Начало истории:
My WebPage



Мальчик, которого нарекли Алессандро, родился одноглазым.

Нет, у него не было впадины вместо глаза, скорее всего глазное яблоко было на месте, просто веки правого глаза срослись и не имели ресниц, а правая бровь была ниже левой, будто ребенок сильно зажмурил правый глаз.

Он был очень тихим ребенком. В младенчестве почти не плакал, ночами спал, днем спокойно смотрел левым глазом на окружающий мир. Подрастая, был пуглив и застенчив, целыми днями бродил по комнатам, ухватившись ручонкой за юбку бабки или мамы.

Лиин умер, когда Алессандро исполнилось пять.

Воспитание мальчика легло на плечи двух женщин, которые к тому времени очень сдружились, их отношения напоминали больше отношения между мамой и дочерью, чем между невесткой и свекровью.

Клара всю жизнь отличалась мягким характером и расположенностью к людям. Она всегда встречала незнакомцев, прежде всего, улыбкой, изначально полагая, что каждый человек – существо доброе и дружественное. Если она ошибалась, то не озлоблялась, а склонялась к жалости - злой человек требует сочувствия, его и так его злоба ограничивает, огораживает от людей, так надо, чтобы тот, кто рядом, поддержал, иначе ему вдвойне тяжело будет.

Линда же всю жизнь жила в семье очень строгих правил, точнее сказать в семье, построенной по правилам отца, которые и в матери подавили все искренние человеческие проявления. Все было по расписанию, в котором общению с каждым членом семьи было отведено определенное время, и, если его исчерпать, то на сочувствие рассчитывать нельзя. Так на общение с дочерью отводилось тридцать минут после ужина, а перед сном она могла рассчитывать только на традиционный поцелуй, не больше, хотя в ее душе уже накопилось столько вопросов и сомнений, что и ночи бы не хватило, чтобы обсудить. Нет, нельзя сказать, что ее не любили, но разве можно уложить в заранее отведенное время все, что рождается и назревает в сердце ребенка. Привыкла Линда сама строить свое представление о жизни, своем месте в ней, своих оценках людей, их поступков, слов, обещаний.

Попав в распростертые объятия доброй души Клары, Линда расслабилась, неожиданно ощутив себя маленькой девочкой, к ней вернулось нереализованное детство. Сколько ночей, которые промелькивали, как мгновение, она провела с Кларой за обсуждением тем, которые вызывали у свекрови удивление. Она смотрела на мать своего внука, чувствуя, что перед ней маленькая девочка со свойственными ей сомнениями, страхами и ожиданиями.

После кончины Лиина, когда семье требовалось восстановление доходов, резко упавших с уходом кормильца, Клара привела Линду в дом Графа, где в это время потомки Омагреба расширяли штат прислуги.

Работая в этом величественном здании, женщины, пока Алессандро был маленьким, брали ребенка с собой, благо он был тихим, послушным, не создавая никому неудобств.

Малыш бродил по залам дома и часами замирал перед прекрасными полотнами, которые были привезены из Европы и развешены в коридорах и комнатах. Он вставал вполоборота, чтобы левый глаз мог охватить всю картину.

Мальчик и по улицам привык ходить только по правой стороне, чтобы видеть повозки и всадников, которые обгоняли его и представляли угрозу для нерасторопных пешеходов.

Он не сходился со сверстниками, не участвовал и их играх, сторонился шумных компаний, был молчалив, замкнут, но, как бабушка, расположен к людям. Частенько видели, что он помог кому-то из стариков поднять и поднести что-то тяжелое, многие видели, как он травами залечивал раны соседским животным.

А как-то случилось чудо.

Клара, Линда и Алессандро заканчивали субботний ужин, бабушка начала собирать со стола посуду и так, между прочим, спросила:

- Алессандро, почему ты все время молчишь? О чем думаешь?

