……Письма твои всегда отличаются буквой «А» и красной строкой:
— А как ты живёшь? А где ты живёшь? А кто ты, вообще, такой?
Я бы к тебе приехала, да куча различных «но...» —
Нос заложило, нога заболела, ночью совсем темно
И не видать рвущейся в путь души…
Я показывал эти письма врагам. Враги говорили:
……— Ах, хороши!
Если бы мы умели писать вот так,
Ты бы давно погиб…
...Наверное, это факт,
Но я тогда восклицал:
...— Это злое враньё —
И спешил друзьям показать письмотворенье твоё.
Друзья отчего-то краснели анфасами бледных лиц,
Говорили, что с красной строки и в книгах полно страниц,
Что первая буква азбуки неспроста,
Что письма — не письма. Ожившая красота
Слов, словно спаянных россыпью запятых,
Так зачем искать в красоте, о чём написала ты?.
Слишком много в них было бы разных разумных "не":
Не боюсь, не верю, не клянчу – уже давНО
Поперек кровати НОчами сплю, как сосна-бревНО,
А морщины подглазья сгрызли – мне пофиг, но
стаей несутся в распахнутое окно
громом небесным твои таковы слова:
"Мокнет от слёз, стынет в саду ботва.
Веря ботве, ждёт не дождется Москва
строчек, абзацев, параграфов, всяких дурацких "А"...
Я откликаюсь на зов: ботва мне вовсе не враг.
Много видала за жизнь я всяких различных врак,
но никогда мне не врали кусты и трава...
Что же поделать? Приступим. Спрошу-ка: "А?"
Не прочтёт в них суть печалей даже супермозг.
Ты лежишь бревном-берёзой (белый сарафан) —
Не к тебе спешит столичный златозубый франт.
Буква «а» шипящим звуком вьётся изо рта,
Под морщинами твоими бьётся красота,
Вянет во поле картошка, высохла морковь.
«Из Москвы до...» ...ехал автор, да не в глаз, а в бровь.
Глаз теперь как будто солнце в синеве небес…
Что же делать? Получилась неблагая весть...
Из ботвы в саду осталась лишь одна морковь.
Выпьем с горя, где же кружка, будем на бровях,
Междометья пририфмуем – сменим "ох" на "ах!"...
Златозуб поэт столичный, но – не в зуб ногой,
как вести себя прилично с бабою-ягой...
Что уже боюсь,
Как бы пастию зубастой
Ты не съела грусть,
И морковь не надкусала -
Чтобы никому...
И топить в реке не стала
Страшную Муму.
На бровях идёшь сурово,
Губы - чмок да чмок.
Ты теперь поэтишь слово -
Как печёшь пирог.
я, конечно, грубоватый
(Каюсь, что такой)
Но, заметь, ни слова матом
С бабою-ягой...
Мухомор и груздь.
От диеты бровь косая –
ладно, ну и пусть!
Ни за что топить не стану
бедное муму!
в мире даже таракану
грустно одному:
на бровях ползёт по кухне,
усом шевеля,
тараканиху унюхав,
крикнет "вуаля!" –
запасем в шкафу моркови –
хватит на века!
Мы – поэтское сословье,
Нам не привыкать,
затянув потуже пояс
жить как певчий дрозд,
о ботве не беспокоясь –
вместе, а не врозь...
Верная жена.
Мы с тобою антиподы -
Как с водой Мума,
Как пьянчужка со стаканом.
Так уж повелось.
Даже ус у таракана
С тараканом врозь...
лишь завижу свой портрет...
Так садись сюда поэт.
Нарисую я в словах,
Мысль Пегаса в облаках...
И всегда поддатый глаз.
Но!..
Нет берета ни фига.
Не дают надеть рога...
Холеный, сладкий, не живой.
Тряслась губа, кривился рот
И пот стекал, раскинув порт.
Я тут чужой, притом дурак...
Но что со мной, она глупа,
Но как же светится луна...
Ведь странно, нежная... Душа...
И плыли буквы по стене
О том, что "мене текел"
Но шифр потерян был давно
(в начальных сериях кино)
В анналах фонотеки.
Чужой дурак хлебал харчо
Икал и требовал ещё
(ему велел сценарий)
А Юстас всё утюжил сны,
В которых буквы со стены
Стенали...
И отдали божье царство.
Вот весы, садись скорей,
Взвесим рифмы, не робей...
С чередою Божьих стад.
Выбор: либо в стаде будь,
Либо в фарш порубит суд...