Это сорок первая публикация проекта «Миры»

Полный интерактивный каталог проектов Созвездия и Миры
 
 
 
 
Marita. О поэзии и прозе

Marita http://litgalaktika.ru/index/8-334
 
 
 
 

---

    Печь, скамья, пучки трав вдоль притолоки да жуткие чёрные тени, вокруг огонька свечи. А от запаха гнили и вековечной сырости подступает к горлу то ли тошнота, то ли страх. Нельзя в чужих избах хозяйничать, да он не удержался: отыскал да зажёг свечу. Свеча - не фонарик, от неё свет живой и тёплый. А живого огня злые чары чураются, рассеиваются.

Чу, дверь заскрипела, хозяйка зашла. Сгорбленная, седенькая, – и не скажешь, что могучая колдунья перед тобой; нос огромный, клювастый ноздрями затрепетал, к нему оборотился, глазки подслеповатые по лицу зашарили.

– Почто ж ты, касатик, ко мне пожаловал, что тебе дома не сидится? Зелья тебе приворотного для красной девицы надобно, али меч-кладенец – драконовы головы рубить?

– Нет, бабушка, зачем мне меч? Художник я, портретист; портреты рисую. Дали мне задание – портрет Мариты написать по фотографии, а фотография-то – крохотулечка: лица не разглядишь, один колпак карнавальный, да улыбка от уха до уха. Все другие дамы принарядились, меланхолией мечтательной глаза затуманили, а эта – как смеётся надо мной: не ухватишь, мол, мою душу, не изобразишь. Дай, бабушка, зелья колдовского, чтоб саму душу Маритину рассмотреть! Внешность мало что мне сказала...

– Эк, ты, милок, хитёр! Разве в моём-то зелье колдовском чужую душу сыщешь? Стихи, говоришь, голубка твоя сочиняет? Рассказы больше? Бери сапоги-скороходы да ступай – душа автора в его сказах обретается. Железные, говоришь, да не по ноге? Так не в тапках же по буреломам фантазий шастать...

Скрипнула дверь, затворяясь, и пошла дорога петлять от пейзажа к пейзажу...

Тут тебе и болото, ряской поддёрнутое: не на ту кочку железным сапогом ступишь – с головой в зловонную жижу уйдёшь под уханье да смех болотной нечисти. В трясине не до портретов: мглистый морок, блуждающие огоньки, да жалобный плач игош – они и говорить-то по-человечьи не умеют. Благо кикимора болотная встретилась, брызнула на него дребезжащим старческим смешком: какая тебе в болоте душа Мариты? Девки по болотам не шастают, – чай, они не покрытки, что младенцев своих топить принесли. Не там, добрый молодец, душу девицы ищешь!

Выбрался художник из болота, а там – лес дремучий да мало проходимый потянулся. Деревья-великаны друг к другу жмутся, стволами срастаются; кусты колючими лапами за куртку цепляются, бурелом да корни древесные змеями сапоги железные оплетают, идти не дают. Железным-то – сносу нет, хоть и ноги до крови уже истерты. А голову задерёшь – и неба-то не увидишь. Так, где-то в вышине сквозь кроны просвечивают лоскутки лазури да лучи дымными столбиками пробиться пытаются: внизу и в полдень полумрак, как вечером. Раз замаячила над кронами страшная рожа Михеля-великана, бородою курчавой до глаз заросшая, глазами чёрными зыркающая – что, мол, за букашки такие по владеньям его ползают, кого ищут? Заклокотал, покатился над головой его то ли гром, то ли голос: человеческое жалкое сердце – незряче, глупыми страстями обуреваемо, чтоб истину рассмотреть, нужно сердце каменное, холодное да беспристрастное – давай поменяю!

Жуткий голос, жуткое предложение – убежать бы со всех ног, да куда? На землю сырую упасть, руками неразумную свою башку обхватив? Так у самых древесных корней по крохотному человечку, каждый хихикает, насвистывает: " Румпельштильцхен" да " Румпельштильцхен" – не запомнишь сходу, да и не выговоришь. Подмигнули человечки страннику, поможем, мол, и поднялся вихрь от земли, закружил, подхватил парня да и понёс над лесом, даром, что сапоги на ногах пудовые, да и сам – не пушинка...

