Это восьмая публикация проекта «Миры», который ведёт (Не)чайный клуб.

Полный интерактивный каталог проектов Созвездия и Миры
 

---

Если бы меня спросили, какое стихотворение отражает суть творчества Николь Авериной, я ответила бы – «Сермяжная…» Ёмкая характеристика поэта и человека. Кто-то пишет о своем, о женском. А у кого-то – болит душа за людей, за страну. Поэт призывает «за внешним лоском дерьмо разглядеть и в душе коросты».

Однако чистить свою душу – немалый труд. Сермяжную правду слушать не любят.

«Она же, робея, за зримой тучей
всегда находила заветный лучик.
Несла его гордо, стучалась в двери…»

Да, поэт к вам еще и с фонарем, чтобы лучше видно было. Его ведёт чувство правого слова, защитника униженных и оскорбленных, бедных и болящих. Те же, кому правда глаза колет

«…смеялись – никто не верил.
Судьбу проклиная, швыряли ветошь:
– Прикройся, дурная, напрасно светишь…» (Сермяжная...)
 

А обездоленных под крылом у Николь – вся Россия-матушка. Неприкаянный, с несложившейся судьбой бывший детдмовец, потерявшийся на вокзале.

- И я мечтал...
Не веришь? Мать была. Такая вся воздушная, я помню
шифоновое платье, был я мал –
ходил за ним хвостом… А вечер тёмный…

Как будто бы
вчера… А поезда с тех пор я не люблю – в них снится мамка,
всё плачет и зовёт… (Коту под хвост...)
 

Обреченные на раннюю смерть больные раком дети. О них Ольга пишет и в стихах, и в прозе. Важная, страшная тема – как окно, распахнутое в бездну.

...И лысый, оловянный – не солдатик,
Цепляется за жизнь, что бьёт под дых,

За солнце – им целована, за книги,
За тёплый, канареечный рассвет,
За небо цвета спелой голубики.
И выживет…на долгих… десять…лет. (Палата на двоих...)
 

В рассказе «Закономерность» автор вновь погружается в свои нелегкие размышления (а может быть, думает об этом неустанно, без передыха?). Почему дети болеют? Почему мы теряем самых дорогих, беззащитных, невинных?

«Мне снятся страшные сны. Наверно, это нормально, когда снится работа. Но я и во сне боюсь сделать что-то не так. Сердце сжимается и трепещет, как порванная струна.
И я жду тепла. После пробуждения берёзы будут одинаково прекрасны, и я на время забуду, что одна из них потеряет листву много раньше. Почему? Возможно, необходимо копнуть глубже. Но потеря листвы закономерный процесс, и никто не обращает на это внимания.
Спать… Так хочется спать…» (Закономерность)
 

И не находит ответ. Может быть, его нет. В романе «Три товарища» Эрих Марии Ремарка герой теряет любимую, безнадежно больную туберкулезом (бич послевоенного времени). И спрашивает доктора: «Почему? Патриция – юная, красивая, не успевшая пожить...» Доктор показывает Роберту больных детей, юношей и девушек, мужчин и женщин. Кто из них не достоин жалости? Все достойны, и никто не хочет умирать. Никто не виноват. Но кто-то берет на себя всю боль мира, чтобы мы не разучились жалеть. Задавать вопросы и искать ответы на них. И чувствовать себя виноватыми и ответственными. И кто, если не поэт, слышит людское горе? И говорит. Это важно: прочитать свое, болезное – у поэта.

Отверженные – тоже под крылом поэта. Это роднит Николь Аверину с русской классикой. С Толстым, Достоевским, Лесковым, Куприным, Бабелем…

С Вениамином Блаженным. С Борисом Рыжим. Это все – суть не от мира сего. Кажется, их сердца улавливают мировую скорбь и резонируют в стихотворных строках.

Пускай моя душа с сумой бредет по свету,
Пускай она в пути шалеет от тоски:
— Подайте, мужики крещеные, поэту,
Беру я серебро, беру и медяки.