Мальчик открыл рот, произнес несколько первых слов, бабушка поставила стопку тарелок на стол, опустилась на стул и застыла, а мать замерла с поднятой рукой, секунду назад собиравшейся поправить волосы – мальчик неспешно и спокойно рассказывал истории о тех, чьи образы он видел на картинах в доме Графа, о тех, кто живет на соседних улицах. Под утро он замолчал и обратил свой глаз на слушательниц.

- Откуда ты это знаешь? – тихо промолвила бабушка, по щекам которой катились слезы.

- Я это придумал. Мне нравится придумывать разные истории.

Ему было тринадцать лет.

На следующий день Клара пошла к Меркурио – старшему сыну погибшего Графа.

Меркурио занимался в эти годы организацией Университета в Верхнем Городе.

Он выслушал пожилую женщину и потребовал, чтобы Алессандро привели к нему.

- Ты умеешь писать? – спросил потомок Графа (дело в том, что сыновья не называли себя графами, испытывая большое сомнение, что этот титул был настоящим, они очень хорошо знали авантюрный характер отца).

- Да. Но плохо.

- Я приглашу писаря, ты будешь говорить, а он писать. Договорились?

Мальчик, склонив голову вправо, внимательно посмотрел на собеседника единственным глазом, подумал и ответил:

- Но я не всегда могу рассказывать.

- Почему?

- Не знаю. Иногда мне это хочется, и я это могу, а иногда я этого не могу. Ко мне не всегда приходят слова. Я не знаю, как с ними договариваться, чтобы они приходили. Они часто приходят, когда я занят, и мне не до них, а когда у меня есть время, они не идут.

- Хорошо. Писарь будет в доме целый день. Когда к тебе придут слова, ты будешь говорить. Писарь будет всегда в моем кабинете, это за лестницей…

- Я знаю, где ваш кабинет.

- Ты мне обещаешь?

- Да.

(Сейчас в библиотеке Университета Верхнего Города хранятся несколько сотен страниц, написанных под диктовку Алессандро. Эти тексты, лично мне, чем-то напоминают мифы Древней Греции – это очень увлекательное чтение, а, если вспомнить, сколько лет было автору, то берет оторопь.

Часть рукописных страниц выставлено в Музеи Университета, а в печатном виде рассказы Скволи можно купить в круглосуточном книжном магазине в Нижнем Городе на углу улиц Витторио Эмануеле II и Франческо Петрарка или в киоске при входе в Университет.

Если вам удастся побывать на Острове Моей Мечты, то, не пожалейте денег, купите эту прекрасную книгу.)

За свою жизнь Алессандро успел надиктовать свои рассказы, жениться в семнадцать лет на Веронике, присутствовать при рождении своего сына Альберто и купить для него колыбель в магазине под северной крепостной стеной.

Магазин находился на левой стороне улицы, выходя, Алессандро не увидел экипаж, который несся из Верхнего Города, спеша в порт. Колеса экипажа раздавили грудную клетку молодого отца, умер он мгновенно.

(Я материалист, в призраков, конечно, не верю, хотя спокойно отношусь к выдуманным легендам про них и с удовольствием читаю мистические произведения. Но я точно знаю, что, когда я в очередной раз приезжаю на Остров Моей Мечты, поднимаюсь вечером на фуникулере в Верхний Город и, нагулявшись по его старинным улицам, захожу в полумрак древнего театра, то та прохлада, которую я чувствую на своем плече или щеке, исходит от призрака Алессандро.)

Несчастья, чередой проходящие через жизни членов семьи Скволи после того, как Лиин, присев на заваленном трупами пляже, прижал к своей груди ребенка, еще не закончились. Вероника – юная мать Альберто – умерла через год после родов от неизвестной инфекции.

Клара и Линда опять стояли в начале пути воспитания нового члена семьи.

Альберто имел обычную внешность, без каких-либо изъянов, а характером походил на отца – тихий, добрый ребенок. Увлечений у него никаких не было. Хотя его, как и Алессандро, женщины брали с собой в дом Графа, мальчик не выражал никакого интереса к картинам. Не вызывали у него видимого сочувствия и соседские животные или пожилые люди, он легко сходился с соседскими детьми, увлекался играми с ними, имел в нужном количестве свойственные мальчишкам ссадины и синяки – был обычным ребенком.