Грянуло беднягу оземь, а когда он глаза открыл, другой пейзаж вокруг: земля сухая да каменистая, как сковорода раскалённая, небо над нею бездонное да безоблачное, а от яркого блеска солнца и глаз нормально не открыть; то ли мираж в душном мареве дрожит, то ли впрямь выросли из песка огромные чёрные пирамиды, и если идти – то к ним, ничего другого в пустыне не сыщешь. А внутри, в гудящих эхом тёмных коридорах чудище за чудищем: то жены с песьими головами, то мужи с орлиными; все лопочут, галдят о чём-то своём, на наречии впервые им услышанном, но ему почему-то понятном: нет, мол, души Мариты в царстве Озириса, не видал её и божественный Ра. Ступай, мол, смертный, в другой божественный пантеон, с другими небожителями – коллегами и соседями нашими...

Скольких небожителей повидал он в своих странствиях? То Эриду кровью своею подпитывал, то загадки Локки разгадывал, всматриваясь в лики валькирий и погибших щитодев; сапоги и то ржавыми чешуйками с ног пообсЫпались. Ан, дорога к той же бабке колдунье привела.

– Не работают сапоги твои, бабушка! Дай мне средство подейственнее.

-– Эк, ты милок, переборчивый: на тебе блюдечко с яблочком, авось там что углядишь!

Катится яблочко по блюдечку, проступают на донышке лики разные: то тебе красавица, то уродина, то вообще не разберёшь что. А бабка рядом сидит и хихикает: фантазёрка, мол, твоя Марита, талант в её душе великий да многогранный. А такой талант да в один портрет никак не сведёшь... Худы дела твои, художник!
 

Своё знакомство с Маритой я начала со стихотворения, вернее верлибра. Верлибр – своеобразная форма стихотворения, вернее, сам верлибр – это стихотворение, лишённое стандартной формы, нечто вроде стихотворной души без привычного поэтического тела. Верлибр перед читателем – всё равно что грешник перед очами создателя в час страшного суда: сразу ясно что стоит за словами – концентрация чувства и мысли в неожиданных ярких образах или пустота, которую легко скрыть за плавной напевностью ритма и гладкостью рифмы. Я лично боюсь верлибров, а Марита не боится, она как родилась для этих коротких, но ослепительно ярких, лишённых рифмы стихов. И когда вслед за ней ныряешь в её поэтическое пространство, мир часто предстаёт перед тобою, как в день его творения, краски в нём по-детски чисты и свежи, а воздух наполнен гулом древних, возможно, языческих преданий.

Природа Мариты первозданно жива; морской песок ещё не тронут кроссовками или вьетнамками; клешни крабов опутаны вечностью, как водорослями, а ветер поёт о морских драккарах, которым суждено вот-вот закачаться в морских волнах. Каждое стихотворение – маленькая, чётко прорисованная картинка, небольшой пейзаж, о немногих штрихах которого можно сказать: ни убавить, ни прибавить, и каждое слово весомо-необходимо, тщательно выверенно; каждое слово ведёт за собой новый, неожиданный образ, врезающийся в память, но при этом естественный, как воздух для дыхания. Они удивительно визуальны эти образы. Читая, ты воочию видишь и приносимых ветром

"...На палубу чаек,
И глаза их –
Подобны
Тусклым отблескам злата
Из драконьих пещер,
И отчаянно-жалобны
Крики."     Я смотрел, как отходят драккары http://litgalaktika.ru/publ/34-1-0-16351
 

и тысячелетнюю сосну, прорастающую

"...Зелеными искрами игл
В ослепительно-белое небо."     Когда я умру, я бы снова хотела родиться http://litgalaktika.ru/publ/11-1-0-11244
 

и кота у ёлочки –

"...И кот,
Притворившийся рысью,
Прищурясь
Коварным янтарным прищуром,
Следил
За гирляндой
Огней."     Новогоднее http://litgalaktika.ru/publ/13-1-0-14723
 

Рисуя свои потрясающие пейзажи, Марита редко смешивает краски, да и создатель, раскрашивавший мир в её произведениях, редко увлекался поиском пастельных оттенков:

На небе –
Облачная акварель
Растерта густо-белыми мазками
По синему бумажному холсту.
Под небом –
Желтые штрихи деревьев,
Разбрызганные листья в лужах.
Тот художник,
Что рисовал дома,
Не пожалел охристого в палитру,
Размешивая
Краски на фасаде,
И бледно-серого –
Для крыш,
В которые стекает солнце
Оранжевыми
Каплями
С кисти.     Краски осени http://litgalaktika.ru/publ/13-1-0-13791
 

Марита, по-моему, немного язычница, вернее в стихотворениях да и рассказах чувствуется чисто языческое чувственное восхищение жизнью; даже когда она пишет о мистических, внушающих ужас вещах, это чувственное восхищение проступает сквозь самый ужас. Она никогда не играется с кошмарами, запечатлёнными в древних легендах, не пытается их смягчить, как нынешние авторы детских сказок, а преподносит их во всей их отталкивающей первозданности и правдоподобии; благодаря ей, в них погружаешься с головой, веря в мистические образы, как веруют в них герои её исторических новелл; этих кошмаров мучительно боишься, и всё же по детски восторгаешься их мощью и магическими возможностями. Любовь к мистике, к древним поверьям, к историческим ужастикам, характерным для самых различных параллелей и меридианов, - так же присуща Маритиной прозе, как любовь к философски осмысленному пейзажу в поэзии.

