в шикарнейших описаниях, которые вообще не с чем сравнить.

Хласко – тоже понятно – бунтарский дух и «легенда своего поколения». Русскому читателю интересен будет тот факт, что Марека Хласко называют польским Довлатовым. Вот такая ниточка протянулась поликультурная. Соответственно, в очередной раз нужно говорить о репортаже, о заметке как жанре не публицистической, а художественной прозы. И если в «Белом вороне» автор вслед за Керуаком посылает своих героев в путь-дорогу, то «Девять» – роман, который по настроению, антуражу и даже форме ближе к рассказам Хласко. Также и тягой к философичности своей малой прозы Стасюк отчасти обязан Мареку, чьи «Письма из Америки», по сути, сплошь философское осмысление жизни.

Поэтому (возвращаясь к высказыванию из Википедии) делать предположения о том или ином влиянии двух, пусть и выдающихся, писателей на стиль Анджея Стасюка нужно с осторожностью, относясь к таким сравнениям как к крайне поверхностным. Ведь помимо них был целый ряд польских авторов, современников Анджея, которых мы не знаем. Та самая «среда», что влияет на писательское взросление как улица на подростка.

Желающему вникнуть в детали этого вопроса предстоит не только несколько дней просидеть в журнальном зале библиотеки, но и, скорее всего, выучить польский язык.

«…Мне всегда хочется знать, как что называется…»

Пришла пора перейти к основной задаче данного эссе, а именно к обозначению критериев, благодаря которым произведение становится достойным неких премий и уважения «литературной среды». Для этого мне придется прибегнуть к большому количеству цитат и отсылок, дабы оперировать, помимо собственных рассуждений, мнениями более «продвинутых» в этой области исследователей.

Формулировка Премии Нике (Никэ), главной польской литературной премии, доставшейся Стасюку за роман «По дороге в Бабадаг», достаточно лаконична: «за метафизический роман дороги».

Как уже отмечалось, «пограничное состояние», ощущение оторванности, «окраинности» – общий мотив для всей среднеевропейской современной литературы. Сергей Яковенко в статье «Андрухович и не совсем» приводит такие примеры: «Для Милана Кундеры эта часть нашего континента является «похищенной Западом», для Иосифа Бродского – «западной Азией», а Даниил Кош писал, что она все больше напоминает сегодня змея с «Острова Пингвинов» Анатоля Франса: «Никто из утверждавших, что его видели, не мог сказать, как он выглядит».

Таким образом, Стасюк вовсе не был первооткрывателем данной темы. Однако, как мне кажется, он смог лучше других выразить реальность происходящего. Имеется в виду то, что можно назвать «реальностью реальности»:

«Главные слова: пространство, время, бессмертие, небытие, вечность, бардак. Где взять другие, чтобы объяснить хоть самому себе этот болезненно-острый интерес к чужой скуке, невыразимую красоту руинированного быта, — и смысл пронзительной и безответной любви к тем, кто ни по какому смыслу не тоскует.
Метафизическая зависимость» (С. Гедройц).

Реальность – это прежде всего ощущение путешествия «вслед-за-автором», которое достигается отточенным языком книг польского писателя. «Исходная точка в них всегда – услышанный язык, который в повествовании преобразуется так, что это позволяет извлечь из повседневного хаоса выразительные фигуры героев; их язык ретуширован как будто незаметно, но именно это приводит к тому, что мир, изображенный в прозе Стасюка, возбуждает интерес у читателей» (Лешек Шаргуа. Провинция и центр).

Вместо того, чтобы в очередной раз осмысливать ситуацию «пограничности», «дух провинции», Анджей взял на себя смелость это просто (да вот загвоздка – всё не так просто, как кажется) описать – и в этом действительно оказался первопроходцем – причем как в прямом, так и в переносном смыслах. «Когда живешь на самом краю Европы, можешь видеть и понимать больше. И можешь быть более независимым. Поэтому у меня, к примеру, и возникла идея написать свою последнюю книгу, показать страны, которые живут обособленно от старой Европы. Я стал интересоваться ими после распада Советского Союза. Меня интересовал не Запад, а страны посткоммунистического блока, которые только начинали развиваться, в которых появилось ощущение свободы. Я начал свое путешествие… со Словакии, потом мы поехали в Венгрию, потом в Румынию… И так возникла моя книга «По дороге в Бабадаг». Можно сказать, что причина ее появления – то, что я тоже живу на периферии. Отсюда видна совсем другая перспектива и другая Европа» (Виктория Дунаева. На край света с Анджеем Стасюком).

«В своей прозе Стасюк последовательно развивает мотив скитальчества, пересечения границ — это мы видим и в сборнике «Через реку» (1996), герой которого удаляется от Варшавы, и в романе «Девять» (1999), где приезд в столицу становится подтверждением ее деградации. Вдали от центра, среди узнаваемых, не безымянных людей рассказчик этой прозы находит мир «по мерке человека» (Лешек Шаргуа. Провинция и центр).
Чтобы стать хорошим, востребованным писателем, нужно ли постоянно выворачивать душу или достаточно только наработанного годами «стиля», под который ложится любая тема? Возможно, оба варианта в разных ситуациях возможны, но вот для Стасюка, как мне кажется, приемлем пока только первый вариант. Наверное, поэтому он пишет сравнительно мало, ничуть не боясь при этом читательского забвения.