Вместе с ним подрастал и Нижний Город, деревянные селения сменялись каменными домами, улицы мостились камнем, появились первые банки, нотариальные конторы, магазины заменяли рынки, в противовес тесным, мрачным портовым кабакам появились кафе и рестораны, жизнь менялась на глазах.

Благодаря Меркурио, вслед за Университетом Верхнего Города, в Нижнем зародилась Академия Искусств, в которой поначалу преподавали приглашенные из Европы профессора

Однажды, будучи уже в подростковом возрасте, Альберто пришел в дом Графа, чтобы разыскать прабабку, которой обещал помочь. Она была в зале рядом со старой спальней Графа. Над дверями нависали две фигурки купидонов с луками в руках.

- Кто это? - спросил Альберто.

- Амуры, - ответила Клара, с трудом подняв голову, чтобы взглянуть на фигурки ангелочков.

- Они охотники?

- Нет, - прабабка рассмеялась, - это ангелы. Если стрельнут из лука этими стрелами и попадут в сердце какой-нибудь девушки, то она в тебя обязательно влюбится.

- Правда?

- Конечно, а что пора уже в кого-то стрелять? – Клара хитро улыбнулась, обняла парня, притянула его вниз и чмокнула в щеку.

Он смутился, вывернулся и убежал, крикнув:

- Глупости все это!

Уже несколько месяцев он ходил в заросли у устья ручья слева от порта. Там любили собираться местные девушки и, сидя на камнях, о чем-то долго разговаривать. Порой серьезно, порой со смехом.

Альберто интересовала только одна из них – черноволосая, высокая и стройная Алина. Он готов был часами сидеть в ветвях дерева и наблюдать за ней. Он даже несколько раз пытался заговорить с ней, встречая, как будто бы случайно на улицах, но она со смешком передергивала плечами, отворачивалась и проходила мимо.

Слова Клары запали в сердце юноше, он не спал ночь, крутился в постели, а на следующий день опять отправился в дом Графа. Прокрался к спальне, выждал, когда никого рядом не будет, подставил стул, взобрался на него, встал на цыпочки и отломил наконечник одной из стрел купидонов. Воровато оглядываясь, выбежал из дома и отправился к ручью.

По дороге сломал несколько веток. Ту, что толще, согнул и натянул бечевку вместо тетивы, вторую – тонкую, но прямую превратил в стрелу. К стреле прикрутил остатками бечевки украденный наконечник.

Мальчишку мучили сомнения – в сердце стрелять, кончено, нельзя, но может достаточно просто попасть в человека, не нанося ему ранений?

Он затаился в ветвях дерева. Натянул тетиву, прицелился в виновницу своих волнений и пустил стрелу.

В этот момент Алина наклонилась за каким-то цветком, чтобы закончить плести венок, а из-за куста вышла другая девушка с распущенными белокурыми волосами, по руке которой и скользнула ветка с наконечником купидона. Девушка вскрикнула и схватилась за раненную руку, на которой выступили несколько капель крови.

Испугавшись ее вскрика, Альберто свалился с дерева и под дружный смех и возгласы девушек убежал прочь, проклиная свою неловкость и глупость, что поверил в сказки, а теперь еще и опозорился. После неудачи он был абсолютно уверен, что слова Клары всего лишь выдумка, как можно было в это поверить, как теперь на глаза Алины появиться? Это ж надо - стать таким посмешищем! Девчонки разнесут теперь слух по городу!

Весь день Альберто прятался в лесу за южной границей города, домой вернулся, когда уже стемнело, есть не стал, ушел в комнату, лег в постель и неожиданно для себя быстро уснул.

Утром, когда он вышел из дома, то нос к носу столкнулся с той девчонкой со светлыми волосами, столь необычными для местных жителей.

- Зачем ты это сделал? – дернула она его за рукав и показала на царапину на своей руке.

- Отстань, я не хотел, - он вырвался и зашагал прочь, но девчонка его догнала.