… И то, что в слепоте вы называли хлебом,
В худых моих руках клубилось, как огонь… (Вениамин Блаженный)

Я тоже стану музыкантом
и буду, если не умру,
в рубашке белой с черным бантом
играть ночами на ветру.

Чтоб, улыбаясь, спал пропойца
под небом, выпитым до дна, —
спи, ни о чем не беспокойся,
есть только музыка одна. (Борис Рыжий)

С Францем Бошем, нашим современником, все рассказы и стихи которого, как и у Николь Авериной, посвящены отверженным.

Когда нападала жуть,
Мне очень хотелось жить.
Я даже колен согнуть,
Не мог, захотев попить.

Судьба обещала плен,
Куда я не мог пойти,
Я выбрал себе размен -
На паперти - взаперти… (Франц Бош)

Николь пишет о тех, кто сам – безголос. Робок. Выброшен на обочину жизни. Нерукопожатен. Сытые – о таких писать не будут. Они голодных не разумеют. В книге «Моя жизнь» Эдит Пиаф рассказала о своем дебюте в кабаре «Джернис»: «Объяснение леденящей душу тишине, которая меня встретила, я нашла лишь много лет спустя… Люди, которые пришли в кабаре, чтобы развлечься, и были недовольны, когда им напоминали о том, что на земле, совсем рядом с ними, а не где-то за тридевять земель, живут такие девушки, как я, которые недоедают и буквально погибают в нищете».

А поэт – видит, слышит, сопереживает. И заставляет видеть, слышать и сопереживать обездоленным. Оступившимся. Дает им шанс. И дает шанс сберечь свою душу живой – всем нам.

А было, не было ль семь бед –
никто не спросит:
за поволокой горьких лет
зима ли, осень;
в туман скукоженной души
не ступит – зыбко.
Ты василёк в озимой ржи –
сорняк, и хлипкий...
А, помнишь, было семь дорог…
Ты выбрал горы,
над снежной шапкой лунный рог,
закат багровый.
Ты рвался выше, падал вниз –
на дно, но снова,
шестёркой скрученную, жизнь
вплетал в основу:
на откуп волю, райский плен
вприкуску с водкой…
Ты до сих пор не встал с колен –
седьмая ходка. (Седьмая ходка)
 

Николь рассказывает нам о сироте и бомжихе Настюхе, без вины виноватой, рвавшейся к свету, но не сумевшей «откатиться от яблоньки», так и сгинувшей «на рельсах». «Сама? Помогли? Или, случайно, спьяну…»

«- Эх, яблочко соку спелого, полюбила я парня смелого, - голосили бабы, поминая Костика. Долго не утихали пьяные речи. Бабы сетовали на горькую долю, винили Настюху. Мужики хаяли правительство, пьяно смеялись и шутили: у кого грабли на плечах, у кого задница в Сочах…
Переспело истекала медовым светом луна, освещая заросший двор, яблони и, гниющие, никому уже не нужные, яблоки.» (Эх, яблочко...)

Удивительно ли, что Николь, в лучших традициях Лескова, размышляет, где она спряталась, жалость людская, неужели сердца наши погрязли в равнодушии?

«Захолустье, где люди, несмотря на отсутствие элементарных удобств, продолжают жить, любить, оставаясь при этом людьми. Или цивилизация, всё чаще приводящая к появлению особого типа людей.
Наверно, и те, и другие есть везде… И надо ли писать? Имею ли я право перебирать те ягоды на виду, пусть редких, но читателей? Судить не мне.
Горькие, кислые, терпкие, засохшие…» (Ягоды из захолустья)
 

Николь рассказывает нам о тете Зое, прожившей жизнь тяжелую, но никого не винившую. «Мне везло на людей, - говорит она». Тетя Зоя радовалась новому пальто, заводской пайке, тому, что принесла голодным ребятишкам молока. Немудреные радости. И с удовольствием делилась с соседкой нехитрыми событиями своей небогатой жизни. А Николь внимательно слушала, чтобы рассказать нам о светлом человеке. (Горы круты, горы круты...)
 

