Стиши написаны на конкурс "Новогодний карнавал!" http://litgalaktika.ru/publ/77-1-0-19558

Жаль

Муха, муха Цокотуха, Чук и Гек и Чингачгук
Шли полями, шли лесами. И нашли копейку вдруг.
Сели дружно на привале,
Ели, даже выпивали
Чай из клюквенных корней:
Заглотнув примерно литр
Увидали Айболита
Со спринцовкой на коне.
Стало страшно, стало дико: Чингачгук в траве пропал,
Укусив при этом муху в лицевой её овал,
Чук и Гек как пионеры,
Закричали: «Мы не верим!
Дед-морозов нет вапще!
Ты — злодей из киносаги
С бородою из бумаги.
Ты — Дарт Вейдер иль Кощей!»
Только муха Цокотуха простонала «О майн гот!
Дай скорее мне лекарство, если ты не идиот.
Правда, нет страховки, старче...»
А сама ревёт и плачет,
Заливая белый свет.
Тут уж Чук рукою щедрой,
Взяв копейку — тянет деду:
«На, лечи подружку, дед!»
Дальше шли без Чингачгука — он предатель и ловкач;
Перестала плакать муха — не утонет в речке мяч!
Айболит, и тот не плачет —
Стал он несколько богаче,
Чуку сдачу не вруча.
Только Гек идёт печальный,
Нервно дёргая плечами:
Жаль копейку на врача...

Мечта

Говорили ему зеркала и тайно, и даже вслух:
— Крылья за просто так никто не выдаст, поверь.
Потому согласись, дружок, что ты — медвежонок Пух.
Очень достойный и даже весьма необычный зверь.
— А я мечтаю быть бабочкой! —  ворчал Винни-Пух под нос, —
Но для этого надо, чтобы бабушкой стал крокодил…
У меня есть камни, хорошо бы выстроить мост,
И с него бы броситься в воду, в самый глубокий ил,
А та-ам…
Сладкие мысли его прервал барабанный бой:
— Винни, а Винни, кто-то украл наш шар!
О нём ведь знали лишь двое. Только лишь мы с тобой.
Ты, Винни, это, не злись… Но в своих карманах пошарь…
«С крокодилом не спорят» — медведь почесал свой глаз
И заплакал: «Зачем мне Гудвин всучил мозги?
Ну сидел бы на поле, пугал бы пернатых всласть...»,
А потом закричал:
— Сгинь, нечистая! Сгинь!
Но бабушка мягкой рукой жёстко по попе — бам:
— Хочешь быть бабочкой? Значит давай не спорь!
У нас с тобой такая, видать, судьба —
Идти за мечтой. Куда я запрятала сердце и свой топор?
...По дороге из жёлкого кирпича, пешком в четыре ноги, —
Третьим над ними вился синий воздушный шар, —
Бабушка с Мальчиком-с-пальчик несли свои пироги,
Чтобы подальше от всех скушать их неспеша.

Не повезло

— Карету же мне, карету! — русалка раскрыла рот,
Но в полночь пропали и ноги, и голос певчий.
Ведь как соблазнял всё утро старый мерзавец крот,
Как завлекал, о любви рассуждая вечной,
Так что? Отказала. Ответила:
— Принца — вот! —
Возьму я в мужья, на жёсткой горошине сидя!»
А крёстный крота — старый горбун-урод —
Волосы рвал в бороде, совсем посинев с обиды,
И бормотал: «тибидох!».
Зачем бормотал? С чего?..
Русалка залезла в свой домик-фургон в Канзасе,
И тут ураган куда-то швырнул его,
И за окном прозвучало угрюмо:
— Здрасьте.
Вы раздавили меня, и это плохой итог,
Но ножки мои из-под домика можете вынуть.
Возьмите же их. И выйдет вам пара ног,
И пара хрустальных туфелек вместе с ними.
Но, вспомнив про полночь, русалка сказала:
— Не-е-е!
Вернее, подумала. Голос же был украден.
Зазря разъезжали принцы десятками по стране,
На девушку-рыбу, немую к тому, не глядя…

Почти по Хемингуэю

Василиса Премудрая съехала прочь с горы своего ума,
Увидав, как Емеля Карлсона в проруби изловил.
И крестясь, повторяла всё время: "Мать, мать, мать, мать...
Неужели не мог ведром? Почему с помощю вил?!"

Только Карлсон выдернул волос из седенькой бороды,
И промолвил великое тайное слово своё "Сезам!"
Тут явилась кощеева смерть, — игла из медной руды, —
Да из глаз той смерти-иглы на раны стекла слеза.

Затянулись раны. Лишь швы и шрамы молниями по лбу’,
Но, видать, пришлись по размеру, вовсе нигде не жмут,
Только вместо Карлсона вертит винтом горбун —
Василиса, охнув, бросилась яму копать своему уму,

И чем глубже рыла она, тем заметней была Емелина суть:
Увидала Премудрая яблоко, различила в нём лютый дуст,
Разглядела она, как сердце Емели в хрустальном гробу несут —
Сердце лежит внутри, а гроб, между прочим, пуст.

Стоит перед ней Емеля — в глазах пустыня Намиб,
Видно, что жизнь там прошла много веков назад,
Язык его — чёртов двойной язык — по-змеиному шепчет: «Возьми!»
А шёпот из гроба несётся: «Нет, не бери! Нельзя!»

И Карлсон — он ли это? — от Карлсона только лишь винт —
Достаёт из кармана невод и море с большой волной.
Говорит с явной досадой: «Придётся мне рыбку ловить.
И именно золотую. Никак не можно иной.

А уж рыбка — дай ей здоровья тот, кто над нами Бог —
Исполнит моё желание: даст Василисе ума вдвое от всех потерь.»
Закинул он невод в море. Далёко закинул — не может найти его.
Но что Василиса с Емелей? Два сапога — пара: муж и жена теперь...