- Как тебя зовут? – она опять вцепилась в его рукав.

- Отстань, я сказал! - он дернулся, но в этот раз она держала его более крепко.

- Как тебя зовут?

- Зачем тебе?

- Хочу знать, кто охотится на меня.

- Я на тебя не охочусь. Мне нет до тебя дела.

- Не верю. Ты врешь!

- Отстань! – он наконец вырвался.

- Меня зовут Мария, запомни, я все равно узнаю, кто ты! – крикнула девчонка ему вслед.

С тех пор Алина начинала смеяться, как только увидит его, даже издали, а Мария попадаться на пути почти каждый день, будто случайно.

Бессонными ночами Альберто проклинал себя, а, засыпая, видел во сне Алину, днем же он продолжал изводить себя мыслями, что навсегда лишил себя надежды на взаимность с ее стороны.

Так продолжалось больше года, а в тот год, когда ему исполнилось семнадцать, он заболел. Жар, бред, озноб, опять жар. Потом начались страшные головные боли, юноша стонал, а по ночам и кричал. Через неделю он впал в состояние, которое теперь называется – кома.

Клара и Линда сидели над почти бездыханным телом, не имея сил даже плакать, проклятие, нависшее над их семьей, готово было забрать свою очередную жертву.

Лекари, приходившие к ним, лишь пожимали плечами, трясли головами и удалялись.

А через несколько месяцев в дверь кто-то тихо постучал. Клара открыла и увидела белокурую девушку, которая, смущаясь и заикаясь, спросила:

- Альберто уехал?

- Он умирает, - тусклый голос старухи прозвучал, как приговор.

Девушка прижала ладонь к губам, потом встрепенулась, отстранила хозяйку и вбежала в дом. Пока Клара закрывала дверь и возвращалась в комнату, девушка промчалась ей навстречу и выскочила на улицу.

Не прошло и часа, как девушка вернулась, сама распахнула дверь дома, ведя за собой пожилую женщину со свертком в руках – что-то укутанное расшитым полотенцем. В полном молчании гостьи подошли к кровати больного, женщина сняла полотенце и, приложив к безжизненным губам Альберто старинную икону, начала что-то тихо говорить на неведомом языке, склонившись и закрыв глаза.

Клара и Линда молча со страхом наблюдали за происходящим.

Наконец женщина замолчала, открыла глаза и сказала:

- Это все, что я могу сделать. Молитесь и надейтесь.

Клара проводила гостий в залу, нарезала хлеб и сыр, налила вино.

Из неспешной беседы она узнала, что старшую гостью зовут Марфа, что предки ее родом из России, что икона считается чудотворной, исцеляющей, что еще ее бабка научила Марфу специальным молитвам.

«Икона-то на икону не похожа» - думала Клара, глядя на потрескавшуюся краску на чуть искривленной доске. Простое, живое лицо старика с глубокими морщинами, с живыми, с легкой хитрецой глазами, которые, кажется, следят за тобой, когда проходишь мимо изображения, растрепанные седые волосы, шапки нет, ворот рубахи распахнут, такое впечатление, что смотришь не на икону, а на портрет соседа.

- Кто это? – спросила Линда.

- Пантелей, сын святого Пантелеимона-целителя и русской женщины, ее имя неизвестно. Мать родила его, когда из Греции приехала. Пантелей тоже врачевал там, у нас на Руси. Долго прожил, многих вылечил.

- А ты как на Остров попала?

- Я здесь родилась. Мать сюда привез ее хозяин. Из Парижа они приехали. Его предок бывал в Петербурге, там женился на дочери русского помещика, остался у них. А сын его потом опять в Париж перебрался, забрал пару слуг и кормилицу. Его кормилицей моя бабка была. А уже его сын приехал сюда, привез мою мать, ее сестру и бабку с собой. Это вот, - Марфа кивнула на Марию, - моя племянница, Машка. Тут наша семья разрослась.

