Давно в наших краях не случалось такого крепкого морозца.
Днём над пухлой снеговой крышей приземистой баньки, между ветвями яблоньки повисла маленьким, круглым обмылком луна. Зато огромные, на полнеба, яркие лазурные и розовые облака казались чистейшими, будто вымытыми.

Ранее, с самого утра, ветер принёс сюда пушистые вихри. Несколько часов над лесом, полем и озером крутились снежные колёса и спирали. Они сменяли друг друга, успокаивались и оседали слой за слоем на вырастающих сугробах. К полдню силы ветра истощились, и наступила тишь: небесный свод прояснился.
Тогда-то, несмотря на дневной час, в противоположной стороне от ярко-соломенных облаков, движущихся к горизонту на восток, на бледном небесном краю и появился лунный диск. Он рос, незаметно передвигаясь по темнеющему небосводу, и наконец к ночи воцарился огромным белым блином ровнёхонько над серединой дачного участка.
Из баньки вверх по протоптанной в снегу тропинке бежала, торопясь к чаю, хозяйка в пластмассовых шлёпках на босу ногу. Махровый халат с летним ромашковым узором пока сохранял банное тепло, голова была плотно закутана серым пуховым оренбургским платком, плечи прикрывало толстое полотенце.
Обычно после бани подниматься к дому приходилось по темноте с фонариком в руке, освещая лестницу с каменными ступенями, но сегодня этого не понадобилось. Таинственно мерцающие сугробы по обе стороны лестницы удивительно ярко отражали холодный бледно-лиловый свет. Торопящаяся чаёвничать выключила фонарик и стала, вертя головой, любоваться неправдоподобной, особенной красотой заснеженных деревьев, кустарников и полянок. Она даже развернулась на ступеньке и подняла глаза, чтобы взглянуть на властительницу сегодняшней ночи.
Абсолютно круглая луна сияла перламутрово искрящимся ореолом, звёзды казались крупнее обычного, дальний берег и озеро потонули во тьме, а ближние деревья еле угадывались. Зато перед глазами на косогоре раскинулся обширный световой круг, такой ослепительный, что сияние скрыло все неровности, снежные ямки и шапки. От идеальной картины, словно от полотна Куинджи, перехватило дыхание, таинственно повеяло Гоголем и чем-то потусторонним.
Что-то скрипнуло. "Дверь в доме? – промелькнул в голове ответ. – Баню-то я точно закрывала на амбарный замок..." И больше не останавливаясь, она побежала к дому: заждались!

Тем временем, внизу, на границе участка, в чёрной арке между высокими заснеженными кустами как будто из-под земли взметнулись прозрачными вихрями три антропоморфные фигурки.
– Ну, что, Прозрачная, – сказала самая высокая, – давно здесь не была?
– Ага, давно, Серый. А ты, Беленький, вспоминаешь это место? Летом в полнолуние как-то лет пять назад вчетвером тут встретились и подружились. Помнишь?
– Да... кажется, помню, – промямлил уныло третий. Нечёсаные космы его были щедро усыпаны снежинками, отчего он больше всего походил на беловолосого лешего.
– Смотри, Белый, – со смехом проговорил Серый, – Красавица-то наша опять принарядилась: из балахона изморозные иглы вовсю торчат!
– Да уж, вчера все пальцы исколола, стеклярус пришивая. А что, Мутный опять встречу пропускает?!
Спутники не ответили ничего: худенький был занят своими мыслями, высокий только скривил гримасу и предложил вслух:
– Ну что, пора и нам повечерять. Хозяева наверх ушли в дом, банька свободна. Форточка в моечной открыта, внутрь лучше через неё попасть, а то Прозрачная непрозрачной станет, если через трубу. – И он захихикал.
Трое полупрозрачных призраков, через абрисы которых можно было при желании разглядеть детали окружающего пейзажа, приподнялись с сугроба и полетели друг за другом, малым клином, к бревенчатой избушке. Сначала в открытое окошко ввинтился Серый и галантно подал руку даме, а затем вдвоём они за руки втянули нерасторопного Беленького. Окно решили захлопнуть для уюта, дверь в парилку тоже прикрыли, а сами расположились, как у себя дома, в предбаннике. Здесь было чисто и сухо, пахло мокрым веником. На сосновом низком столе под перевёрнутым тазиком для сохранности лежало хвойное мыло, хотя местные мыши предпочитали хозяйственное.
Тазик, чтобы не мешал, незваные гости подвинули на край стола к окну, занавески задёрнули, лампу включили. Прозрачная заняла центральное место на скамье, Серый разлёгся на лежаке, а Белый притулился на табуретке.
– Как поэзия, пописываешь, по-прежнему? – желая завязать о чём-то разговор, с барской ленцой в голосе спросил призрак, разлёгшись по-хозяйски на байковом одеяльце. – Вдохновение посещает?
– Нет же, делился с нами в прошлый раз, не пишется ему, – откликнулась призрачная подруга сердито. – Зато прозу начал сочинять. Творчеством занимается, в отличие от нас – сибаритов.
– Молодец! И что твоё перо выводит?
– Всякое... миниатюры, эссе, рассказики... на конкурсы.
– Ну даёшь! То-то смотрю, спокойный стал, от обиды на стропила под потолок уже не лезешь. Значит, поэтический морок оставил тебя всё-таки, слава Богу...

