Сяду к окошку, поправлю в цветочек косынку,
только уймется хозяйственных дел кутерьма,
руки дрожат и шуршат золотые песчинки
между страниц твоего дорогого письма.

Не занесет в моем сердце сухими песками
к дому упрямо идущие мужа следы.
Строчки твердят: не остынет любовь между нами!
Жаркой пустыней домой возвращаешься ты.

Как я шептала в пропахшие потом страницы:
Лишь бы тебя их восточный Аллах уберег,
лишь бы разлучница-дура, что к сердцу стремится,
все девять граммов свои уронила в песок.

Только бы ты на пустынных просторах широких
не заблудился, от жажды в песках не погиб.
Я тебя жду, хоть давно миновали все сроки,
печку белю и с капустой пеку пироги.

Как ни стараюсь, но так заповедано свыше:
дом без хозяина холоден, пуст и угрюм.
Кажется мне по ночам – под дырявою крышей
воет тоскливо сухой беспощадный самум.

Крыша течет. Ничего, дед Прокопыч починит,
наш аксакал и последний в деревне мужик.
Платой – отдам ему твой полушубок овчинный,
жалко мне деда, в последнее время он сник.

Ну, а пока я на письма ответы прямые
через иконы стараюсь тебе рассказать.
Мне бы обнять тебя, кудри погладить седые,
мне бы прижаться губами к усталым глазам.

Белое солнце платочком льняным бы прикрыла,
если бы вдруг оказалась я рядом с тобой,
прямо с ладоней тебя бы, родной, напоила
свежей водицей – холодной, прозрачной, живой...

Что же ты больше не пишешь мне писем, мой милый?
Ни одного за последние десять годков...
Я за тебя Богородицу нашу просила,
только она не нашла тебя выше песков.

Вечно я буду читать твои письма святые,
вечно над ними с тоской по тебе голосить.
Жаль, что лежать будем врозь – ты в горячей пустыне,
я в сыровато-прохладной земле на Руси...