Через семь дней Альберто пришел в себя, открыл глаза. Первое, что он увидел, это взволнованное лицо Марии и икону, стоявшую за ее спиной на тумбе. Первый вопрос, который Мария не столько услышала, сколько прочла по медленно двигавшимся губам, еще плохо подчинявшимся спрашивавшему:

- Кто это?

Она обернулась, проследив за взглядом больного, и объяснила:

- Это икона, которая тебя спасла.

- Кто это? – опять повторил Альберто.

- Пантелей.

- Я видел его там. Он приходил ко мне, - Альберто закрыл глаза и уснул.

Когда Альберто первый раз, после выздоровления, вышел на улицу, он не узнал Город, он не узнал окружающий его мир. Все вокруг играло красками, которые до этого были не видны глазу, все вокруг было наполнено растворяющимися в воздухе образами, все, что раньше не было видимо, обрело нечеткие очертания, вызывая в сердце смутные иллюзии и откровения. Он испытал неведомое досель желание поделиться со всеми тем, как он неожиданно увидел мир. Волнение было настолько сильным, что молодой человек ухватился за стену дома, чтобы не упасть от нахлынувших чувств и ощущений. Он тихо присел на ступени крыльца своего дома. В глазах набухли слезы, сквозь них световые лучи изумительно преломились, и все вокруг еще раз преобразилось, изменив свои краски и оттенки, вдруг увиделось, что женщина, ведущая по улице ребенка, обрела чуть расплывшийся облик, будто она начала отражаться во множестве зеркал, каждое из которых отражали ее в неповторимо ином виде. Вот она еще девочка, а вот в свадебном платье у алтаря, а вот в слезах у открытого гроба, а вот прижимает к груди первенца…

Альберто зажмурился. Не было более сил все это видеть и чувствовать.

Поначалу он отнес это состояние к последствиям болезни, надеясь, что скоро все успокоится, и он сможет смотреть на мир, как прежде. Но удивительное состояние не проходило, оно становилось привычным, постепенно переставало вызывать ужас, он научился анализировать свое новое умение видеть все вокруг не так, как остальные, научился получать от этого даже удовольствие. Но в душе оставалось какое-то волнение, неудовлетворенность, которые он не мог сформулировать, бродя в поисках ответа по городу, берегу, лесу, пока случайно не остановился у дверей Академии Искусств.

Во всех его скитаниях по вновь открываемым для себя давно известным местам за ним, как тень, следовала Мария. Эта тень была молчалива и незаметна, но она постоянно присутствовала рядом, чтобы, если вдруг понадобиться, прийти на помощь. Она видела и чувствовала, что с Альберто что-то происходит, что он все еще не в себе, но какими-то потаенными в глубине души нервно напряженными рецепторами чувствовала, что вмешиваться не надо, не надо спугнуть это парящее состояние выздоравливающего человека.

Альберто переступил порог Академии, прошел по прохладным коридорам, вступил в студию, где несколько студентов рисовали натюрморт, созданный на столе профессором.

Посетитель, как тень, бродил между мольбертами, заглядывал через плечи учащихся, сравнивал увиденное с тем, что было выставлено на столе, и не видел ничего общего. Там же все иначе, разве можно не видеть истории этих плодов, лежавших в вазе, а как можно придавать вину в бокале такой оттенок, оно же изготовлено из винограда, который собирала женщина, муж которой не вернулся из очередного плаванья? Неужели они всего этого не видят?

Он не обратил внимания на вопрос профессора о том, что он тут делает, он просто сел на лавку у окна и ждал, ждал, пока урок закончится, пока все покинут помещение, пока в здании никого не останется, пока ночь не опустится на Остров. Потом он зажег свечи, взял кисть, на мгновение замер, обратив взор вверх к высоким сводам, потом вздохнул и начал наносить мазки на холст.

Мария стояла за его плечом, почти не дыша, видя, как образы оживают в трепете свечей, она знала, что абсолютно точно понимает, что стоит за каждой линией и оттенком.