Во времени эта девушка перемещается так же легко и свободно, как по карте, иной раз, выходя и за грань известных нам эпох в область фантастики. И в течение этого путешествия Марита с лёгкостью циркового жонглёра меняет стиль речи и описания: язык, естественно, тот же, русский, но последнюю исповедь тхага с первых же слов отличишь от описания смерти шведского конунга Ауна, и роднит эти рассказы лишь доходящая до абсурда жестокость обрисованных в них полузабытых обычаев: Мариту, как магнитом тянет к подобным тёмным крайностям, которые, скорее всего, имели место в истории разных народов, а ведь история человечества почти вся состоит из подобных, пропахших жертвенной кровью эпизодов.

И что интересно, – каким бы фантастическим не казалось жутковатое повествование, каким бы зловещим сюром не веяло от обрисованной картины, под рассказом непременно есть перечисление сухих конкретных фактов и верований, подтолкнувших воображение художницы. Яркая, необычная проза – всего лишь живая художественная плоть, которой, как на глазах, обрастают выбеленные временем безмолвные кости научной информации. Даже просто читая все эти пояснения, невольно пополняешь свои исторические и географические познания на темы, которые тебе лично близки, и изумляешься потрясающей эрудиции автора.

История для Мариты – воздух, которым она дышит; когда мне хочет вдохнуть этот воздух полной грудью, я просто читаю её статьи на те же исторические темы, посвящённые персонажам, часто интересующим и меня. Их стиль резко отличается от обычных рассказов, спокойный, обстоятельный и всё же легко усваиваемый; вдобавок то там, то тут встречаются изюминки неизвестной мне информации, будь то статья о Григории Распутине или о её любимце Владе Дракуле, несправедливость к которому явно задевает Мариту за живое. Дракула для неё герой номер один – она и две статьи о нём написала, и две повести – одну в жанре фэнтэзи, а другую – художественно-историческую, но возможно появятся и другие об этом же неординарном интересном человеке, столь оболганном недоброжелателями, что образом его стали пугать детей.

И всё же, лучше всего Марите, на мой взгляд, удаётся описать языческие верования народов севера, в частности в моих самых любимых северных рассказах - "Гринька и худоба"; "Могила ойууна Монньогона".
Причём второй – не просто о старинных верованиях, второй – о столкновении эпох, о безжалостной ломке, буквально через колено, древней веры и пришедшего в эти края жестокого нового порядка. Вряд ли мне удастся описать, сколько психологизма и правдивости в изображенном в этом рассказе конфликте. Я, атеистка, не верю в сверхъестественное чудо, в которое искренне верит главный герой повествования; его, на мой взгляд, спасло совпадение обычных политических событий, о которых я и раньше знала, но я до глубины души верю в происходившее с ним и понимаю его.

Когда-то Бродский говорил, что художника делает тема; я не уверена, что передаю эту фразу дословно, но смысл был именно в этом. Марита не боится самых острых, самых болючих тем, причём раскрывает их на таком уровне, которому я могу лишь от души позавидовать. Мало у кого я читала такой пронзительный рассказ о холокосте, как этот, на её страничке: "Это было в Любавичах"

Кажется, я плавно перешла с поэзии Мариты на её прозу; для меня Марита – прежде всего прозаик, но для неё, похоже, граница между этими жанрами очерчена не столь чётко. Многие её прозаические произведения написаны с чётко ощущаемым поэтическим ритмом и нашпигованы поэтическими сказочными образами настолько, что в них нелегко отделить поэзию от прозы, а сказочную реальность от яви. Жанрам, в которых Марита пробовала своё перо (под пером нынче выступает клавиатура компьютера), несть числа: тут и мистическая проза, и юмористическая, и фэнтэзи, и фантастика, и сказка, и миниатюры, и потрясающе психологичные рассказы о детстве, и уже упоминаемые мною верлибры... Я не нашла только чисто любовных повестей или стихотворений, хотя сцены любви в исторических повестях описаны более, чем профессионально. Но возможно на страничке Мариты – не все её уже написанные произведения, да и жизнь впереди – такая длинная и полная событий!