Все помолчали, каждый подумал о чём-то важном для себя.
Серый с тоской вспомнил, как недавно посещал бывшую семью, видел нового мужа Катьки, с которым ей так хорошо, и детям, главное, хорошо.
Прозрачная разглядывала ногти и думала, неплохо бы перекрасить – бирюзовый цвет к синеватому платью не подходит.
А Беленький продолжил немудрёное, но привычное в последнее время занятие: мысленно искал концовку для рассказа – завтра заканчивался срок сдачи на конкурс. И кульминация не выстраивается, и финал слабый.

– Послушай! – спохватился вдруг длинный приятель. – А как же ты участвуешь в соревнованиях своих – бесплотным духом?
– А я... это... вселяюсь... в любителя одного. У него творческий кризис затяжной не проходит, чуть не самоубился, так я ему один раз помог... получилось неплохо, втянулся. Сочиняю я, а он счастлив приходу Музы.
– Увидел бы он её, – заржал Серый.
Белый согласно качнул головой, оценивая шутку, при этом грива его пошевелилась, как от ветерка. Он мирно улыбнулся, и глаза его засветились незабудковым цветом.
– Знаешь, Серенький, – сказала приятельница, подняв от созерцания маникюра голову, – кажется, Белыш на верном пути, и в скором времени его простят, и он получит вечный покой...
Послышался слабый звук, и все трое поглядели на источник шума. Проснувшаяся в тепле бабочка трепетала крылышками, перебирая лапками по бревенчатой стене. Затем она оторвалась от неё, зигзагами промелькнула по предбаннику, остановилась напротив бывшего поэта, теперь прозаика, очевидно, тоскующего по поэзии, и пролетела сквозь него, там, где обычно малыши рисуют сердце. Уселась на бревне позади, за спиной духа, и сложила крылышки.

Тишина полностью не восстановилась, так как погода стала портиться: в трубе сильнее завывал ветер, по крыше стучало, лампа погасла, наверное, отключили электричество.
Когда раздался голос "Пустите!", троица приятелей от неожиданности вздрогнула. Они метнулись в моечную к захлопнутому квадратному оконцу, но призыв шёл из парилки. Поднатужившись, с трудом открыли дверь, дружно потянув за изогнутую можжевеловую ручку. За дверью стоял Мутный, более всего теперь похожий на своё прозвище. Испачканный в печной саже и пепле, он широко улыбался.
– Ура! – в унисон закричали временные хозяева баньки гостеприимно. – Прибыл! Уважил! Не забыл!
Вновь прибывший для приличия немного отряхнулся, остальные с весельем принялись струшивать с его одеяния пепел печной трубы, остатки снега и льда.
Вернулись вчетвером в предбанник. Серый уступил половину лежака и полюбопытничал, оглядывая друга:
– Что за хламида на тебе нынче, Мутный?..
– Ханьфу, называется.
– В Китае побывал?! Правильно, теперь юго-восточное направление и для нас актуальнее.
– Как говорил Конфуций: "Не приятно ли встретиться с другом, возвратившимся из далёких стран?" Не угодно ли разделить со мной шаосин из фарфоровой бутылочки! – И вернувшийся на родину турист полез в левый рукав прозрачной жёлтоватой куртки и достал оттуда графинчик, почти как настоящий.
– А из чего? – капризно протянула единственная в сборище духов дама.
– Есть-есть из чего дегустировать, – скосив глаза направо, погрузив левую лапу глубоко в правый рукав, доморощенный сомелье достал оттуда четыре крохотные нефритовые чаши – тотчас в них тоненькой эфемерной струйкой потекло янтарное вино.
– Пить-то хоть можно? Снова раритетом балуешь? Похмелье будет по-китайски? – затараторили собутыльники.
– Это классическое ши! А посуда с раскопок седьмого века не нынешней эры! Приобщайтесь.
...Под утро квартет задремал. Серый и Мутный – валетом на лежаке. Прозрачная, изящно подобрав ноги на скамейке, обхватив их красивыми руками, склонила голову на колени. Прозаик клевал носом, опираясь спиной на стену, сидя на комле сосны, превращённого в табуретку. В руке он держал томик древней китайской поэзии – подарок Мутного. На страничке раскрытого посередине сборника сидела, не шевелясь, бабочка.

Хозяева в этот день спали дольше обычного. После завтрака хозяин пошёл расчищать от выпавшего за ночь снега дорогу к бане для жены, которая прибирала на кухне. Тепло закутавшись, она вышла из дома и побежала снимать с сушилок высохнувшие полотенца и бельё. Вскоре женщина недоуменно возвращалась по каменной лесенке с аккуратно сложеной стопкой в руках.
– Ничего не понимаю, – с сомнением в голосе проговорила она, подойдя к мужу, который в этот момент расчищал дорожку, ведущую к калитке. – Замок на двери висит. Окно в моечной, знаешь сам, узенькое, человек не пролезет...
– А что не так? – не отрываясь от работы, спросил супруг.
– Да чертовщина какая-то. Тазик не на месте, занавески задёрнуты, лампа горит.
При словах о невыключенном электричестве муж застыл с лопатой в руке и коротко с осуждением покачал головой.
– Я помню хорошо! – защищаясь от немого укора, с жаром проговорила супруга. – Всё выключила, дверь закрыла... в предбанник, а в парилку приоткрыла. Но сейчас она была захлопнута. Зашла в парную, а на одном полотенце следы, будто лохматый пёс мокрую шерсть отряхивал. Стирать придётся.
– Свет выключила?!
На утвердительный кивок жены муж ничего не ответил, но решил, что потом сам перепроверит. Подвинутый тазик и задёрнутые занавески его не впечатлили. Больше говорить об этом случае ничего не стоило.