«Конечно, для нас, русских, Польша всегда была Западом, для Запада она уже Восток. Стасюк болезненно переживает пограничное состояние своего народа. Можно сказать, его польское сердце глубоко ранено. Рана не заживает, и он не скрывает нравственных страданий за европейский так называемый мир» (статья «Польское сердце»).

Трудно со стопроцентной уверенностью набросать схему попадания литературного произведения в шорт-листы престижных премий. Факторов много – от банального везения, выгодного стечения обстоятельств до гениальности и сумасшедшей самоотдачи. Анджей Стасюк потрудился создать вокруг своего имени шумиху, и это был очень удачный ход. Однако без таланта и мастерства пыль пересудов улеглась бы за считанные месяцы. Но этого не произошло и не происходит по сей день. Мы пока говорили только о двух литературных премиях, присужденных Стасюку, а ведь до них, еще в девяностых, были и другие: фонда «Культура», фонда Косцельских.

Как минимум две составляющие таланта Анджея притягивали и будут притягивать читателя.

Во-первых, это своеобразие тематики его произведений и художественных приемов. Это «уникальный опыт метафизической интерпретации окружающего мира» (см. аннотацию в журнале «НЛО»).

Во-вторых, потрясающий язык, образный и по-настоящему «новый», благодаря которому реальность обозначается даже не на уровне оживающей картинки, а на уровне личного присутствия. Это внимание к мелким деталям, жестам, вообще к рутинности, повторяемости. Это сравнения, создающие эффект остранения. «Толстуха снова вынесла из дома полный таз обмылков. Моргечанка текла внизу справа. Слева высилась вершина Древеника. За городом на склоне, на сооруженных там террасах, стояли их дома. Не чужие, не старые, оставшиеся от кого-то, а их собственные. Они были похожи на детские рисунки — такие простые, маленькие и беззащитные» («По дороге в Бабадаг», пер. Марины Курганской»).

Открываю «Белого ворона» наугад: «Почти у самой вершины я остановился и оглянулся. Очередные хребты выныривали друг из-за друга, как стадо китов или других стократ более крупных и спокойных существ…» (пер. Леонида Цывьяна). Потрясающие сравнения, и таких море!

Конечно, манера повествования, например, «По дороге в Бабадаг» и «Белого ворона» несколько различны. Первый, словно не роман, а цикл эссе, имеет свойство «тягучести», описательности. В основе второго – авантюра, подразумевающая сюжетные перипетии на первом плане, а лирику – на десятом. Однако Стасюк, кажется, способен сотворить поэзию из самого непоэтичного материала, такого, как группа уставших озлобленных мужчин, бредущих по лесу туда-не-знаю-куда по колено в снегу. То же самое можно сказать и о романе «Девять», еще более суровой и жестокой прозе действительности.

Что еще подкупает – простота, естественность, отсутствие вычурности. «…Я так болезненно привязан к вещам, событиям, ничего не стоящим подробностям, перечислениям, мне всегда хочется знать, как что называется, и именно поэтому мне больше нравятся места с обстановкой бедной, а не богатой: предметы там имеют свою истинную ценность и, очень возможно, люди их хотя бы чуточку любят, ведь ничего другого у них нет, - не поклоняются им, а именно любят, даже и не догадываясь об этом» («Зима», пер. Марины Курганской).

Стасюк вновь и вновь остается верен создаваемому им художественному миру – миру скитальцев и отщепенцев, бредущих, не замечая границ географических и других, еще более условных, – тех, что люди создают в своей голове. Новая книга Анджея будет «всё о той же неисследованной Европе… Герои – двое торговцев подержанными вещами… На самом деле это роман о явлении многократного использования вещей и идей» (Виктория Дунаева. На край света с Анджеем Стасюком).

Польский писатель, даже «сбежав» в провинцию, не создает, подобно многим, из своей личности загадку. Он занимается делом: в собственной типографии издает книги. Возможно, он поэтапно воплощает в жизнь ту самую мечту, которая порой посещает каждого, – мечту о настоящей, безграничной свободе.

Ссылки (убраны устаревшие)

Страничка Анджея Стасюка в «Журнальном зале» (рассказы, трагифарс «Ночь»)
http://magazines.russ.ru/authors/s/stasyuk/
С. Гедройц. Аннотация к роману «По дороге в Бабадаг» в журнале «Звезда»
http://zvezdaspb.ru/index.php?page=8&nput=1292
Аннотация к роману «По дороге в Бабадаг» в журнале «Коммерсантъ» («Коммерсант Weekend» №13 (109) от 10.04.2009
https://www.kommersant.ru/doc/1150880