- Альберто, ты должен быть благодарен Господу и Марии за свое спасение, - говорила Клара, - именно эта девочка привела к нам твою спасительницу. Кто она? Откуда Мария тебя знает? Я про нее ничего не знала.

- Это девушка, которую я ранил в руку, - ответил Альберто, он в задумчивости, которая стала теперь его обычным состоянием, завтракал на кухне.

- У меня такое впечатление, что ты ее ранил не только в руку.

- Ты о чем?

- Неужели ты не видишь? Она любит тебя. Она нашла тебя, когда ты болел. Она привела Марфу. Она потом не отходила от твоей постели. И теперь, она все время с тобой.

- Разве? Я не заметил.

- Ты вообще ничего не замечаешь! Что с тобой?

- Я хочу рисовать, - он встал, вышел из дома и отправился в Нижний Город, где при Академии была лавка, торгующая красками, кистями и прочими вещами, которые могли понадобиться студентам.

Возвращаясь назад, нагруженный покупками, он в воротах Верхнего Города столкнулся с Алиной. Та, как в прежние времена, усмехнулась и проскользнула мимо Альберто, а он не мог сделать и шага – его захлестнула волна прежних чувств, ему казалось, что сердце замерло, ему не хватало воздуха. Потом сердце обрело обычный ритм, а юноша, испытывая былое возбуждение и вожделение, бросился домой, заперся в своей комнате, натянул холст на подрамник, достал краски и кисти, зажмурился и начал рисовать океан, испытав успокоение, только так образ Алины его отпустил.

Его первая картина «Океан» вызвала ужас у Клары и Линды – мальчик сошел с ума, болезнь повредила его мозг. Они весь вечер, когда Альберто уснул, сидели в зале, пили вино и поочередно вздыхая, качали головами – за что нам такое наказание.

Утором пришла Мария, с удивлением посмотрела на утомленные лица женщин:

- Что?

- Он сошел с ума!

Мария вошла в комнату Альберто. Тот стоял перед картиной. Девушка, как обычно, встала за его плечом:

- Мне кажется, в этом оттенке много зелени, - промолвила она, внимательно глядя на безумно набросанные на холст краски, она указала пальцем в верхний правый угол, - ты же хотел показать ужас кораблекрушения?

- Да, - задумчиво ответил автор.

- В шторм не бывает в океанской волне столько зеленых оттенков.

- Ты права. Спасибо.

- А это потрясающе! – девушка коснулась нижней части картины: - Это же твоя прабабушка на Соборной площади? Очень хороший оттенок, потрясающий тон! Ты этим объяснился ей в своей любви?

- Да. Она самая главная женщина в моей жизни!

Через год Альберто и Мария сыграли свадьбу. Почти три месяца он после этого не притрагивался к краскам, он парил в своем счастье. Если еще за неделю до свадьбы случайная встреча на рынке с Алиной, повергала его опять в состояние, казалось бы, давно оставленное в детстве, то теперь, он сталкивался с мечтой своей юности, практически не испытывая волнения, хотя, если быть до конца честным с собой, волнение все же поднималось где-то глубоко внутри.

- Ты в своем уме? Выходить замуж за этого сумасшедшего? – спросила Алина у Марии накануне свадьбы.

- Я его просто люблю, - спокойно ответила невеста.

Алина через полгода после подруги вышла замуж за моряка. Свадьба была веселая и многолюдная, в отличие от свадьбы Альберто и Марии, у которых гостей было мало, многие уже знали, что жених тронулся рассудком, рисуя жуткий бред.

Моряк – избранник Алины - ушел в очередной рейс, не дождавшись даже первенца, рейс затянулся на всю оставшуюся жизнь. Родила и воспитывала сына Алина в одиночестве.

Линда умерла за месяц до того, как Мария родила первого сына, а Кларе повезло повозиться с двумя праправнуками. Угасла она окончательно, перед третьими родами Марии, которые опять принесли мальчика.

Чтобы содержать семью Альберто устроился на работу в Северный порт, продолжая писать свои картины. Те хоть и приобрели со временем более понятные способы выражения образов, блуждающих в воображении художников, но, тем не менее, совсем не походили на привычные для того времени. Поэтому не было никакой надежды продать хотя бы один холст.

