Л.К.

1
Перечитываю Бунина. Собственно, в яви не только слово его, но и личный души портрет, вживую. И считываю я теперь же не Бунина-писателя, но Бунина – человека. И где-то, кажется, определяюсь всуе рядом с ним, если не в себе его самое.
Тоже и до Салтыкова-Щедрина, в контрасте. В меньшей степени откровенное, интимное отображение (откуда мне о нём знать – древний критик насмешкою великою закрыт и, кажется, всклокочено империей озабочен), но вот именно слово колкое, ехидное, но слово вельми честное – в приятии.
И всегда – с грустью земляческой: повествовательный и полиморфный Паустовский («Повесть о жизни», надобно переглядеть, пережить и себя наново).
Добротный природы документалист – Пришвин… замечательный натуралист, если бы не страсть его неуёмная: в охотку пострелять.

2
Вот что приносит тебе чтение: затаённую зависть к совершенной простоте изложения: не мудреность казуистическая, не бездумная и поверхностная игра словами (почти всегда спорно грамматически и стилистически представленная), но людская понятливость и согласительное переживание вычитанному.
Собственно, твои недавние работы, хотя бы и несколько натужно, да занятны… но зачем же так несносно загружены раскидистой и изломанной буквою? Их бы, как минимум, выпрямить да вылечить от махрового нечитабельного эгоизма и разгульной клоунской эксцентрики, вклинить малость прямой и внятной речи, обязательный сюжет вставить – глядишь, и повесть пришлась. Нет же, никакого к этому урочного норова в наличии.
Ладно, и сё – посильная гимнастика. Тренируешь творчества условную мышцу вдоль и поперёк, не надрываясь заботою о маломальском продвижении вверх, размешиваешь мутноватый коктейль из ничтожно значимых слов, разве мало?
Что бы такое глубинное, но объяснимое изыскать, не измываясь над собственным временем, не расходуясь в сортировке значений и знаков? Зачем, в самом деле, вся эта заумь – нынешняя, нудная? Вот же, две крайности: или этак, или уж очень никак!

Сплошь снег – везде, - и сверху и снизу; рождественские морозы как-то сразу, после долгой оттепели, пришлись обухом: было – около нуля, нынче – минус 20. Зима вышла настоящей, из детства. Никого, правда, нет вблизи – ни румяных деток на санках, ни лыжников. Пройдёт редкий согбенный прохожий, проскачет его утопающая в сугробах весёлая и охочая до падающих снежинок собака, и снова никого; а день, между тем – праздный, в разгаре. Каркнет, сдуру, залепленная снежком нахохлившаяся ворона; голубей не слышно и не видно; спит усталый от гулянок и ночных бдений люд; тишь затаённая округ…. Воздух звонок и чист, не надышишься! Кажется – и нет ничего, кроме этого незвучного снегопада и время словно остановилось, всюду мирная и покойная, не суетливая, не опасная ладность…..

Или другое:

Сколько раз, отверженным даже и в чаяниях, решал он взмыть над леерами — и сгинуть, пропасть. Да выплыть, может, где-то, но только совсем другим и в другом времени… но кидало от волны к волне — прежним поплавком, и неумолимые птицы пограничья всматривались в давно мёртвые глаза, а ему казалось — жив. И напрасно пыталась освободиться от сетей прошлого озябшая душа, и другой, выплывший и бездушный, смеялся над ним из зияющей пустоты иного Времени...

Ну, ясное дело – не Бунин, и не Пришвин, но наблюдательность в эпизодах имеется и даже как бы фотографически; напротив, ты не совсем забыл, как стояще пишется обыкновенность...

3
Сколько живых книжек и журналов окружило твой долгий рыбацкий досуг... Ты – владелец этого, издавна соблазнительного чуда, ловец-любитель. Как поживают они, изловленные тобой, пленённые и усчитанные постранично разноликие странницы? дышат ли ещё?
А вот мир теперь другой! Художественное слово в нём – лишнее напоминание о прошлом; миллионы слов напрасны, фабулы человеческие заменены и упрощены. Метания, сомнения – прочь! История – бред, жить одним днём и жить в нём материально обеспеченно любым способом – вот стратегия. Кто не с нами – ноющие недоумки. К ним и писатели принадлежат.
Вот как: не надо любить Букву, стало быть.

Пишешь, значит – дышишь… Мнится: тебя помнят и как-то да оценивают – оттого ли, словно разделён на части улов в садке: где мельче, что покрупней. Само же стороннее мнение о качестве вылова всегда любопытно – читающему, познающему сочинителя кажется иная трепещущая свежесть третьесортной… Что, голодный автор? рыбку пробуют и гурманы, будь готов.

Словоцвет… Слова бесцветны, раскраска – прихоть пишущего. Из ничего рождается нечто – иррациональной игрою интеллекта. Буквальная боязнь – фобия быть похожим – ограничивает до ступора. Спасает тщеславие: «А вот кому серых текстов, есть большой выбор»… да никому! Художник так видит; отойдите на расстояние – вам станет яснее. О, расстояние! Ты – человечески обычен, а вот далее – или нырок из пресных вод озерца в творческий океан необъятности… ну… или как тебя понять и принять получится.
Ты – мастер? Кстати, о классиках: писали одинаково посредственно! Цвета, при этом, отображали естественными. Цвет – вот главное, в нём – соучастие быть дано. Этакое душевное совокупление – до слезы, до дрожания, до мурашек! Совпадение в цветопередаче: ты и твой читатель – естество едино целое. Надеюсь…
Вот так, на мели играючи, слово чаянное и выскочило.
Поймал, буквоед?

-----------------------------------------------------------------------------
иронические иллюзии