На улице шел снег.
Сказать верней,
шла улица в снегу и дни, и ночи,
крестьян, интеллигентов и рабочих
прилежно провожая до дверей
провальных явок. Нет, опять не так –
не тридцать же седьмой, откуда явки?
Но мерзли у квартир подвальных шавки,
ждал черных кошек явочный чердак.
А улица, увязшая в сугро-
бабахала, бросая их под ноги
с высоких крыш. Из Рима все дороги,
как водится, вели назад в УГРО.
О смысле бытия вставал вопрос,
о подвигах во имя и во благо.
А снег терпел, как всякая бумага,
несущая награду ли, донос.
На равных были граждане зимой,
погоны исчезали, ранги, лычки,
и тридцать лишь седьмой, сугубо личный,
по улице с оркестром шел за мной.

Январский установленный режим
по улице тянулся белым следом.
И так невыносимо пахло снегом –
предательским,
расстрельным
и чужим.