Только раз в год он писал портрет жены – абсолютно в стиле реализма. На этих полотнах она была молода и свежа, только менялся наряд, в соответствии с меняющейся модой. Этими портретами были увешены стены во всех комнатах.

Что же было самым удивительным, что Мария действительно не менялась с годами, продолжая оставаться очаровательной и юной, что вызывало жгучую зависть у ее подруг-сверстниц. Они обрюзгли, покрылись морщинами, руки покрылись вздутыми венами, да и Альберто уже давно больше походил на отца Марии, а не сверстника.

Он построил деревянную надстройку на доме, перенеся туда свою студию, чтобы не стеснять растущую семью. Там он уединялся почти каждый вечер, продолжая писать полотна, понятные только ему и его супруге.

Но была одна картина, которую Альберто дописывал постоянно, но никому не показывал, даже жене. Для хранения этого полотна он сделал специальную кладовку на своем деревянном этаже.

Дети росли, появились внуки, но никого из них Альберто не смог увлечь своим занятием, не у кого не возникало тяги к творчеству.

И вот случился пожар.

Злые языки утверждали, что поджог совершила Алина, испытавшая жгучую зависть к молодости подруги своего детства. У самой Алины жизнь не задалась. Первый сын утонул, будучи еще подростком, потом она родила девочку, отец которой был неизвестен. Дочка, достигнув юношеских лет, сбежала с Островов с возлюбленным. Алина пристрастилась к крепким напиткам, опустилась, но, по давней привычке, считала именно Марию гадким утенком. И вот, в очередной раз, воспалив свой разум излишней порцией бренди, она возомнила, что только портреты Марии, написанные Альберто, позволяют подруге сохранять молодость и свежесть.

Дом горел. Мария в этот день гостила у одного из сыновей в Нижнем Городе, нянчась с внучкой.

Альберто увидел дым и огонь еще на подходе к дому, бросился наверх – в кладовку, вытащил тайную картину, завернутую в кусок ткани, вытащил ее на улицу и опять бросился наверх, но в этот момент обрушилась крыша студии, придавив руки художника. Пока он вытаскивал ладони, зажатые горящими бревнами, кожа вздувалась и лопалась, кости пальцев ломались.

Бросив догорающий дом на попечение соседей, которые собрались с ведрами воды, Альберто с обезумевшими глазами спустился вниз, среди ног толпы, ползая в грязи как безумец, отыскал завернутый в ткань холст, прижал его к груди кровоточащими обгоревшими руками и бросился вниз - в Нижний Город.

Он ворвался в здание Академии, крича от боли, растопыривая склеивающиеся обгоревшие пальцы, добежал до зала живописи и ворвался в него:

- Сохраните! – и потерял сознание.

Послали за врачом, развернули сверток, расправили на столе свернутый в трубочку холст и увидели портрет старой женщины, в глазах которой даже непросвещенный зритель читал долгий путь, наполненный радостями и горестями, ожиданиями и разочарованиями и, конечно, любовью, а вокруг портрета нечеткими силуэтами и мазками оживала история Острова Моей Мечты.

(Сейчас специалисты говорят, что в одном из эпизодов, запечатленных на картине, оттенками выписан образ мужчины упавшего на колени на песке берега перед маленьким плачущим мальчиком.

Эта картина сейчас выставлена в Galleria dell'Accademia Carrara в отдельном зале.

Я был там.

Я видел глаза женщины на этой картине, столько чувств и тайн я никогда не видел. Я – человек, ничего не понимающий в живописи, не являющийся ее поклонником и любителем – стоял перед этим полотном, как завороженный.)

Говорят, что после того, как погибли в огне все портреты Марии, она в течение нескольких месяцев состарилась, сгорбилась, морщины исполосовали ее лицо, а глаза потеряли искристость и лучистость – она стала точной копией женщины изображенной на единственной сохранившейся картине Альберто Скволи.