Нет ничего второстепенного, всё – важно. И тетя Зоя, чистая душа. И последний час уходящего старика, вспоминающего свою простецкую, нескладную как будто жизнь.

- Ах, оставьте! Дождя бы… и гром…
И по росам, босым, за грибами…
Из колодца воды с хрусталём…
зубы ломит… и давишься снами...
Шибко холодно… Ходит… Ох, ё…
Что-то чёрное… Помнишь, жевали
чёрный вар… А ещё вороньё
на костре, с братаном, запекали…
Лошадь пала – кромсали… Ох, пить…
Губы сохнут… Гармонь, занавески…
Люба, Любушка… Разве забыть
посиделки, луну, перелески. -

Фотографии, стол, дум зола…
Взгляд на ощупь по стенам… подушки… (Только сумрак...)
 

Еще один герой стихотворения – тоже дед, который в юности чудом выжил на войне и всю жизнь мысленно возвращался туда, в горы Гиндукуша, где потерял своих друзей. И каялся…

… За окном плыл рассвет.
Половицы
зычно всхлипнув, замолкли. А дед
заскорузлой рукой тёр божницу,
всё надеясь, что бог даст ответ… (Горький запах)
 

«Странно, но я мало помню из того, что смотрела в детстве. Но эти кадры я запомнила на всю жизнь. Судя по тому, что в кино меня водил чужой дядя, я ещё не училась. Наверно, мне было лет пять-шесть – иногда с нами оставался кто-то из взрослых… Я не помню фильма, но я на всю жизнь запомнила кадры кинохроники – концлагерь, обтянутые кожей скелеты маленьких детей с раздутыми животами и горы трупов… В тот день я поняла, что жизнь далеко не всегда разноцветна.» (Слышите...)
 

Память о детстве – согревает, тревожит, ранит. О чем бы ни писала Николь, это так или иначе соприкасается с собственной душой, судьбой, приобретает личностный окрас. Творчество Николь Авериной воспринимается черно-белым, как графика Стасиса Красаускаса. Его циклы гравюр «Вечно живые» и «Рождение женщины» – энергетически удивительно совпадают с мироощущением Ольги в проживании судьбы целого поколения, у которого болит душа, совесть, которое ни в чем не виновато, но чувствует себя – виноватым. Чувствует ответственность за людей. За родину.

«А мы… Мы купили свой первый телевизор, когда я училась в десятом классе. В кредит можно было купить всё. Только нельзя купить бесконечное чистое небо, летящих по нему журавлей и белую собаку с чёрным ухом – она никогда не предаст.
И долго-долго будет звучать в моей душе песня из кинофильма «Белорусский вокзал», слушать которую без слёз невозможно. «Горит и кружится планета, над нашей Родиною дым..»
Слышите, как нежно звучат медные колокольчики вашей памяти…» (Слышите...)
 

Порезали овчину* на ремни…
Вот дурни… А могла бы выйти шуба
И, холодом подёрнутые дни,
Сейчас не поминала б бабка Люба.

Не грелась у печального костра,
Ремнями не затягивала брюхо
И в небо не смотрела б до утра,
И мне б не отвечала в трубку сухо.

Что лыбишься, скорняк? Ты не у дел:
Забыто ремесло, потухли очи…
Когда-то говорлив бывал и смел,
А нынче-то, гутарят, – так, не очень…

Да поздно уж, милок, не гоношись…
Порвали ремешки те на заплатки,
Не каждому по нраву эта жисть…
Сбежали, засверкали только пятки.
...

* СССР (Могло б иначе...)
 

Вот и еще одна судьба, которая проживается, как собственная. Помню, смотрела в театре «Марьино поле» Олега Богаева, а потом вышла с цветами к актерам – поразили их лица, словно присыпанные пеплом. Поэт как актер – проживает жизнь своего героя. Николь не ищет легкие судьбы для своих строк.

