Улица дрогнула и расплылась,
и задышала парами бензинными.
Чья-то авоська, не выдержав: хрясь! –
под гору, следом за ней - апельсинами
яркими, звонкими.
Батюшки, ах! -
бабки, кормившие «зебру» дорожную
старческой слабостью, с блеском в глазах
ахали. Мышцу свою икроножную
пес напрягал, задирая, пардон,
заднюю лапу – гоним светофорами:
щедро пометил их.
Хвастался дом -
тот, что напротив метро – то ли формами
старых атлантов, держащих балкон,
то ли балконом, на коем – глядите-ка! –
в жарких пеленках капустным вилком
спало в коляске румяное дитятко.

Улица, словно река, разлилась –
нет ни конца, ни начала, ни берега.
В хвост поминали, и в гриву, и в масть
Витьку Сазонова, сивого мерина,
два мужика: обещал угостить –
тут же пропал, испарившись по-урочьи.
Шумно, во всю снеготалую прыть,
к центру сбегались дворовые улочки.
Граждане, все - при усах и такси,
думали «в столбик», измучены тратами
ранней весны.

И один апельсин
вверх уплывал слободами-арбатами…