Художник, сохраняя супруге молодой образ в ежегодных портретах, постоянно дописывал ее стареющий образ в своей главной и тайной картине.

Альберто никогда больше не вернулся к своему творчеству.

Даже, когда ему практически залечили обгоревшие руки, и он смог держать кисти, он часами стоял перед холстом, но ни разу не коснулся его кистью.

Он не занимался детьми и внуками, он целыми днями бродил по прибрежному песку около порта, порой оставаясь на ночь там же. Прошел год. И вот как-то, проснувшись на песке в предрассветной дымке, Альберто услышал плач ребенка - так он нашел подкидыша, которого назвал Марио, и взял на воспитание.

Никому из своих детей и внуков, и даже Марио он не сумел привить тягу к рисованию.

Из недавней истории (начало двадцать первого века):

Альберто и Мильвия вернулись домой, когда уже совсем стемнело.

День оказался не только волнительным, насыщенным, но и длинным. Сегодня был день вручения ежегодной Национальной Премии Островов. И именно в этом году лауреатами стали и Альберто (за вклад в развитие изобразительного искусства), и Мильвия (за достижения в области экономики). Вручение проходило в огромном актовом зале Академии Искусств в Нижнем Городе. Народу собралось много, были, конечно, и дети, даже два старших внука, первый раз одевшие галстуки и потому чувствовавшие себя очень важными, но, когда получили разрешение поздравить бабушку и дедушку, бросились к ним бегом и радостными криками, немного разбавив официальную и торжественную обстановку.

Альберто ушел на кухню, открыл бутылку вина, налил два бокала и вернулся в гостиную, где Мильвия, с облегчением сбросив туфли, сидела за роялем и задумчиво перебирала клавиши.

- Предлагаю первый тост за Альберто Скволи, - подойдя к жене, предложил Альберто, - в моем успехе львиная доля принадлежит ему – моему Учителю и воспитателю моего давнего предка Марио.

- Тогда уж и за двоюродную тетушку моей прабабушки, - улыбнулась Мильвия, - без нее не было бы моего успеха.

- Ты никогда про нее не рассказывала, - удивился муж.

- Как-то случая не было. Это все случилось еще задолго до встречи с тобой.

- Расскажи. А кем была эта тетушка?

- Ее звали Елизавета Воче.

- Та самая!?

- Да, та самая звезда оперной сцены. Я училась на третьем курсе в нашей Академии по курсу вокала. Дело в том, что мои родители мечтали, чтобы я стала певицей, задатки были.

- И остались! – рассмеялся Альберто.

- Да, все было хорошо. Даже состоялся мой первый концерт. Очень было приятно стоять на сцене, видеть полный зал и слышать аплодисменты. Приятные воспоминания. Так вот, учась уже на третьем курсе, я как-то вечером гуляла по Верхнему Городу, мечтала о своей карьере. Присела у фонтана на Соборной площади, не заметила, как начало темнеть и тогда услышала голос Елизаветы. Она расспрашивала меня о моих занятиях, планах. Потом мы с ней ушли под южный склон горы, там, в оливковой роще, она попросила спеть для нее. Я пела. А потом…, - Мильвия замолчала, сделала глоток из бокала.

Альберто не торопил.

- Потом она сказала, что, по ее мнению, мне надо бросать Академию и найти себе занятие, в котором я смогу стать одной из первых. Она была очень убедительна. Она говорила, что из меня получится неплохая певица, такая, каких много. «Ты станешь одной из многих, затеряешься в их толпе, а у меня есть чувство, что ты способна стать одной из лучших, но в чем-то другом», - сказала мне тогда Елизавета. Я долго мучилась, вспоминая наш разговор, но, ты же знаешь, у нас на Острове принято верить призракам. В конце концов, я поверила и ушла из Академии, первый раз в жизни пойдя поперек воли родителей. Через год я поступила в Университет, и вот результат, - Мильвия улыбнулась, поставила бокал на рояль, встала, обняла Альберто и нежно поцеловала его.

Следующая история:
My WebPage