Разбить хрустальный свод твоих надежд
возможно ли – не знаю…
…От грохота дождя качнётся ночь.
Раскаты набегающего грома
напомнят о былом. Ты гонишь прочь
тот день и сожаленья военкома…
Не видеть и не слышать…
Зеркала
не нужно занавешивать – разбиты…
Ты веришь – эта боль сгорит дотла.
Ты помнишь – он сказал: - Не лыком шиты… (Не лыком шиты...)
 

И все-таки она желает своим героям – лучшей доли.

Однажды ты проснёшься и поймёшь,
что мир совсем другой,
что воздух пряный.
Что грохот за окном – не братский бой,
и ты не от вина – от счастья пьяный… (Однажды ты проснёшься...)
 

А счастье – это любовь, полный завершенный цикл. Любовь, семья, дети, внуки…

И бабушка ворчит: - Коту под хвост…
Но с солнышком встаёт –
замесит тесто
на яблочный пирог, а жмых под гнёт…
И с луком пирожки! И всем есть место… (Однажды ты проснёшься...)

Это понятно каждой женщине. Несмотря на внешнюю скупость слога, строгость – стихи Николь близки читателю, и прежде всего – женщинам. Женщины Николь – сильные. Они всегда помнят о том, что родились крылатыми.

Я без тебя – ветка мимозы,
засушена в книге…
Янтарные слёзы.
Ты помнишь,
дарил мне кулончик прозрачный…
Я – мамонт в музее,
пейзаж неудачный.
Живу, улыбаюсь,
листаю страницы –
не вижу ни зги…
Я без крыльев синица…
Я без тебя – сумерки, вьюга…
Я – стрелка секундная в замкнутом круге,
роса на траве придорожной…
Ты слышишь?
Не время к тебе –
внук не вырос. Он рыжий –
похож на тебя: и глаза, и ресницы…
Я – иней на крыше…
И, всё же я – птица… (Я без тебя...)
 

И снова вспоминается Стасис Красаускас и его цикл «Рождение женщины». Окрыленные женщины. Счастливые. Его удивительная «Юность». Черное и белое. Жизнь и смерть. Ложь и правда. Свет и любовь.

Тем дороже полноцвет в строках Ольги, продолжающий все ту же ее главную, пульсирующую в каждом стихотворении тему приверженности родным корням.

Но разве можно оторвать от пуповины
того, кто сердцем прикипел к корням и вехам?
Смотрела ласково звезда сквозь туч прореху,
на струйки тёплого дождя, на скаты крыши…
Земля, насытившись, спала. Был полдень вышит
цветами радуги, а в круг сбивались листья
на окоёмах грязных луж...
И зрели мысли... (Был полдень вышит...)
 

Однажды я спросила Олю, где она берет силы, чтобы так писать? Чтобы тянуть неподъемную для женщины тему «сермяжной правды», родины, маленького человека. А вот там и берет – в своей памяти. Ольга черпает много силы в родовой памяти, не скупясь, поэтому энергетика ее стихов – бьет наотмашь. У сермяжной правды иначе не бывает. Поэтому неудивительно, что свое подсознание Николь Аверина сравнивает с диким необузданным мустангом. И безусловно доверяет ему.

«…Я слушаю его глухое пофыркивание и тихое ржание, пытаюсь приблизиться…
Неосторожное движение, шелест бумаги, скрип пера и он ускользает.
Зная, что он отдыхает на продуваемой ветрами вершине горы, я пытаюсь забраться и туда, но не могу.
Выносливый, живой, непокорный… Такой же упрямый, как и я сама.
Он – моя часть. Но усмирить и подчинить его себе очень сложно.
Как это сделать, с чего начать – не знаю…
Но хочется верить, что когда-нибудь это обязательно произойдёт и я сумею оседлать его, промчавшись с ветерком по бескрайней, наполненной запахами трав и цветов, степи…
Он и я - единое целое.
Мой мустанг, моё дикое, необузданное подсознание…» (Мустанг)
 
 
Сермяжная правда Николь Авериной живет в стихотворных строчках, а стихи разлетелись по свету. Они не льстят лирическому герою, не приукрашают его елочной мишурой. Стихи Николь чисты и целебны, как вода в роднике. Читайте!

13.08.21г